- Здорово, бродяги! – все разом оглянулись к входу. В теплушку вошел высокий длинноволосый парень в черном кожаном плаще, волосы распущены, плащ нараспашку.

- Аферист, здорово, брат, - приветствовали его парни.

- Приветствую вас, гуманоиды, братья по разуму, - Аферист пожал каждому руку. Парни здоровались с ним охотно; не все, но Игорек воспринимал его всерьез, а на его шутки откликался охотно, и пацаны, значит, воспринимали Афериста всерьез, и его шутки – с Игорьковой непосредственностью. Тем более что этот длинноволосый хоть и был, вроде бы, не из их мира, но, вроде, вместе с ними, в этой же самой общаге, и… словом, свой парень. Звали его Денис, Аферистом же прозвали с тех пор, когда он сам удачно поступил в институт, без взяток, без знакомств. Просто так случилось, что в это время шла борьба с оборотнями – нечистыми на руку преподавателями, и, в связи с этим, чтобы избежать лишних проблем, под контролем комиссии из Москвы, был назначен дополнительный набор. Так Денис и поступил, причем, он оказался единственным из всего этого дополнительного набора, кто по профилирующему предмету - история - получил «хорошо», все остальные сдали его на «удовлетворительно». Но, все равно, пять человек было зачислено. На этом борьба с нечистыми на руку преподавателями благополучно и завершилась.

 Денис в подвале был нечастым гостем, и заходил только в шахматы поиграть. Он был здесь старше всех, оканчивал институт, старше его был только Игорек. С Игорьком Денис и играл, все остальные были ему не соперники. И только он заходил в теплушку, ему освобождали место, и – начиналась игра. Аферист играл азартно, все с шутками-прибаутками, думал вслух: «Значит, так: он – так, я – так, он – так, я – так», - все приговаривал он, водя пальцем над доской. Вдруг, заявлял: «Ну, здесь все ясно! Достать – порвать», - говорил и делал ход. Игорек задумывался, отвечал. Аферист ухмылялся, говорил пафосно: «На соискание премии Оскара, Исаака и Абрама были выдвинуты… ладья на эф пять… Все», - заявлял он, ставя ладью на F5. Через два-три так выдвинутых хода, со всеми этими шутками-прибаутками, Игорек сдавался. Когда же Игорек долго думал, Аферист вставал и, пританцовывая, напевал что-нибудь вроде:

Уехал милый в сторону Нила,

Ну что нам СПИД, да мало ли, чем я хворал…

Или:

Но боль чувствую я – это конец,

Но вот, я ухожу – осколки девичьих сердец

Хрустят у меня под ногами.

 Никто из парней не знал таких песен. Парни спрашивали, что это он напевает.

- Это группа «АукцЫон», - отвечал он, - но вряд ли вам это о чем-нибудь скажет, простые провинциальные парни. – Парни не обижались. Не обидно он все это говорил, свой он был, хоть и длинноволосый и в институте учился. Только девчонки его не любили, потому, что он длинноволосый, и, вообще, непонятно, кого из себя корчит, да и слушает из музыки всякую ерунду. Девчонки любили реальных пацанов – таких, как Игорек. А этот, хоть и ходил в кожаном плаще, курил папиросы «Беломорканал», и, вообще, даже мобилы у него приличной не было, а какой-то поношенный нокиа 3310, какой сейчас и ребенку стыдно с собой носить; словом, не реальный был этот Аферист, а так, не известно кто.

 Как всегда, Аферисту освободили место. Здесь Игорек играть не отказался, в прошлый раз он в сухую продул три партии сразу, и теперь ему необходимо было отыграться.

- Ну, что, Игорек, врежем рок в этой дыре, - потирая ладони, закурив беломорину, Денис с прищуром поглядывал на Игорька, расставляя фигуры.

- Я сегодня порву тебя, - улыбался и Игорек, и тоже все с прищуром поглядывая на Дениса.

- Бог в помощь, господа атеисты, - отвечал Денис, и, не сдержавшись, пропел: - Сегодня я играю белыми, и хоть в моих поступках не было логики, я не умею жить по-другому, - эту песню пацаны слышали, это песня была известная.

