На рассвете первым поднялся на ноги гарнизон Оренбургской крепости. Раньше, может быть, проснулись и начали перекликаться только птицы в тальниках вдоль Урала и Сакмара.
Как только из-за линии горизонта показался багровый диск солнца, громыхнула самая большая пушка первого бастиона крепости. Эхо выстрела заметалось меж речных берегов. Это был сигнал, означавший начало торжеств. И весь город ожил. Возбужденные голоса, ржанье лошадей, грохот окованных колес на булыжной мостовой слились с перезвоном малых и гулом басовитых церковных колоколов.
За рекой, на лугу, где развернутся основные события этого дня, многие и ночью, видимо, не спали. Дымок от костров, тлеющих около юрт, стелется по земле.
Участники торжеств постепенно занимают указанные им распорядителями места. На площадке у полосы кустарников стоят в один ряд юрты кумысоделов, и они уже выставляют кадки с кумысом. Старик Суюндук из Аллагула поставил свою юрту в середину ряда. Сообразил: если встанешь в самом начале, люди, оценивающие твой напиток, вкус его, пройдя весь ряд, забудут; если встанешь в конце, они уже напробуются кумыса у других и вкус твоего не почувствуют, — так что лучше всего стоять в середине. Старик стоит, засучив рукава, перекинув через плечо вышитое полотенце. Две жены Суюндука суетятся, выполняя его распоряжения. Перед юртой выставлен начищенный до блеска кумган с теплой водой и медный тазик, — пожалуйста, если желаете, можете ополоснуть руки, женщины вам польют.
Все больше народа прибывает с городского берега Урала на луговой. По краю праздничного майдана проскакал отряд казаков с саблями наголо, клинки ослепительно блестели в лучах утреннего солнца. Следом ровными рядами промаршировали воспитанники кадетского корпуса. Наверно, не было зрителя, который не залюбовался бы их стройными фигурами, одинаковой у всех нарядной одеждой.
Когда солнце поднялось, как принято говорить, на высоту копья, знатные люди разместились на крытых помостах, сооруженных под деревьями. Все взгляды обратились к ним.
— Смотри, вон губернатор! Сам Перовский! И жену привез. Платье-то у нее какое! Под подолом человек пять-шесть могут уместиться.
— А где же царь?
— Наверно, рядом с губернатором.
— Ай-хай, губернатор не сел бы первым. Перовский, видишь, сидит, а тот, который рядом, стоит. Не может быть, чтоб царь...
— Ах-ах, где ж тогда царь?
— Нет его. Праздник начался, а его нет.
— Ну, нет так нет...
Пока одни рассуждали таким образом и пытались выяснить, «кто такой вон тот, а кто этот», возле юрты, поставленной по соседству с Суюндуковой, какой-то весельчак, успевший захмелеть от кумыса, заиграл на курае плясовую мелодию, а другой зачастил, притоптывая:
Я жил — не тужил,
Со славой дружил,
Государю Александру
Двадцать лет прослужил.

