…Уже был вечер. Скоро должна прийти сестра. – Не хочу ее видеть. Не хочу. Вадим поднялся с дивана, к Сереге, куда еще, прошептал, оделся быстро. Все-таки, хорошо, что зима. Холод – он лечит, свежит. А лучше в компьютер поиграть – и нет мыслей, только радость. С тем и шел он к Сереге – за радостью.

Поднимаясь по ступеням общаги, только об игре думал: он уже не допустит прошлых ошибок, теперь его герой будет осторожнее и, главное, взять тот самый волшебный меч, и… Только бы Серега был дома.

Серега был дома. В молчаливом раздражении лежал он на диване; дверь открыл отец, открыл, и немедленно в комнату.

 Где Есенин? – суетился он, да где ж, в конце концов, Есенин? Ну, все, ну я ж счас…

 Не знаю я! – проорал Серега.

 Хоть Блок где?!

 Сри так! – взорвался Серега. Задолбал.

 Хоть газета. Хоть…а-э, махнул Серегин отец и ринулся в уборную; хлопнула дверь.

Вадим пожал Сереге руку, сел рядом.

 Идиот, проскрежетал Серега, в туалет без книги сходить не может.

Дверь туалета чуть приоткрылась.

 Серега, уже умиротворенный голос, Серега.

 Чего тебе

 Раз ничего нет, ты… Поговори, что ли, со мной.

 Пошел ты!

- Какой же ты есть, - Серегин отец вздохнул. – Я тебя родил, воспитал, а ты и поговорить со мной не хочешь.

- Совсем ум пропил. Просраться без книги не может.

- Чего злой такой? – глянул на него Вадим.

- Ни чего, - буркнул Серега. – Чего пришел-то?

Вадим даже смутился.

- Да так, зашел просто. Думал, может… если ты дома – поиграем.

- Отыгрались, - Серега зло зыркнул на Вадима, опомнился, сказал шепотом. – Нет больше компьютера. Теперь меня мать убьет.

 Во, у нас сегодня! – вспомнив, заявил Серегин отец, забастовка была. Дурачье! Собрались все, ор подняли ого-го! И вид у всех – порвать готовы. Справедливости хотят. Справедливцы, мать их. Я им сразу говорю: Ребята, ничего вы не добьетесь. И разговаривать с вами никто не станет. А то, зарплаты им мало!

 А тебе. Что, много? – огрызнулся с дивана Серега.

 Мне не много. Но я и не дурак, Серега на это лишь усмехнулся, мне стоять с ними, уже раскрыв на всю дверь, говорил Серегин отец, орать… Забастовщики, мать их за ногу. А как я сказал, так и случилось: поорали, работу бросили, и – к директору – орлы! Требовать повышения заработной платы. Пришли, он их и слушать не стал. Говорит: я вас вызывал? Не вызывал. Чего пришли? Зарплату вам повысить? Денег нет. И не будет. Какая зарплата есть – такая до конца года и будет. Те, орлами пришли, постояли у входа. И разошлись. И чего добились? Беспомощность свою показали. Как имел нас всех этот подлюка-директор, так и будет иметь – потому, что мы для него быдло. А то – бастовать вздумали, бастуны хреновы. Только и могут друг с дружкой поорать, и все за углом. Они и до директора – пошли человек пятьдесят, дошли человек двадцать, (первые тридцать сразу решили – на хер нам лишний геморрой на голову; душу отвели, и ладно), а и которые дошли – директор двоих пустил, им всю правду в матку – что денег – во, Серегин отец показал дулю, и выпроводил. А работать не хотите – увольняйтесь. Других работников найдем. А то они в телевизоре на Францию насмотрятся, как там бастуют. А Франция-то – во, он показал кончик мизинца, там утром из какой-нибудь Ниццы вышел, и к обеду уже в Париже. А у нас, Россия-то, она ого-го. А бастовать надо в столице – и не так – три калеки касками по мостовой, а всей страной. Чтобы в этой Москве не продохнуть! А все эти местечковые – так, одна забава. А для них, он ткнул пальцем в потолок, - хулиганщина. Статью недолго найти. А завтра в СМИ все растолкуют: что все это против Путина, против реформ. А по телевизору – у нас у всех зарплаты, как у министра финансов. Э-эх, бастуны, мать их за ногу! – веселился Серегин отец, у нас, в нашей стране, бастовать, кроме евреев, отродясь никто не умел. Наш брат только жаловаться может, да постукивать на соседа, а пуще – на кухне кулаком по столу, да жене доказывать, какие все козлы, и как давно им всем пора рога повырывать. А утром, в лучшем случае, приползет этот кухонный бастун к начальнику, которому перед женой рога повырывать грозился, и будет, как тот убогий: накиньте рублик к зарплате, очень кушать хочу. А чтоб бастовать!.. Э-эх, Троцкого бы сюда или еще какого-нибудь еврея-мутанта, вот тогда бы ого-го бы. Чтобы русский народ поднять еврей нужен, да не какой-нибудь ростовщик с пейсами, а настоящий мутант, чтоб он сам всю эту жидовскую сволочь, до самой моисеевой мамы, на дух не переносил, вот тогда да! Тогда – революция. Люблю я таких евреев, такой один целого взвода всех этих русских бастунов стоит. А все эти русские только и могут детишек таджикских резать да из-за угла по неграм стрелять. Тоже мне, герои, орлы хреновы. Нашли, с кем воевать – с неграми да детьми. С Путиным воевать надо! В открытую как Троцкий!.. Чего-то я засиделся, ноги аж затекли, дверь в уборную, наконец, закрылась, послышался шум воды. – Троцкого на них, сквозь шум воды говорил он, и первых стрелять как первых врагов, этих самых националистов. А то нашли, с кем воевать… дверь растворилась, сходишь отцу за пивом? – из туалета, довольный, вышел Серегин отец: – Единственное место, где можно побыть самим собой, - изрек он. Ни Серега, ни Вадим, даже не взглянули на него.