- Что это ты, на «Виагру» запал? – усмехнулся кто-то.

-Н-надо, - отчеканил Аферист, уже сосредоточенно разыгрывая дебют.

- Пацаны, телек смотрели сегодня? – вспомнив, воскликнул какой-то парень, - слышали, чего там парень в Москве учудил. Евреев порезал.

 Вадим, который все это время сидел с краю на диване, и, вместе с Серегой и еще несколькими пацанами живо обсуждал компьютерную игру, которую вместе с Серегой они проходили, и там, на одном месте застряли, и, короче, никак дальше, хоть тресни, чуть мышь об стол не расколотили; услышав, обернулся, словно услышал что-то такое, из ряда вон.

- Да, вообще, - согласился другой парень, - такие дела. И, главное, зачем, почему? Молчит.

- А как все эти скины засуетились, - влез в разговор еще один (удивительно, но тема оказалась на редкость занимательной, теперь все подключились к разговору, все слушали и поддакивали охотно), - Я тоже видел, - говорил парень, - и скины, типа: он с нами, он наш.

- Да ни фига он не их, - возразили, - сразу видно – и скины все эти, все эти националисты – туфта. Короче, гонят, на себя одеяло тянут.

- Но парень этот реально поступил. Со свинорезом, и всех их!

- Меня другое поразило, - воскликнул невысокий парнишка с нахлобученной на затылок шапочкой, в теплушке было даже жарко, но он все равно сидел в этой рэперской шапочке, неизвестно как державшейся у него на затылке, - я программу «Максимум» смотрел, и там, эта журналистка, типа, интервью берет у бабушки этого пацана, и бабушка говорит, что, типа, внук мой, вообще, несмелый парень.

- Ничего себе, несмелый!

- Да погоди ты, я о другом. Она говорит, он, вообще, такой несмелый, что и спал лет до пятнадцати с ней в кровати. И эта журналюшка, такая вся, спросила: В каком это смысле – спал с вами? – Я чуть табуреткой в телевизор не запустил.

- А чего, прикольно – с бабушкой спал! – заржал парень, полулежавший на диване, морда рыжая в веснушках, смешливая.

- Ты че, рыжий, осел?! – крикнул парнишка, - я тоже маленький был, с бабушкой спал.

- А ща, бля, ты большой! – хохотал рыжий, довольно почесывая себе пузо, он как раз был большим, толстым, не в пример худенькому парнишке в нахлобученной на затылок шапочке, хотя обоим им было по шестнадцать.

- Ты че, хочешь мне предъявить?! – парнишка вскочил, весь аж затрясся. - Я тебе серьезно говорю. А эта сука, эта журналистка: в каком смысле? Да, бля, в прямом – спал он с бабушкой.

- А ты че, тоже с бабушкой своей? – хамил рыжий.

- Я те щас башку проломлю, ты понял!

- Чего?! – рыжий поднялся с дивана, он был на целую голову выше, уже и шагнул, чтобы размазать этого малька по стеночке.

- Пацаны, хорош! – рыжего удержали.

- Ты труп, Малек, - процедил он парнишке.

- Сам – труп, - огрызнулся Малек.

- Ты за базар отвечаешь?

- Ща, погоди, - видно, что-то придумав, воскликнул Малек, - у тебя сколько комнат?

- Как и у тебя – одна, - ответил Рыжий.

- Живешь ты с кем?

- С матерью и батьком.

- И ты в одной комнате с ними спишь?

- Ты на че намекаешь?

- Все, пацаны, остыньте, - рыжего уже держали трое.

- Пусть он язычок свой прикусит, - духарился Малек, все-таки стоя возле выхода, - а то, ироничный, бля, выискался. Чего за евреев тоже, да? Как та сучка, журналистка.

- Я щас его убью, - рыжий покраснел, и теперь его было без толку удерживать – он шагнул через диван.

- Бля, пацаны, - сказал Игорек, все это время молчавший, и упорно пытавшийся сосредоточиться на игре, он и так уже потерял за даром коня, и весь этот шум ему надоел, - вы тут совсем нездоровую канитель затеяли. Вы тут еще за этих евреев друг друга ща порешите.

