Однако Величко не вернулся в канцелярию, вообще отказался от "войсковой справы". В справочных материалах о Самойле Величко «под кальку» пишется, будто бывший чиновник остаток жизни провёл в имении сына, Степана Самойловича(?). У меня другие сведения: канцелярист-изгнанник воспользовался приглашением сына Василия Леонтьевича разделить с ним стол и кров в имении Кочубеев Диканька, через сто с лишним лет воспетым Пушкиным и Гоголем.

Здесь, в мирной, цветущей, сытой стороне Самойло Васильевич Величко будет заниматься литературным трудом, историографией и преподавательской деятельностью. О характере последней приходится только догадываться. В то время в Малороссии было немало школ  разных уровней, не только в городах, но и в отдельных селах. Некоторые из них, такие как харьковская, достигли уровня коллегиума. Школа во владениях Кочубеев оказалась скромнее, но и здесь отставной чиновник мог делиться с пытливыми школярами знаниями, почерпнутыми в академии и доставшимися ему самообразованием. Что касается литературного труда, Самоил Величко, есть сведения, "был с веком наравне" – пробовал себя в прозе и поэзии. Правда, в том не преуспел: всё, созданное его беллетристическим пером, поросло травой забвения. Сохранившийся перевод немецкой «Космографии», снабженный предисловием автобиографического содержания, остался в рукописи. А вот модный в его среде жанр летописания дал из-под его руки богатые всходы в виде пережившей три века "ЛЕТОПИСИ СОБЫТИЙ В ЮГО-ЗАПАДНОЙ РОССИИ В XVII ВЕКЕ". Так труд Диканьского хрониста  озаглавила Киевская комиссия для разбора древних актов, издавая его в четырех томах (1848-1864 гг). Для издания использовались списки Погодина из Императорской СПб публичной библиотеки и Студиенко (Полетики), хранившиеся в Библиотеке университета Св. Владимира (Киев). Надо сказать, списки эти содержали много дефектов. К 20 веку найдены более качественные, но будет ли в обозримом времени опубликована «Летопись», сомневаюсь. Сам автор (насколько можно верить переписчикам) хронику озаглавил «Сказание о войне козацкой з поляками, чрез Зеновия Богдана Хмелницкого, гетмана войск запорожских, в осми летех точившойся…» (название приведено не полностью).

Выпускник Киевской академии, служа в канцелярии, имел доступ к архивам войскового ведомства, лицом к лицу сталкивался в окружении Генерального писаря и Генерального судьи с первыми лицами Малороссии, творившими историю не только края. Через его неутомитмые руки, насыщая емкий ум, прошли возы писем, актов, грамот, универсалов, произведений прозаических и стихотворных, сочиненных на Украине и за границей;  рукописные и печатные польские хроники, произведения немецкого историка Пуффендорфа, «Синопсис» Гизеля, церковная литература (к примеру, «Скарбница» Голятовского), малороссийские «реестрики», казацкая хроника, «Диариуш» Зорки, писанный в Переяслове в 1636 году. Все перечислить нет возможности, да и цели такой я не ставлю.

Величко не проверяет, не сопоставляет различные документальные источники, не отвергает явно подложные. Все идет в дело! «Чого в одном источнике не обрелося, тое з другого дополнилем», - объясняет он свой метод работы с материалом. Кроме того, хронист закрепляет на бумаге личные воспоминания, чужие рассказы. Когда при отсутствии фактов даже фантазия бессильна (как при описании нападения татар на Львов в 1670 году), поэт-летописец вдохновляется подходящими случаю страницами «Освобожденного Иерусалима» Тассо. Яркое его воображение любой рассказ способно разукрасить до потери сходства с реальным фактом. В укор автору «Летописи» (или «Сказания») можно поставить засоренность «канцеляризмами» (неизлечимая болезнь профессионального канцеляриста) в целом книжного, хотя и велеречивого, витиеватого языка, перенасыщенность повествования псевдо-казацкой речью (вот еще  одно подтверждение недолгого пребывания юного Самойла в обществе сечевиков). Однако художественное изложение хроники, незатейливый, всегда к месту, юмор придают особую прелесть объемному труду, как справедливо замечено в «ЭС» Брокгауза и Ефрона (Биографии, т. 3, репринт. изд., 1993). Подкупает читателя и горячая любовь к родине, которой проникнут этот рукотворный плод творческой жизни казака с гусиным пером.

Приступая к летописанию, он начал отсчет не с того, дня, когда открыл тетрадь на первой, еще чистой странице, а со времени дедовского, где остались следы легендарного уже гетмана Сагайдачного, колебавшегося между выбором: пограбить ли вместе с поляками москалей, или вместе с последними погулять с саблей по Польше. Раньше летописи были делом чернецов. Величко нарушил эту традицию. «Летопись» сочетает погодную форму классической хроники с характером научного произведения, в котором излагается история Малой Руси в связи с историей соседей – великороссов, молдаван, подданных польской короны. Автор был  усидчив, доверчив и тороплив. В нем компилятор взял верх над сомневающимся, вдумчивым, сопоставляющим факты ученым. Он переносит на чистые листы бумаги тексты документов, рассказы очевидцев и откровенных вралей и многое из того, что хранила его бездонная, но, увы, отнюдь не зеркальная память. Он не безгрешен в фактах и датах, именах, оценках событий. Но уж лучше кривое зеркало, чем его мелкие, рассеянные по свету осколки. Большинство официальных документов и записок современников эпохи дошло до нас только в "Летописи" Величко, что делает его труд, весьма объемный, воистину бесценным, придает ему значение исторического источника, выгодно отличающегося от других "летописей" и "историй" падких на чернильные воспоминания полковников малороссийского казачества.