- Пошли отсюда. – Серега поднялся, оделся быстро.

- Серега, сходи, пивка отцу купи, - даже капризно повторил Серегин отец, потянувшись.

- Сам сходишь, - чуть слышно, огрызнулся Серега, и парни вышли в подъезд.

- Чего случилось-то?

 - Ничего. - Быстро спустившись на улицу, ответил Серега. - Денис, этот аферист, придурок волосатый… Теперь мне и во дворе показаться… Пошли быстрее.

 Они торопливо миновали двор, и вышли к магазинам. Остановились. Идти дальше было некуда.

-Чего случилось? - повторил Вадим.

-Все, - глянул на него Серега. – Все. - Повторил он безжизненно.

 Когда Денис сразу за Серегой спустился в подвал, Игорек все так же сидел и, глядя в монитор, щелкал мышью.

-Забыл чего? - спросил он.

- Поговорить надо, - сказал Денис.

- Говори.

- Посекретничать надо.

- Парни, оставьте нас, если не в напряг - вот.- Он протянул Мальку деньги. - Купи чаю; хорошо, не затруднит?

 - Все нормально, брат, конечно, - охотно кивнул Малек, поднялся, следом Серега; парни вышли из теплушки.

- Чего случилось? - все, глядя в монитор, спросил Игорек.

- Игорек, - Денис сел рядом, – Игорек, - повторил, собираясь с духом: - Ты… зачем у пацана компьютер отобрал, зачем обижаешь?

-Так вот, зачем этот за тобой метнулся, - усмехнулся Игорек,- а я думаю, чего он так подорвался. Денис, - глянул он на него, - тут без всякого обмана. Я попросил его, он согласился. Я же понимаю – вещь дорогая, какая может быть речь. Мы же с ним договорились. Мать его приедет, сразу компьютер обратно отнесем. Не буду же я у него целыми днями сидеть. Неприлично это. А так, компьютер здесь в безопасности. Никуда не пропадет. Я отвечаю – мать приедет – сразу верну. Так что пустой базар. Я тебе отвечаю... А я-то думал… Не, Денис, я же все понимаю. Так что… Не идиот же я.

- Не понимаешь ты, Игорек,- ответил Денис.

- В смысле? - тон Игорька напрягся.

- В смысле, что эти пацаны тебе в рот готовы смотреть, и каждая твоя просьба для них… словом, верни сегодня, не обижай пацана.

- Во-первых, пацаны на вышке, – тон Игорька звучал уже не ласково, - а во-вторых, я здесь никого ничего не заставляю, а то, что попросил, кто мешает отказать? Так что - пустой базар. Ты, к примеру, у кого учебник спросишь, тебе откажут, ну, что поделаешь. А дадут, и после придет к тебе кто и скажет: плохой ты, Денис, человек - учебник взял. Тебя такой расклад не удивит?

- Здесь другое.

- Денис, здесь все тоже самое. Я разве похож на идиота, чтобы детишек обижать?

- Нет, не похож, - согласился Денис. Сказать ему было нечего. Вернее было. Но… еще слово – и, это он понимал – и сорвется он. А это будет совсем другой разговор. А он ему нужен, этот совсем другой разговор?

- Денис, - точно почуяв эту дилемму, это его настроение, Игорек совсем отвернулся от компьютера, тронул Дениса за плечо: - Денис, здесь простая тема: ты хочешь быть героем, я вижу. Только не та ситуация, поверь мне. Ты - хороший парень, в институте учишься, благородный, хочешь, чтобы все было по справедливости. А тут и так все по справедливости. Ты послушай меня. Здесь ситуация, как с тем учебником. И то, что Серега подошел к тебе – это все в порыве, но мы же не девочки, чтобы реагировать на всякий полет души, мы парни серьезные. И Серега хочет, если не быть, то казаться парнем серьезным. Он к тебе подошел – может самому ему вот сейчас, захотелось поиграться, а это сиюминутно. Вот сейчас придет он, мы спросим у него, и он искренне откажется, он же слово дал. Денис, для этих ребят, слово - вещь серьезная. И я их, поверь, жизни учу. Сейчас ты хочешь быть справедливым, но, поверь, тогда он нарушит свое слово. А это серьезно. Он живет среди этих ребят, он сам хочет, чтобы ему данное слово, держали; а если он сам свое слово нарушит, то…Денис, не подставляй себя. Это провокация. Поверь мне, я жизнь знаю. Пройдет два дня, и компьютер, как и договорено было, будет у Сереги дома – это слово мое. Держи, брат, - он протянул Денису руку, Денис пожал ее. Ему нечего было возразить, и, не потому что речь Игорька была такая правильная, а… тон, вот он и не давал права на возражение; спокойный, уверенный и, ни тени превосходства. Если бы хоть капелька агрессии, хоть намек…Что мог возразить Денис?.. А ничего, кроме своей агрессии… хоть и, был он уверен, справедливой, но… хватит.