— Эвон кого вспомнил! Теперь про царя Николая надо петь, дуралей!
— Ничего! Давай сыпь, что есть!
Кое-кто из собравшихся здесь уже готов был пуститься в пляс, но прибежал их староста, остудил пыл развеселившихся раньше времени сородичей: мол, того и гляди казак с нагайкой прискачет, научит вас, неразумных, уважать порядок.
Тут гарнизонный оркестр, расположившийся рядом с помостом, где сидело начальство, заиграл бравурный марш. Поодаль от него в ожидании своей очереди настраивал скрипки цыганский оркестр. Праздник набирал силу, разгоралось веселье. И только в одном месте — возле устья Сакмара — царило тревожное ожидание. Сюда съехались родственники башкир, взятых два дня назад в заложники. Биктимир-кантон, сопровождаемый казаками, разошелся вовсю: в непокорных аулах было взято не двадцать пять, как приказал Перовский, а сто двадцать заложников, главным образом стариков, людей почитаемых. Их близкие сделали почти невозможное: отыскали в долине Сурени Насира и уговорили выставить на скачки его Вороного. Нелегко это далось, но внял Насир мольбе сородичей. Все почему-то были уверены, что только его конь может обойти скакуна, которого выставит атаман казаков.
Вороной сейчас спокойно стоял на привязи. Его волнистая грива была подстрижена, хвост укорочен, и вновь он предстал стройным красавцем с точеными ногами и гибкой шеей, не знавшей хомута.
Насир решил выступить на нем сам. Он понимал, что вероятней всего примет участие в скачках в последний раз: его схватят, любимца отнимут. Ему советовали не выступать самому, можно же подобрать хорошего наездника даже среди мальчишек. Но он стоял на своем. Пусть все увидят, что он не трус, готов ради освобождения заложников пожертвовать своей свободой. В Вороном он уверен как в самом себе и знает его характер лучше, чем кто-либо другой.
Насир подошел к Вороному, прижался щекой к его шее, погладил любимца по спине, как бы заранее прощаясь с ним. В глазах Насира стояли слезы.
К собравшимся возле устья Сакмара прискакал вестник — скоро начнутся скачки. Все двинулись к рощице, примыкающей к майдану, где проходили торжества. Решили на глаза начальства пока не показываться, а то еще пришлют казаков, чтобы схватили Насира и отняли Вороного.
Участники скачек со стороны башкир поставили перед распорядителями условие: выпустят своего лучшего коня лишь в последнем заезде вместе со скакуном генерал-майора. Об этом тут же было сообщено генерал-губернатору и его окружению. Тимашев, сидевший рядом с Перовским, вскочил в возбуждении:
— Вороной здесь! Я же говорил!..
— Не надо горячиться, — сказал Перовский. — Примем их условие.
...И вот последний заезд. Родственники заложников, затаив дыхание, следили за Насиром. Он спокойно подъехал к стартовой черте, поставил своего коня в один ряд с остальными скакунами. Тимашев, узнав Вороного, опять возбудился. Ну, теперь он жеребца не упустит! Его люди уже наготове: как только кончится заезд, Вороной вновь окажется в его руках.
Раздался звон колокола, и скакуны рванулись вперед. Майдан зашумел. Азартные выкрики, предсказания, споры. К середине первого круга определились фавориты, три скакуна оторвались от остальных. Башкиры подбадривают криками Насира. А он припал к гриве Вороного, слился с ним и, может быть, шепчет ему: не подведи, родной! Вороной несется стремительно, и вот уж на голову опередил скакуна, выставленного генерал-майором.
Волнение среди зрителей нарастает, и один из них, старый сэсэн***+, со слезами на глазах слагает песню:
Лети вперед, лети, наш вороной,
Ты ветром мог бы облететь весь мир,
Так вырви же победу, дорогой,
Спасая жизнь ста двадцати башкир!

На втором кругу Вороной вырвался вперед на корпус. Наездник генеральского скакуна пустил в дело плетку. Бесполезно. А Вороной будто копытами земли не касается — летит. Башкиры начали радостно подбрасывать в воздух тюбетейки, кушаки. На последнем кругу Вороной опережал соперника уже на два корпуса. Все, он — первый!
Насир проехал еще один круг рысью, дал коню немного остыть и направился было к своим землякам, но тут окружили его конные казаки, один из них, спешившись, взял Вороного под уздцы, повел к помосту, где сидел генерал-губернатор. Туда же хлынул народ, башкиры, оттеснив казаков, сняли Насира с седла, принялись качать его. В этот суматошный момент и был осуществлен замысел Тимашева: казаки отвели Вороного в сторонку, а затем и вовсе увели куда-то.
Спустя некоторое время делегация от башкир обратилась к генерал-губернатору с просьбой отдать, как было условлено, приказ об освобождении заложников. Перовский пообещал сделать это, но делегаты на слово ему не поверили, попросили приказ на бумаге, чтобы показать ее народу. Перовский пошел и на это. Адъютант подготовил письменный приказ, губернатор его подписал.

Насира пока не трогали. Он стоял среди земляков с чувством исполненного долга. Родственники и близкие заложников благодарили его со слезами радости на глазах, иные целовали полу его камзола. Рядом собрались егеты, готовые в случае необходимости постоять за него.
После скачек интерес к празднику стал остывать. За схватками силачей, состязаниями бегунов и лучников следили уже не все. Генерал-губернатор, сев с супругой в коляску, выехал на майдан. Останавливаясь в местах, где толпился народ, он кидал горстями серебряные и медные монеты. Не только ребятишки, но и взрослые, толкаясь, подбирали их. Это была одна из любимых забав Перовского. Впрочем, можно усмотреть за этим и тонкий расчет. Счастливец, разжившийся серебряной монетой, от радости, что называется, макушкой небо задевает, — вернувшись домой, он будет рассказывать всем, какой у них щедрый и добрый губернатор.
Вскоре Перовский отбыл в город, и тотчас место, где стоял Насир, окружили конные казаки, к нему подошел жандарм и объявил, что он арестован. Егеты, стоявшие рядом, напряглись, готовы были кинуться в схватку, чтобы отбить его, но Насир предупредительно вскинул руку:
— Разойдитесь! Мир без меня не перевернется, конец света не наступит. Земле нашей еще понадобятся отважные егеты...
Он давно уже мог затеряться в толпе и скрыться, но не скрылся — скитальческой жизнью был сыт по горло. И сейчас он не мог поставить сородичей под удар, навлечь на них новые беды. Он предпочитал отвечать за себя сам.