Кольке  срок действительно скостили на целых полтора года, и он непривычно тихий и присмиревший (Зина думала и мечтала, может, Кольке и вправду тюрьма пошла на пользу, он исправился и стал другим человеком) поселился вместе с Зиной и Шурочкой в двенадцатиметровой барачной комнатке, которую им по этому случаю выделили. На работу, правда, Колька устраиваться и определяться не торопился. Когда Зина пробовала об этом заговаривать, он всегда отвечал одно и то же:

         - Дай отдохну!

  Отдых его затянулся на долгих два года. Изредка лишь Колька, когда в доме было, хоть шаром покати, ни крошки еды, ни капли выпивки (а к выпивке он пристрастился не так уж, чтоб и постоянно и болезненно, но редко какой день обходился без неё), отправлялся на родной свой кирпичный завод и зарабатывал там на погрузке-разгрузке кирпича сотню-другую.

  Но вскоре  Колька начал пропадать из дому неведомо куда, иной раз на день-два, а иной раз – так и на неделю, и всегда возвращался с деньгами в руках. Большие те были деньги или малые, Зина не знала. Колька давал ей, опять-таки, несколько сотен, покупал Шурочке какой-нибудь подарок: полкилограмма глазированных пряников или шоколадных конфет «Ласточки», а остальные пропивал.

            - Ворованные? – глядя на эти деньги, каждый раз спрашивала его Зина.

             - Тебе-то какая разница?!- похохатывая и чрезмерно гордясь перед женой и малолетней дочерью тем,  какой он удачливый добытчик, отвечал Колька. – Бери, не бойся…

            - Посадят тебя, дурака, опять, - пробовала урезонить его Зина, но деньги все-таки брала (куда ж ей было деваться при их беспросветной нищете?!)

            - Не посадят!- хорохорился успевший к тому времени хорошо выпить Колька. – Сажали уже…

  Но Зина, как в воду глядела – посадили Кольку всего через полгода.

  Попался он в общем-то на мякине. После и следователи, и судья, и даже Зина, не говоря уж о Колькиных дотягивавших ещё срок в тюрьме друзьях, удивлялись, как мог опытный, прошедший тюремную воровскую науку человек решиться на такое заведомо безнадежное дело. Но, видно, Колька слишком уверовал в свою удачу – и решился. Он подговорил одного молодого легкомысленного шофера, который возил на большегрузном самосвале кирпич из завода в район и в саму Пензу, «загнать» очередную машину (четыре клетки, по пятьсот штук кирпича в каждой) налево, в какую-нибудь ближайшую деревню, где покупателей было по-прежнему с избытком. А чтоб на парня не легло никого подозрения, Колька придумал шитую белыми нитками историю. Мол, во время последнего рейса, уже в потёмках, его остановили на лесной дороге какие-то бандиты и, угрожая оружием, вытащили из кабины, а машину угнали неведомо куда. (Её потом и вправду нашли на обочине просёлочной дороги, в густых зарослях лозняка). Следователи, понятно, липовой этой легенде не поверили, нажали на парня посильней – он во всём и сознался. Учитывая это его «чистосердечное» признание, парню дали всего три года, а Кольке, однажды уже сидевшему за воровство (а значит, вору-рецидивисту) отмерили на всю катушку – десять почти бессрочных лет. На кирпичном заводе, в родных обетованных местах, под боком у жены и матери, Кольку на этот раз не оставили, а повезли с многими пересылками и перевалками в края дальние, недосягаемые. Не на золотоносную, правда, Колыму и не на островной Сахалин, но тоже не ближний свет – в заполярную Воркуту, добывать из подземных кладовых горючий каменный уголёк.