- Ладно, - он поднялся: - Счастливо тебе.

- Счастливо, брат, - охотно Игорек еще раз пожал его руку: - Береги себя.

Денис улыбнулся как-то странно, отмахнулся и вышел. Ну, его к черту, этот ИХ мир. Милиция для этого существует. А ему, лично, чего геройствовать? - С тем и ушел он, с тем и была его эта странная улыбка. Никогда он не появится больше в этом подвале. Не его это. А в шахматы можно и в другом месте поиграть. И хватит своим благородством раскидываться, а то и ЭТИХ еще пивом пои. – И вот эта-то мысль, как запор, щелкнула и навсегда заперла дверь в этот подвальный мир. Он из другого мира.

 Когда вернулся Серега с Мальком, Игорек ничего им не сказал. Вечером, когда в теплушке собралось человек десять самых завсегдатых этого мира, Игорек невзначай проронил:

- Нехороший ты человек, Серега.

Все разом смолкли, устремив взгляды на Серегу. Тот готов был на месте провалится.

- Зачем ты Денису рассказал, что я компьютер хочу у тебя отобрать?

-Я? - заикнулся Серега.

-Зачем человека в заблуждении ввел? Мы с тобой как договаривались? - тон звучал все тяжелее. - Что я на недельку возьму. А ты зачем-то Афериста подвязал. Наговорил, что я у тебя его отнял. Ну, отнял – значит отнял. Ты за базар свой отвечаешь? – Отвечаешь. Сказал, что я у тебя его отнял - все, теперь можешь хоть Аферисту, хоть маме жаловаться. Хоть самому Шойгу или в Страсбургский суд по правам человека. Мне уже по фигу. Раз ты уже сказал так, раз рассвистел всем, - что я говно, которое маленьких обижает. Значит, так оно и есть.

Тихо стало в теплушке, так тихо, что не только Серега, но казалось, и все слышали его сердце, беспокойно заходившее быстро-быстро:

-Я… Я… да ты чего, брат, - сглотнул сухо, зашептал он. - Да никогда.

- А получается, что КОГДА, - прервал его сглатывание Игорек: – Получается, что за спиной – не мне в лицо, а за спиной; точно я какая-то крыса, ты ведь меня крысой выставил. Все, - он обвел взглядом теплушку, – все подтвердят, КАК мы с тобой договаривались и о чем. А получается ты и меня подставил и Афериста. Короче - ты всех подставил. Ты врубаешься, что за расклад вышел?

- И… Игорек…

- Стукач ты, - объявил Игорек. - И это серьезно.

Все кто был, все глядели теперь на Серегу серьезно и как на стукача.

- Братья… вы че… - сглатывал Серега.

Братья молчали. Только взгляды, недобрые все взгляды.

- Братья… да я этот компьютер, мне он. Да я его хоть сейчас выкину. Я и вообще такого не говорил. Я…

- А что ты говорил? - поинтересовался Игорек.

-Я… я, так, совета спросить, что… - он запнулся. - Игорек, без базара, комп твой, играй пока не наиграешься, с матушкой я улажу, мне че жалко? Да для брата, этого говна? Играй, он твой.

Взгляды не стали дружелюбнее. Взгляды теперь усмехались.

- Ладно, - смилостивился Игорек, - пивка принеси всем, и замнем базар.

- Без базара! Конечно!!! - Серега мгновенно подорвался и вышел из теплушки…Только пива ему было негде взять. И денег было негде взять. С тем и застал его Вадим.

- Я теперь даже не знаю, как парням на глаза показаться. - Растерянно бормотал он. - Короче, жопа, Вадик. Попал я. У тебя есть деньги? - с надеждой глянул он на друга.

- Нет,- тихо ответил Вадим. - А у отца? Он же за пивом хотел тебя послать.

- За пивом?! - и брезгливая гримаса исказила его лицо. - Десять рублей у него, и больше ни рубля. За бутылкой «жигулевского» он хотел меня послать… за пивом,- за хренивом! - зло выругался. - Что мне делать? - тихо глянул на друга.

- Ничем не могу помочь. Извини.

 - Ладно, - лицо Сереги изменилось, - пошел я домой, – он развернулся и скоро зашагал к общаге. Вадим не стал его догонять. А что он мог сделать? Ничего.