- Да эти евреев, вообще, всех мочить надо! – яростно глядя рыжему в лицо, воскликнул Малек.

- За что? – обернулся к нему Аферист.

- Да за одно то, - произнес парень, который недавно рассказывал, как он культурно пил водку в кабаке, - что мы сейчас из-за них такой ор подняли. Уже за одно это. Чего они, основные такие, что о них по всем каналам; что΄, они особенные такие? Я, вообще, лично, не националист, но и меня уже задолбали, что кругом одни евреи. И вроде их нет, но только о них и слышу, какие они все, бля, несчастные, и как их всех мы русские обижаем. Задолбали! – он глянул на рыжего. - Да сядь ты, чего стоишь-то, остынь уже, - рыжий сел. – Если такие особенные, - продолжал парень, - то пусть сами себя занесут в красную книгу, и сами себя охраняют. А то – с ножом он в синагогу. Да он хоть одного порезал? Он вообще ни одного не порешил. Так, только, по децелу поцарапал. А ору – точно он там всех от глаз до жопы. Вот, что бесит.

- Слушай, а чего все так этих евреев не любят? – обернулся к парню Аферист.

- Тебе-то что, ходи, - торопил его Игорек.

- Да ничего, - пожал плечами парень, который рассказывал, как он культурно отдыхал в кабаке, - за что их не любят, откуда я знаю? Чурбанов – понятно. Они все рынки оккупировали, прохода от них нет. Этих я сам ненавижу, понаехали со своих аулов. А евреев – не знаю, за что.

- За то, что евреи, - улыбнулся ему Аферист.

- Аргумент, - усмехнулся Игорек.

- Не убиваемый аргумент, - усмехнулся вслед какой-то парень.

- Лично мне, все эти евреи по барабану. Мне главное, чтобы черных не было, а остальные меня не трогают, - уже полулежа, со своего места поделился рыжий.

- А голубые? – поддразнил его Малек, все стоявший у выхода, прислонившись к дверному косяку.

- А голубые меня тем более не трогают, - резко ответил рыжий и зыркнул на Малька.

- А я знаю, за что евреев не любят, - неторопливо, внимательно разглядывая фигуры на доске, вдруг произнес Аферист.

- За что?

- За то, что они – евреи, - Аферист ответил и, глянув на Игорька, произнес: Тебе шах, - поднялся, потянулся, - я серьезно, - продолжал он, - ты вдумайся, - говорил он парню, который рассказывал, как культурно отдыхал в кабаке, - русских мы не любим не вообще, а по отдельности – кто чего накосячит. А евреев – просто так не любим. Он может хоть… да каким угодно бэтмэном быть, но, раз еврей – это как приговор.

- Ну, и в чем тут прикол?

- Да ни в чем. Просто, - Аферист закурил, - это как вот… крыса. Не любят их и все. Уже изначально, за одно слово, за то, что крыса. Хотя, лично тебе эта крыса ничего плохого и не сделала, но ты ее не любишь. И вообще - слово крыса, если ты не в курсе, слово ругательное. А вот слово русский – не ругательное. Можно сказать: русская свинья – это ругательство, можно – русская сволочь, или… еще там какие-нибудь варианты на тему. А вот просто русский – это не ругательство. И, кстати, слово армянин, или грузин, азербайджанец – тоже все слова не ругательные; чурбан – ругательное, черножопый – да. А вот чеченец – нет. А еврей, жид – по-любому, ругательное, и прибавлять ничего не надо. Сказал просто – жид, и все. Как крыса. И прибавить нечего.

- Ну, и почему их все-таки не любят – этих евреев? – упрямо повторил парень, который рассказывал, как он культурно отдыхал в кабаке.

- А ты объясни для себя, - не выдержал, и вставил Игорек, - почему крыс не любят, и почему слово крыса – это самое заподляное слово, заподлянее даже, чем козел. Вот реши – почему? И про евреев поймешь. Аферист, давай, ходи! – разнервничался Игорек. Он опят проигрывал. И все эти разговоры его задолбали.

- Аферист, - глянул на него рыжий, - а, может, ты сам – еврей?