Поглубже засунув руки в карманы дубленки, он зашагал к автобусной остановке. Теперь домой, больше некуда.

Вадим лежал на кровати, работал телевизор, было еще довольно рано, шесть вечера, но Вадим лежал уже раздетый. Спать не хотелось, спать было противно, от этого бесконечного сна болела голова… но глаза закрывались сами собой, и тяжелая ненавистная дрема пробиралась в мозги…

Неслышно кто-то вошел в комнату, сел на край кровати, Вадим вздрогнул, открыл глаза. Сестра сидела на краю кровати, глядела на брата.

- Прости меня, Вадик, - только он открыл глаза, сказала сестра; взгляд был уставшим, растерянным: – Ты думаешь, я тебя обвиняю? Нет, - произнесла она негромко, – ты ни в чем не виноват… - она помолчала. – Жизнь какая-то не такая стала, - продолжала она, глядя в молчаливый экран, – я перестала видеть хорошее. Странно. Раньше я много замечала хорошего… А теперь нет. Все какую-то ненависть, злобу… грязь. Старушка какая-нибудь в автобусе лезет… раньше, вижу ее, старушка и старушка… место ей уступала… А теперь вижу только злых старух с корзинами и мешками, которые так и зыркают своими малюсенькими злыми глазками, так и рыскают… Я перестала видеть добрые лица. Ведь не могут все лица сразу перестать быть добрыми, ведь не могут, – она отвернулась к телевизору, – все только какие-то рожи… Злые, – она тяжело вздохнула, видно, каждое слово произносилось ею с трудом: – Сегодня возвращаюсь с работы, уже во двор вхожу… мальчишки, обычные наши мальчишки, один с первого этажа, Данила его, по-моему, зовут, другой из второго подъезда. Им и есть-то лет по одиннадцать. Семьи у них нормальные, у Данилы и вовсе мама учителем работает. Мальчишки ухоженные, одеты хорошо… Кошку схватили – Данила этот – ничья кошка, живет у нас во дворе, добрая такая, незлобная, ласковая, чистенькая, покорно висит у него в руках, и Данила, другу своему, азартно так: - Давай в лифт, в шахту ее сбросим. – А тот, тоже азартно. – Давай. – Я им – Стойте. – Они в подъезд, я за ними. Видно, кошка как-то вывернулась, выскочила из подъезда. Мальчики следом. Я их остановила, поздоровалась с ними, спрашиваю:

-Зачем вы ее?

И Данила мне смело заявляет:

- Убить!

- Зачем? – я даже растерялась.

- А она уже труп! – смеется мне в лицо Данила.

- Зачем тебе… почему так? – я и сказать что не знаю, стою, а они глядят на меня, глаза озорные, весело им.

- Я хочу, чтобы она сдохла! – Данила совсем развеселился.

- Зачем?!

- А она уже труп, я ее все равно убью!

- Зачем?

- Чтобы она сдохла!

- Зачем? – уже в ненависти гляжу я на этих ухоженных чистеньких мальчишек, поверить не могу.

- Чтобы сдохла! – отвечает все Данила.

- А если я тебя? – не знаю, но мне самой захотелось, чтобы они сейчас сдохли.

- О-о! – обрадовался Данила (второй, видно, посмышленее, косо поглядывает на меня, будто он здесь не при чем). А Данила веселится: - Меня хотят убить! Круто! О-ё-ё-й, - закривлялся, запричитал: – Как мне страшно, – увидел, что кошка засеменила из двора. – Смотри, она уходит! – и – за кошкой оба бросились. Будто и не было у них со мной никакого разговора. Будто ничего не было. – Она помолчала. – Что-то изменилось. Мир изменился… Знаешь, мне стало страшно. Ведь не сами они, эти мальчишки, такими стали – такими жестокими. Ведь что-то… ведь кто-то сделал их такими… ведь не сами по себе они, вот так – безобидную слабую кошку… Ведь кто-то должен быть в этом виноват…

- Виноват? – вспомнив свою встречу с тетей Аней и дядей Глебом, вдруг вымолвил Вадим с каким-то странным прищуром, с которым он все чаще глядел на мир, уставился он на сестру.

- Да. Кто-то ведь должен быть в этом во всем виноват, - повторила сестра.

- Ну обвини себя, - с неожиданным, каким-то даже унижающим равнодушием, предложил ей Вадим.

- А я и об этом уже подумала, - охотно кивнула сестра. – Возненавидела этих мальчишек, а… что-то вот здесь, - она тронула грудь, - что-то защемило… Я ведь тоже скоро стану матерью. Я беременна, - сказала она прямо, глядя в глаза брата. Вадим ответил ей еще большим прищуром, казалось, новость не удивила его, он глядел так, словно не понимал, о чем ему говорят. – Мы с Андреем женимся, - продолжала она, – свадьбы не будет. В среду мы распишемся и обвенчаемся; тихо, незаметно. Гостей не будет. Будут его родители, и ты, - все спокойнее говорила она. – Ты ведь будешь? – Вадим кивнул, – ладно, прости, вижу, ты хочешь спать, – она поднялась.

Сестра вышла, Вадим зарылся в одеяло и до боли сжал ладонями и так болевшую голову.

Свадьба действительно была незаметной. В загс приехали на автобусе; расписались и, так же, на автобусе – в церковь. Единственные, кто был недоволен таким ходом – родители Андрея: Первая свадьба, и молодые – как положено – молодые; были бы какие уже в возрасте или не в первый раз… А то как нелюди какие, и перед родственниками совестно – что подумают? Ясно что – денег пожалели. Свадьба и, как… и сравнить даже совестно как – как какие-нибудь воры, тайком. Мама Андрея даже разрыдалась – до какого позора он ее довел: свадьба, а они никого не пригласили, и все на автобусе, и… представить совестно, жуть одна. Конечно, понимает она все: что горе у Людочки, но… можно было бы и потерпеть, и после, когда все успокоится – тогда и расписаться, тогда и свадьба – по-людски: с родственниками, гостями, в столовой в большом зале, с тамадой и баяном, с подарками, с платьем и костюмом подвенечным. А тут даже платья подвенечного не будет. Да и какое платье, когда в загс – на автобусе! Жуть! Какая память после? Что детям своим показывать? Все и видеосъемку заказывают, и фотографии, а… Слов у нее не было, одни слезы и причитания. Отец сурово отнесся – решили, так решили. И то хорошо, что денег сэкономят. А то все эти свадьбы – пьянка да долги. Жалко, конечно. Сын-то единственный, всегда приятно на свадьбе погулять – а тем более, как отец жениха, но надо, так надо. Тем более что Андрей все объяснил: Людочка беременна, и рожать весной уже. А человек она религиозный (это, как раз, родителям очень нравилось), так что, венчаться обязательно. А то, что свадьбы и костюмов не будет, так и не к чему все это. Денег нет, у Людочки тем более, чего в долги влезать – ради фотокарточек в альбоме и пьяных рож, всех этих деревенских родственников, которых Андрей по складу своей души на дух не переносил. Так что – все правильно. Мама вздыхала, отец сурово кивал.

Сам Андрей к свадьбе отнесся крайне серьезно, особенно к венчанию. Здесь его позиция была однозначна – надо, значит надо, а все прочее, все эти верю – не верю… ничего, раз, для жены, можно и обвенчаться. Какое-то время, конечно, он поупорствовал: и человек он не религиозный, и… но крещенный ведь, а это главное – Людочка сказала, что это главное. Андрей решился. Деньги за венчание небольшие, и… Людочке это надо, а раз ей, так и ему. По крайней мере, хоть в церкви побывает, в которой, если не считать крещения, и не был ни разу. Конечно, он волновался: вплоть до того, как креститься правильно, Людочка ему объясняла. Накануне и молитвы, все положенные, выслушал, какие Людочка вычитала, даже вдумчиво выслушал, Андрей ко всему вдумчиво подходил, характер такой. – А что на исповеди сказать? – спросил он. – Покайся, грехи свои поведай, душу облегчи, - отвечала Людочка. – Грехи у нас у всех есть, у каждого, - сказала, и, не сдержавшись, зарыдала. Часто она теперь рыдала, очень часто. Оттого Андрей и настоял, чтобы она к нему переселилась, оттого и на венчание согласился: что угодно, лишь бы ей, Людочке, легче было, спокойнее.

Со священником в церкви мама договаривалась. Священник, который собирался венчать ее сына, маме очень понравился, молодой, лицо симпатичное, серьезное, интеллигентное, и у самого четверо детей, несмотря, что ему лет двадцать шесть, от силы. Говорит все правильно и серьезно. Мама Андрея вообще перед священниками какое-то даже благоговение испытывала, даже трепет; а с этим, когда договаривалась, и вовсе в глаза ему боялась взглянуть, до того лицо у него было интеллигентное и серьезное. Словом, священник ей крайне понравился, не то, что некоторые, а то такие ведь бывают злыдни, что и... вспоминать страшно. В церковь, ближайшую к их дому, мама Андрея заходить боялась, там священник еще тот законник был, если заметит, что в церкви кто перешептывается или не по правилам делает, службу враз прерывает и во весь свой бас через всю церковь и в хвост и в гриву согрешившего: дескать, в храм пришла и платком голову не покрыла, а еще в брюках! или: Да как ты крестишься, нехристь! Ты что, католик или протестант?! И все в таком нервном духе. А здесь, в этой церковке маленькой, уютной, все тихо было, смиренно. И церковь ей понравилась, и… словом, мама Андрея полночи не спала, все мужу рассказывала, как все-таки хорошо, что сын их венчается; отец уже и спал давно, а мама все рассказывала, рассказывала, мечтала…

 Как ни торопились, к началу службы все же опоздали. В церковь вошли, волнуясь, крестясь и кланяясь. Вадим только вошел спокойно, без креста, и даже с какой-то еле уловимой брезгливостью, но на это никто не обратил внимания, все как-то были сами в себе. Было немноголюдно, служба рядовая, утренняя, несколько старушек, работниц этой церкви, молодой парень в длинном кожаном плаще, всякий раз, как-то с размахом кладя крест и кланяясь чуть ли не до пола, и какая-то, точно случайно зашедшая, девица в шарфе, повязанном поверх модненькой беретки. Всю службу она с любопытством озиралась, видно, ей очень хотелось осмотреться, походить, но в каком-то боязливом смирении она все стояла в углу, все только озираясь, все сжимая руку у груди.