- У меня фамилия Хлястич. Вот и думай после этого, – ответил Аферист.

- Хохол он, - сказал Игорек, все держа в руках короля, и не зная, куда поставить его. – Морда он бэндэровская.

- Кстати, - ответил Аферист, - и хохол слово не ругательное, а, скорее, ироничное. А украинец и вовсе нормальное слово. Так что, с национальностью у меня все нормально.

- Аферист, вот ты кто! Вот твоя национальность, - сдался Игорек. – Давай еще партию. А вы не мешайте! – раздраженно крикнул он развеселившимся пацанам.

- И еще один аргумент, - вспомнил Аферист, - вот мы сидим и про этот национальный вопрос разговариваем. А сидел бы сейчас с нами какой-нибудь Рабинович, и волей-неволей, если бы мы имели к этому человеку уважение, мы бы старались не напоминать ему, что он еврей. Про русских или хохлов и речи нет – хохол, он и в Израиле хохол, (всеобщее гыканье и хихиканье). Но вот сидел бы еврей, и мы были бы аккуратнее, чтобы как бы чего такого не сболтнуть – не намекнуть невольно на его жидовское происхождение. Словом, берегли бы его жидовские чувства, как берегут ущербных. Как если бы с нами какой-нибудь без ноги сидел или еще какой-нибудь инвалид. Мы бы аккуратнее были, чтобы не дай бог не ляпнуть, что он бедненький сидит в компании нормальных. Мысль ясна?

- Ясна. Садись, - готовый к бою, сам расставивший все фигуры, сказал ему Игорек.

Аферист сел, сделал ход.

- Так что, евреи, - продолжил он, - это еще и что-то такое убогое и ущербное. Оттого они и орут постоянно, что их все обижают. Точно инвалиды. Те тоже все о своих правах заявляют. Пенсионеры, матери-одиночки, жертвы репрессий и до кучи – евреи. Только в отличие от пенсионеров и этих несчастных гастарбайтеров из Молдавии, у этих евреев с деньгами все в порядке, - Аферист неожиданно разозлился. – Если честно, мне этих чурбанов, всех этих узбеков жалко, у них семеро по лавкам, им действительно, детей кормить нечем, они тут как скоты на этих стройках за три копейки – и все молчат, все и этому рады – бьют их, убивают, а они молчат, и работают. А евреи… Все, бляди, в консерваториях сидят, да в офисах, а все тоже убогими прикидываются. И это все опасный народец. Эти, чуть что, сразу – распни его, кричат. Ты даже ничего ему не сделал, даже ничего не сказал, только подумал – а он уже – распни его! Короче, суки они все – и евреи, и… все иже с ними, - неожиданно зло закончил он.

- А чего ты-то на них такой злой?

- Да за Россию обидно, - серьезно сказал Хлястич, - за всех нас обидно. Вообще – за всех, за нормальных. Помнишь, как в сказке «Как один мужик двух убогих генералов накормил», - вот за этого мужика русского и обидно. Я на днях Библию открыл, – тем же тоном продолжал Аферист, – занимательная книга, скажу вам, очень даже занимательная, – повторил. – Вот где антисемитизм, махровый, я вам скажу, антисемитизм, без всех этих антимоний. И увлекся я этой книгой, увлекся не по-детски.

- Начало впечатляет, – усмехнулся Игорек.

- Еще как, – закивал Аферист. – Начну с того, что все эти евреи, по-настоящему, несчастный народец.

- Да ну! – кто-то хмыкнул.

- Я серьезно, – Аферист поднялся, отошел в угол теплушки, где висела груша. – Жили себе и жили, – продолжал он, засунув руки в карманы плаща и все разглядывая эту самодельную, всю в заплатках, кожаную грушу. – Спокойно скот пасли, и тут нá тебе – является Авраму Господь и заявляет: «Иди в землю Ханаанскую, где молоко и мед, и Я преумножу твое потомство; короче, попал ты, Аврам, теперь ты - Авраам, от тебя пойдет племя народа, Мною избранного, и будете вы жить, ничего не делая, только жестко следуйте моим заповедям». Авраам, делать нечего, повелся, и тут-то все и началось. – Он встал в стойку и легонько ткнул кулаком грушу.