 Андрей с Людочкой встали у окна, тихие, незаметные, крестились, кланялись, рядом - родители и Вадим, всю службу, как и девица, все разглядывающий иконы и росписи, неуютно ему здесь было, но и выйти не решался.

 Полслужбы выстояли. Все было готово для исповеди. Андрей встал в очередь, всего две старушки. Священник покрывал склонившуюся голову кающегося епитрахилью, выслушивал, крестил. Подходил следующий. Подошел Андрей. Подошел несмело, неуверенно, служба не легко далась ему, лицо было крайне взволнованным и утомленным, но, только он ступил к аналою, лицо его оживилось:

- Мы венчаться должны, - поздоровавшись, сказал он.

- Вы по этому поводу? – голос священника, и правда, был тих и приятен.

- Жена сказала нужно исповедаться, вот, я…- стараясь говорить так же тихо и приятно, произнес Андрей.

- Слушаю вас, - пригласил его священник.

- Даже не знаю, - невольно Андрей пожал плечами. – Грехов, наверное, у меня много. И гордыня есть, и… В Бога я не верю, - вдруг сказал он. Священник в недоумении глядел на него.

- Чернота. Умер и все. А дальше - чернота. Ни света, ни всех этих туннелей и… света нет. Просто умер. Материализм, – стыдливая невольная улыбка показалась на его лице, он покраснел: - Ну, вот так уж, простите меня. Я врач. Но крещеный, - поспешно поправился, и, все с той же, мальчишеской виноватостью. Священник, казалось, растерялся, но эта растерянность сразу же сменилась другим выражением: лицо посуровело, теперь даже, что-то наставительно благородное было в этом чистом, правильном лице, обрамленном светлой аккуратной бородкой. И эта правильность, сперва внушавшая уважение, вызвала в Андрее совсем обратное чувство - чувство какой-то необъяснимой досады - точно его изловили и сейчас будут благородно бить, причем за то, чего он не совершал; и, с каждым словом, сказанным священником, это чувство только обострялось.

- Зачем же вы тогда сюда пришли? В спасение не верите, в Бога не верите, и – венчаться? Вы хотите сказать, что это правильно? Вы хоть понимаете, что это такое – таинство венчания?

Андрей чуть слышно произнес:

- Понимаю.

- И что же это? – экзаменовал священник.

- Венчание это… Батюшка, - вдруг зашептал он, - мы… венчаемся. Это… нужно моей жене, она верующий человек, я хочу счастья и мира своей семьей. Она ждет ребенка, хочет, чтобы ребенок родился в православной, венчанной семье…

- Но если вы не верите в Бога. Даже бесы сказали: «Мы веруем, но трепещем». А вы не веруете в спасение, и хотите, чтобы свершилось это таинство. Это же таинство. Человек идет на это чистым и готовым.

 - Я выдержал пост перед венчанием.

- Я не об этом сейчас с вами говорю, - в нетерпении перебил священник. – Вы не верите в спасение и пришли венчаться. Вы хоть знаете, что такое вера? Вера, это соединение человека с Богом.

- Соединение человека с Богом называется религия, от латинского слова «религаре» - соединять, – уже в раздражении, сам перебил его Андрей: – Батюшка, я венчаться пришел, а не спорить с вами.

- Я не спорю с вами.

- Хорошо. Не вести с вами теологического диспута. В любое другое время я с удовольствием побеседую с вами на тему, что есть Бог и прочее, а сейчас – мы венчаться пришли. У меня жена беременная. Открою вам, - в раздраженном отчаянии шептал он, - что и исповедь и само венчание нужно моей жене. Я люблю ее, хочу, чтобы в моей семье был мир. Оттого и решился на это, - искренне решился; оттого и пост выдержал, и пришел сюда, не для забавы, не по принуждению, а по своей личной воле, тем более, человек я крещенный, я даже запомнил, что вот этот столик, за которым мы сейчас стоим, называется аналой. Так что вам еще нужно, если только что сказали, что венчание – таинство…

- И оно может не свершиться!

- Да почему?!

- Потому, что вам это не надо. И как я могу обвенчать вас? Перед Богом не солжешь. Люди исповедуются, и такие бывают, что прикидываются, и, бывает, что я им верю; но Бога не обманешь, и этот грех вдвойне на человека ляжет. Я всего лишь священник, мне Господь дал власть прощать грехи: «Дунул, и говорит им: примите Духа Святого: кому простите грехи, тому простятся, на ком оставите, на том останутся», - так сказал Спаситель. Ради вас самих же я говорю вам - с таким вашим неверием таинство не свершится, а будет пустым обрядом и грех ваш удвоится. Послушайте меня и подумайте, говорю же вам: что даже бесы веруют…

 - Но трепещут. И я трепещу, стою тут перед вами и трепещу от досады. Вы простите меня, я устал, не готов был к такому вот, я и в церкви-то впервые стою. Давайте вы нас, просто обвенчаете, и мы пойдем с миром, вы же сами на службе говорили: Мир вам. Вот и отпустите нас с миром. Жена беременная, ей нервничать нельзя, а мы, наверно, слишком громко для доверительной исповеди разговариваем. Давайте, обвенчайте нас и мы пойдем. А Бог рассудит. Хорошо?

- Как я могу обвенчать вас, - тоже понизив голос, разгорячено протестовал священник, – если вы в Бога не веруете?

- Но вот такой я, – в раздражении зашептал Андрей, – вы извините меня, но я признаюсь, начинаю раздражаться, и, глядя на вас, и в вас смирения особого не замечаю; давайте закончим этот разговор; обвенчайте нас и… довольно.

- Да вы поймите! Это же таинство. Прежде чем приступить к нему…

- Простите, сколько вам лет?

- А вам зачем?

- Затем, что я вижу, что вы, где-то моего возраста. Мне – двадцать девять, мне не стыдно в этом признаться, также не стыдно признаться, что разгорячился я, и гордыня из меня так и прет, но я светский человек, но вы-то - священник, вы-то… У вас совесть в конце концов есть? Что вы меня экзаменуете, как ученика воскресной школы? Я к вам не за пятерками пришел. И, уж точно, не за покаянием. Кстати, и вам бы свою гордыню усмирить не мешало, что вы из меня врага народа лепите - как в старые недобрые времена, как комиссар с мандатом, именем революции… мы сейчас с вами тут до такого договоримся, что хоть святых выноси. Тоже мне законник выискался, - Андрей уже еле сдерживался: – Жесткое следование законам – один из видов саботажа - это, кстати, Путин сказал. Прицепились к моему слову - в спасение не верю, и склоняете здесь меня, забыв - что «не судите», я уже перед вами оправдываться уморился, – Андрей выдохся, этот яростный шепот совсем его обессилил. - Обвенчайте, а? - как-то устало и вымотано произнес он, и в лицо к священнику заглянул.

Лицо священника было красным, обиженным.

- Когда надо, и я пойду и покаюсь, и уже точно не вам, - крайне сдержанно, наконец, ответил он: – А что касается моего возраста, то это к делу не относится. И не вам указывать, когда мне смиренным быть, а когда нет. Не вы меня сюда поставили, и не вам законы православной церкви попирать. А то, что жена ваша беременна, - даже сощурившись и даже с какой-то мстительной ноткой, произнес он, и дыхание его участилось, - о таких вещах раньше надо было думать. Прелюбодеяние – тоже грех, и смертельный грех, - с ударением заключил он. – И еще…

Андрей развернулся и резко вышел из церкви.

Все то время пока шла эта исповедь, верующие, невольно, кто с негодованием, а кто и с оживленным любопытством, поглядывали на Андрея; и подслушивать было ненужно: что священник, что Андрей, говорили все эмоциональнее и, временами, даже слишком возбужденно, для такого места, как церковь. Людочка, затаив дыхание, слыша обрывки фраз, и взглянуть в их сторону боялась, все стояла и молитву шептала.

- Крутой у тебя парень. Уважаю, - кто-то шепнул ей на ухо. Вздрогнув, Людочка отшатнулась. Девица, в шарфе поверх модненькой беретки, с пониманием, поджав губы, глядела на нее: – Я давно говорила, что в этих церквях уже Бога нет, – заглядывая в испуганное Людочкино лицо, шептала девица: – Молодец твой парень, он вывел этого попа на чистую воду, он…

- Девушка, – Андреева мама заслонила собой Людочку, которая непонятно как и на ногах держалась, до того вид ее был бледен. Андреев отец, взяв невесту под руку, повел ее на воздух.

- Подождите, - Людочка отстранилась, села на скамейку возле стены. Мама, отец и Вадим в нервной растерянности стали рядом.

К священнику подошел еще один человек. Священник говорил с ним недолго, и, видно было, еще не оправившись после общения с Андреем. Только он освободился, мама подошла к нему, подвела к Людочке.

- Это был муж ваш? – глянул на Людочку священник. – Ну что я вам могу сказать, да вы сидите, - сделал он жест рукой. – Я просто не могу понять, зачем вам это нужно, – но, увидев Людочкино лицо, тут же поправился: – Ну вам, я вижу, это нужно. Но вот вашему мужу… Как я могу обвенчать вас… Нет, я не отказываюсь, просто… Пусть он подойдет ко мне после, я поговорю с ним. Я не отказываю вам, – повторил он, – просто… это же таинство.

Ничего не ответив, Людочка тяжело поднялась и, в каком-то отупении вышла из церкви. Следом, родители Андрея и Вадим, и девица.