- Ну ты, прям, Эдвард Радзинский!

- Нет, Шура Каретный! – Библия по понятиям, – веселились парни.

- А так и есть, – Аферист, уже с силой вложил кулаком в грушу; вернулся. – Всё по понятиям, без вариантов, – он взял белого слона, и вплотную поставил к, не ожидавшему такого поворота, Игорькову королю. – Тебе его, край, брать, – заметил он. – А возьмешь, через два хода мат… Сначала, Авраам водил за собою свою девяностолетнюю жену Саару, выдавая ее за сестру, все, кому не лень, имели ее; после открывалось, что она вовсе и не сестра, а жена. Их, тех, кто прелюбодействовал, естественно, Бог наказывал, они, само собой, к Аврааму: Чего же ты, подлец, подставляешь нас. Он: Парни, я не при делах, сам боялся… Короче, разводил их, лохов необрезанных, на скот и на землю, те, во искупление греха прелюбодеяния, все ему и отдавали.

- А Авраам этот, реальный парень! – веселились парни.

- Точно, ты – еврей, – Игорек, махнув в раздражении, положил короля на доску.

- Это еще что – это только начало, – Аферист увлеченно вновь расставил фигуры. – Содом и Гоморру опустим; всех детей, которые от Авраама наплодились – туда же, народец всё они были жестоковыйный.

- Какой?

- Сволочи они, короче, были все порядочные. Жен своих за сестер выдавали, подкладывали их в постель ко всяким царям, а после, царей этих шантажировали грехом смертным. Брат брата, ради первородства подставлял, убивал, и в рабство продавал. Братья родных сестер насиловали, сыновья спали с женами своего отца, – короче, веселились от души, и всё во славу Господа, и с темой, что мы народ избранный, а вот язычники, которые всяким Ваалам поклоняются, те - всё паразиты необрезанные. Господь, естественно, на все их шалости глядел сквозь пальцы, дескать, творите, что хотите, главное, следуйте заповедям Моим. А вот если тельцу какому золотому поклоняться станете, или еще какому идолу, тогда всё, тогда манды́к вам по самое небалуй: предам вас в руки язычников, и пусть они над вами ругаются и угнетают вас, сколько им угодно. Короче, будет вам полный Холокост. Всякие филистимляне и аммонитяне евреев режут, те – к Господу: Прости нас, неправы мы были, спаси и сохрани. Тот, конечно, а куда деваться, прощает их, но предупреждает: Народец вы жестоковыйный – понимайте как сволочной и паскудный, – и помогаю Я вам, не от того, что уж так люблю вас, или вы такие все хорошие, а потому, что обещал отцу вашему, Аврааму, что приведу вас в землю, где течет молоко и мед. Вот не обещал бы, шли бы вы все куда подальше – в пустыню, как козлы отпущения… а так, слово Мое крепкое, нарушить не могу – так что пользуйтесь, Гады и Иуды, Моей безмерной добротой. А те ведь и пользовались. А, чуть что, роптать давай: Ах ты, Господи, обещал нам манну небесную и молоко и мед, а мы тут жрем, что ни попадя… Зачем нас, такой Ты сякой, из египетского рабства вывел? Были рабами, зато жрать что было! А тут ходим-бродим по этой пустыне злые и голодные, будь она не ладна! вот сделаем себе золотого тельца, вот тогда!.. Они же изначально, все эти евреи, работать не любили. Как в Египет попали (кстати, все с того началось, что они брата своего в рабство продали), как отработали там в рабстве четыреста лет, так, после исхода, палец о палец не ударили, и из Египта все золото вынесли и всех младенцев египетских поистребили, а теперь это египетское детоубийство, они каждый год, гады, празднуют, и праздник этот Пасха называется, вот так-то. И после исхода всё – за чужой счет: или манна им с перепелами или… Дальше, вообще, караул. Господь говорит им: Идите в землю обетованную, там города, которые вы не строили, вы в них жить будете; там виноградники и хлеба, которые вы не растили, вы их есть будете; там люди, которые, в общем-то, и не люди вовсе, а так, гои всякие, вы их всех вырежьте – всех, от грудного младенца до мочащегося к стене, и живите в их домах; и попробуйте только ослушаться – вырезайте всех…

- Правда?!