- Идиот! – только они подошли к нему, взорвался Андрей. Все то время, как он выскочил из церкви и за ворота, он сдержанно вышагивал вдоль забора, в мыслях продолжая поносить этого… попа. Андрей успел его уже так возненавидеть, что только увидел Людочку, не сдержался и выдал это: « Идиот!» Немедленно и мама, и отец сделали такие лица, так взглянули на сына, что Андрей враз осадился. Людочка, ничего не видя, медленно поплелась к остановке, поддерживаемая братом и отцом Андрея.

- Правильно! Вы молодец, – улучив минуту, высказалась девица, которую Андрей и не заметил сперва и в недоумении глядел на нее.

- Девушка идите домой, – сдержанно попросила ее мама; взяв сына под руку, повела его за остальными.

 - Бог, Иегова, он все видит! – бросила восторженно им вслед девица: – Все видит! Вот, – догнав, она всунула Андрею цветастую брошюру, – возьмите – здесь, – подчеркнула, – истина.

Мама отняла у сына брошюру, скомкала, хотела выбросить, некуда было, в карман сунула; и так на девицу глянула…

- Кто это, – кивнул в ее сторону Андрей.

- Молчал бы лучше, - осадила мама.

Они уже поднялись в парк, как Людочка убрала с себя руки брата и свекра, сказала негромко: Я сама. Вдруг опустилась коленями на снег, уронила лицо в ладони и тихо завыв:

- Господи… - уже рыдала, - Господи да за что же мне все это.

- Людочка! - Андрей бросился поднимать ее.

- Уйдите! Уйдите прочь! – Рыдала Людочка.

- Тебе нельзя волноваться.

- Да что же это. Что же ты со своей справедливостью везде лезешь! Кому она нужна-а…

Вадим, зло оттолкнув Андрея, помог сестре подняться.

- Пойдем домой, - обняв, сказал он.

- Пойдем, - тихо всхлипывая, согласилась Людочка, - Пойдем домой! Я домой хочу, - совсем как ребенок, закивала она.

Андрей поймал такси. Вадим усадил в него Людочку, сел сам. На переднее место сел Андрей.

- Домой хочу, - прижавшись к брату, попросила Людочка. Андрей не стал спорить, всю дорогу, до самого дома, он был молчалив и сам в себе.

- Не надо, иди домой, - попросила его Людочка, когда они вышли у подъезда их дома: – Не надо, - остановила готового оправдываться Андрея. И Вадим так на него глянул, что Андрей только придержал дверь в подъезд, так и не решившись войти следом. С минуту постояв так, он круто развернулся и зашагал к остановке.

Вадим помог сестре раздеться, проводил в ее комнату, усадил на кровать.

 - Спасибо тебе, Вадик, - сквозь боль улыбнулась она. – Спасибо, - повторила и, повалившись, захныкала, так по-детски, так… что Вадиму самому рыдать хотелось.

- Успокойся, все нормально, - говорил он, - ничего не случилось. Мне давно этот умник-правдоруб не нравился.

- Да что ты несешь! – вскричала сестра. – Что ты несешь!! – вскочив, она тут же повалилась обратно и, развернувшись, врезалась лицом в подушку. – Он муж мне, а я ему жена – законная! Понимаешь ты!.. За что?! – вздрагивала, все глубже зарываясь в подушку, - за что мне это… Кому сказать… не обвенчали… какой позор, какой позо-ор, – завыла она. – О-ой-й, – согнулась вдруг, – о-о-й-й, – в ужасе взглянула на брата. – Вадик… Вадичка.

- Что?!

- Ничего-ничего-ничего, - зачастила она, все больше скрючиваясь и натягивая на себя одеяло. – Все пройдет, - шептала, - все пройдет. Позвони Андрею, пусть он приедет сюда, позвони, пожалуйста.

- Хорошо, - кивнул Вадим, - только… сама… я не знаю, что ему сказать, и… Не хочу, - прибавил в раздражении. – И… на хрен он вообще нужен, - зло выпалил и вышел из комнаты.

Дома Андрея встретили не добро. Что мама, что отец, только он вошел – с порога, спросили в один голос: – Где Люда?

- Дома, - отмахнулся Андрей, сев в кресло. – Дома, - повторил совсем потерянно.

- Ты хоть понимаешь, что ты наделал? – набросилась мама. – Понимаешь, ты… и назвать тебя не знаю как… Идиот – самый настоящий, ни наесть – идиот. Мало того, что свадьбы не было, еще и не обвенчали. Кому сказать! Это же… это же не поверит никто. Каких только нехристей и придурков не венчают. А тут… с беременной женой… Ты почему не с ней? Ты зачем вообще сюда пришел – один?

Отец молчал, но молчал, соглашаясь, кивая и сурово поглядывая на сына.

- Да ну вас, - совсем по-мальчишески отмахнулся Андрей, и укрылся в своей комнате.

- Кому сказать, - глянула на мужа мама, – кому сказать, - повторила и смолкла; нечего здесь было прибавить.