- А-то! Я тебе говорю, книга величайшая. Просто ее читать надо от и до, а не рвать из нее куски, как все эти баптисты-адвентисты. Больше всего поразило, что Господь специально оставил в Палестине несколько народов языческих, чтобы те искушали евреев, чтобы евреи не расхолаживались и тренировались в военном искусстве – короче, народы для битья. Да, еще одна прелюбопытная история. Зашел как-то один еврей в гости к своему родственнику, погостил и собрался домой. Ночь, идет по пустыне, на пути город Иерусалим, в нем еще не евреи жили, а иевусеи. Слуга предложил хозяину переночевать в этом городе, а тот – нет, не буду ночевать в городе иноплеменников. И зашли они на ночлег в, самый, что ни на есть, тогда, еврейский город Гива, остановились у первого попавшегося еврея; само собой, выпили, и тут нá тебе – стук в дверь; хозяин выходит, а на пороге все местные евреи, и говорят: Короче, сосед, выведи человека вошедшего в дом твой, мы познаем его.

- В смысле?

- В прямом – отымеем. Хозяин дома: Вы чего, парни, не делайте зла такого и безумия, вот, лучше возьмите дочь мою, девицу и наложницу гостя моего. Те ему: Нет, сосед, ты нам гостя своего подавай, мы его познаем. Гость, от греха подальше, наложницу им свою за дверь выставил. И они… всем своим жидовским племенем, познали ее и, как в Библии сказано: ругались над нею всю ночь до утра. И отпустили ее при появлении зари. Господин ее, отсидевшись за дверью, утречком рано, когда все, такие же, как и он, евреи, напознавшись и наругавшись, спать ушли, к наложнице подошел, говорит: пошли домой, а она мертвая; он взял ее, до смерти запознанную, взвалил на осла и домой отвез. Там взял нож, освежевал ее, разделал на двенадцать частей, и отослал бандеролью во все концы Израиля.

- Во дела! – в тишине произнес кто-то. – Во евреи дают. Какие-то маньяки… в натуре…

- А, знаешь, чем они всё это оправдали? В те дни не было царя у Израиля; каждый делал то, что ему казалось справедливым. Нет царя? – ладно. Господь им дал царя. Думаете, что-нибудь изменилось? Черта с два; все то же: брат – брата, сын – отца, режут, насилуют, предают. Сын царя Давида, имя у него еще такое смачное, запоминающееся – Амнон, полюбил дочь Давида, затащил ее к себе в комнату, та: Я ж сестра тебе. Он: Все нормально – люблю, мочи нет. Та, последний аргумент: Поженимся. Тот: Ты чего, не врубаешься? – невтерпеж мне – люблю. И, конечно, познал ее, со всеми пристрастиями, лишив невинности и все такое. Познав, выгнал, делов-то. Его, конечно, брат ее порешил, кишки выпустил, но все это уже так, мелочи. Одна глава меня просто из себя вывела: как наимудрейший царь Давид, именем Господа, расправился с необрезанными язычниками аммонитянами. Захватил их столицу, разграбил, вывез все золото, но это еще ничего. А народ бывший в городе, он вывел и положил их под пилы, под железные молотилки, под железные топоры, и бросил их в обжигательные печи. Так он поступил со всеми городами Аммонитянскими. И возвратился после того Давид и весь народ в Иерусалим.

И, после всего этого, они про Освенцим всем рассказывают и про Холокост. Газету недавно читал, статья там любопытненькая: французы требуют у турок признать геноцид армян в начале двадцатого века. Понятно, турки артачатся, меня умилило выступление главного раввина Москвы, который так витиевато высказался, что чего там спекулировать на каком-то геноциде каких-то армян. Вот Холокост – вот когда евреев в обжигательные печи и под железные молотилки, это да, это преступление, которое все должны признать; за одно это – только еврея увидел, сразу в ноги ему, ботинки лизать: Прости меня евреюшка, что за то, что Господь наказал тебя, такого жестоковыйного, делающего неугодное в очах Его, что поклонился ты золотому тельцу и подражал мерзостям народов, которых прогнал Господь от лица сынов Израилевых, ростовщичеством, которым Господь запретил тебе заниматься, обворовал всю наивную языческую Европу; прости, что пожгли вас, таких разэтаких обормотов, от Господа отступивших, и помолотили, прости. А, вот, что армян, и цыган, и русских – в печи, разве это преступление? Разве русские – это народ? Это же хуже всех аммонитян и филистимлян вместе взятых. Русские, они ж разве люди, их жги, молоти – жалко что ли? Преступление – когда еврея, а остальные – ничего, остальные перетопчутся. Остальных Бог специально оставил, что бы вас, родимых, искушать, да напоминать вам, чтобы вы от Бога не отворачивались.

Тут, если следовать и говорить точно по Библии, – все жестче говорил Хлястич, – тут одно получается: все эти евреи – как детишки-мажоры, избалованные добрым папиком Саваофом: ничего не делают, хлеб не растят, а понравился им город или целая страна, вошли, заняли дома и виноградники всех этих местных, беспечных самаритян, всех этих необрезанных дурачков-язычников, какому-то там Христу поклоняющихся – все равно, что Ваалу; кого добрые Троцкие и Бродские не вырезали, тех рабами сделали и наложниками. А через край загнут, начнут тельцу золотому слишком уж без меры поклоняться, то Господь, единственное, в педагогических целях, чтобы в чувства своих баловней привести, возбудит дух какого-нибудь Гитлера, тот всех жестоковыйных – в печку. Кто удрал и от страха давай молиться, напоминать папику о его обещании земли обетованной, тех папик (не чужие, обещал же), приголубил, землю им обетованную в виде Израиля вернул; и давай опять – одумались же! – помогать им во все лопатки: Ливаны там всякие необрезанные бомбить, Ираки завоевывать; всех неугодных, кто о еврее только посмел подумать плохо – в тюрьму… Только, похоже, опять эти детишки зажираться начали, слишком уж расшалились – захотели весь мир познать, а, значит, жди новой душещипательной истории о гонениях на бедных иудеюшек. – Хлястич смолк, достал беломорину, курил жадно, нервно. И тихо было в теплушке. Ни кто уже не посмеивался, и возразить желающих не было. Слишком все это с нервом было произнесено, слишком…

- Я че-то не понял, – нарушил тишину Рыжий. – А чего тогда это Бог выбрал этих евреев, если они такие все жестоковыебанные?

- Какие?! – разом воскликнули несколько парней.

- Нормально все, – рассмеялся и Хлястич. – Что выйные, что банные – один черт. Сложилось так. Понравился Богу Аврам; понравился бы какой Саид или еще какой Ким Чен Ир, все то же было бы.

- А как же тогда Иисус Христос? – вдруг не громко произнес Малек.

- А никак, – пожал плечами Хлястич. – Евреи, когда их римляне совсем уж запрессовали, всё спасителя своего ждали, всё ждали, что появится, какой-нибудь вроде Давида или Соломона Моисеевича, запихает всех римлян в железные молотилки да в печи, пожжет всех, порежет, и, привет новому жидовскому величию. Они же не думали, что Господь им такую свинью, в образе Спасителя, подложит – спасение души и прочей галиматьи. Евреи о душе никогда не думали, тем более о ее спасении, у них все к Маммоне сводилось – золота побольше, да овец пожирнее, и не делать ничего, в своем роде постъегипетский синдром.

- Вот жиды, – сплюнул кто-то.

- По совести, мне их даже жалко, - странно улыбнулся Хлястич, - жили бы себе и жили, а то, как в старину говорили: барская любовь хуже опалы. Любимчиков – их никогда не любили…

- Да, у нас в классе был такой один - любимчик, - сука конченная, - кто-то вставил в сердцах.

… - Да и спрос с любимчиков особый, - закончил Хлястич, - ладно, заболтался я с вами тут, - он поднялся. – Счастливо всем.

- Вот и поговорили, - только Хлястич вышел, заметил кто-то.

 Никто на это ничего не сказал. Как-то все это слишком серьезно произнесено было. И сказать в ответ нечего. Так и сидели пацаны, молча поглядывали друг на друга.

Вдруг, какой-то парень глянул на, все это время, молчавшего Серегу и воскликнул:

- Слушай, Серега, ты у нас миллионер, слух идет, а чего не проставляешься?

- Да, да! – вспомнили и все, - у самого зеленых целый сервант, а прибедняешься.

- И хоть в компьютер бы поиграть дал. А то в салон ходим, деньги тратим, когда у тебя свой теперь.

- Вы чего попутали! – взорвался Серега, - какие зеленые, какой компьютер! Мне мать его в кредит взяла. Вы чего тут несете. То, что тетка у меня с приветом, чего теперь? А?!

- А ты чего орешь? – осадили его.

- Ничего, ты думай, что говоришь. Меня уже батя задолбал, пьет, и вот, дверь железную поставил. И вы теперь меня еще парите. Чего я перед вами оправдываться, что ли, должен? У меня у самого уже крыша от этой долбанной машинки едет.

- Да ладно, Серег, остынь, - успокаивали его, - мы так, типа, пошутили.

- А про компьютер, это реальная маза, - вдруг сказал Игорек, - давай сегодня у тебя сыгранем.

- Ты чего, Игорек, - вдруг стих Серега, - у меня и родоки дома, и вообще…

- Да мы тихо, мы же шуметь не намерены, мы без эмоций играть будем.

- Да ну, - тихо, даже захихикав, произнес Серега, - не реально это. Матушка не позволит.

- А ты его сюда, в теплушку, снеси, - предложил Игорек, - здесь и поиграем.

- Нет, матушка…

- Ты ей скажешь, что там, поиграть дал, и все дела.

- Нет, Игорек, это не реально.

- А ты подумай, - улыбчиво глядел на него Игорек, - я же не настаиваю. Чего тебе, неприятно в гости меня к себе пригласить?

Серега в лице изменился. И пацаны притихли, глядели на Серегу и ждали – что скажет?

- Почему… нормально, - мялся Серега, - можно, - наконец, выдавил из себя. И еще больше в лице изменился – слишком он уж быстро сломался…

- Ну, и отлично, - сказал Игорек. Серега поднялся. – Чего, уже уходишь? – глянул на него Игорек.

- Через часик, - ответил Серега, - мне там еще дела, а через часик зайду, и тогда пойдем.

- Ладно, братишка, ждем, - кивнул ему Игорек.

 Серега вышел, следом и Вадим.

- Во, я попал, во, я попал, - причитал Серега, - я этой тетушке своей, я ей… Вот, сука, - Серега чуть не плакал.

- Да ладно, - рискнул успокоить его Вадим, - чего такого-то. Забудешь, и все. Чего, ты обязан этого Игорька к себе, как в салон водить? Пошли его, и все дела.

- Ты чего, - глянул на него Серега, - с Игорьком так нельзя. В прошлом месяце пацан один чего-то наобещал Игорьку и решил кинуть, тоже, как бы забыть. Потом нашли его с проломленным черепом.

- Чего – Игорек?

- А кто еще.

- И чего?

- Ничего. Игорька никто не сдает. Знаешь, с башкой проломленной никому быть не охота.

- А менты?

- А чего менты. Никто не видел, одни догадки. На Игорька никто и не показал. Вот сейчас он меня порешит, и, думаешь, кто чего скажет? Да никто. Он при всех меня порешит, и все скажут, что никто ничего не видел. Это все, Вадик, серьезно.

- Ситуация, - согласился Вадим, - и что теперь?

- Ничего, пусть поиграет, с компьютера не убудет.

- А мать?

 - А чего мать, ничего, мы же без эмоций играть будем, – без иронии повторил Серега, - ты сейчас куда? – спросил.

- К отцу, - ответил Вадим, - телефон, я же говорил.

- Да, помню. Ну, тогда давай, - Серега протянул руку, Вадим пожал ее, - береги себя, брат. Ты заходи.

- Зайду, - кивнул Вадим. И парни разошлись. Серега домой, Вадим зашагал к остановке.