После исчезновения Насира с его напарником дела в Тузтюбе пришли в расстройство. Хозяева, ссылаясь на ограбление кассы, выплату денег поденщикам даже по срезанным расценкам прекратили. Среди добытчиков соли прошел слушок: начальство-де, свалив пропажу денег на воров, само их прикарманило.
Те, кто не пожелал ждать, когда появятся деньги на оплату их труда, бросили работу, разбрелись-разъехались кто куда. Добыча и вывоз соли резко уменьшились. Остались на добыче лишь солдаты-штрафники.
Прибыла для разбирательства комиссия то ли из Оренбурга, то ли из самого Санкт-Петербурга. В числе других чуть ли не каждый день вызывали на допрос и Алтынбая. Может быть, кто-то все же заметил, что он встречался с Насиром, и донес, или же следователи действовали по наитию — вопросы сводились именно к его отношениям с беглецами. Алтынбай старался, чтобы с языка ничего, кроме «не видел», «не знаю», не сорвалось. Знал, что иначе сам себе могилу выкопает. Скорей бы, думалось, вернуться на кордонскую службу, тогда, может, забудут о нем, отвяжутся. А пока не давали вздохнуть спокойно. Вот-вот, казалось, возьмут его под арест. Случись это — считай пропал. Начнутся побои, пытки. Приходилось слышать о пытке, когда несчастного с ярмом на шее держат под жарким солнцем, пока у него кровь и мозги не иссохнут. Тут уж поневоле выложишь все, что от тебя хотят.
Безмерно устал Алтынбай от этих мыслей и переживаний и однажды безлунной ночью прокрался мимо задремавших охранников, кинулся прочь от проклятых копей, уже отнявших столько здоровья и угрожавших самой его жизни. Сердце стучало бешено, торопливо: скорей, скорей!.. Взял направление не в сторону Урала или Эмбы, куда обычно устремляются и беглецы, и погоня, а на восток. Сообразил, что лучше держаться южней неохраняемой там границы с казахами, северней можно нарваться на какой-нибудь из конных разъездов, высылаемых из российских гарнизонов. На руках у него нет никаких документов, значит, если схватят, прямая ему дорога в тюрьму.
Алтынбай шагал две ночи, отлеживаясь днем в зарослях полыни. Хорошо, что прихватил в заплечной котомке еды дня на два и воду в небольшом бурдюке. Он знал, что приближаться к большим водоемам опасно. Когда убедился, что погони за ним нет, продолжал свой путь и в дневное время.
Степь лишь на первый взгляд пустынна, кажется неживой. Но приглядишься — и здесь течет жизнь. Нет-нет да прошуршит рядом желтая ящерка или змея скользнет под густую траву. С утра увязалась за Алтынбаем какая-то большая птица, должно быть коршун. Кружится и кружится над ним, навевая тревогу.
Хотя небо над степью днем наливалось зноем, лето уже повернуло на осень, ночью становилось прохладно, а к утру вовсе холодно. Алтынбай опасался разжигать огонь, издалека могут увидеть, но вот перед рассветом озяб, наломал сухой полыни, развел костерок. Он быстро прогорел, Алтынбай успел лишь руки погреть. Пришлось двинуться дальше, чтобы согреться в движении. Пройдя немного, он почувствовал, что вроде бы повеяло сыростью, и вскоре вышел на берег озера. Чуть ли не из-под его ног шумно поднялась стая уток. Эх, не было в руке палки — мог бы сбить одну!
Алтынбай прилег, решив подремать на песчаном бугре среди пучков осоки. Проснулся, когда солнце уже взошло и пригрело ему лицо. Разбудил его собачий лай. Две собаки надрывались в лае в нескольких шагах от него — вот-вот набросятся. Алтынбай поискал взглядом, нет ли поблизости палки или камня. Но тут два всадника как бы взяли его в тиски, остановив коней слева и справа от него. Один из них, тот, что постарше, отогнав собак взмахом плетки, спросил по-казахски:
— Кто ты?
Алтынбай, поднявшись, ответил, что служит на границе, сбился с пути. Старший казах, недоверчиво оглядев его одежду и обувь, заключил:
— Ты — истяк. Что делаешь один в степи?
Алтынбай повторил свое объяснение, но видел по лицам казахов: они ему не поверили. Парень сообразил, что неосторожно остановился у озера, куда пригоняют скот на водопой, а эти люди — пастухи. Поэтому, наверно, они долго разговаривать не стали, — оставив скот на попечении мальчишки-подпаска, повели задержанного к своему хозяину.
Идти до их становища оказалось не очень далеко. Обитатели становища, и стар и млад, с любопытством воззрились на чужака, шагавшего меж двумя всадниками. На подходе к самой большой юрте, стоявшей в центре этого селения, старший из пастухов вежливо прокричал:
— Бай-эке! Бай-эке!
Из юрты вышел грузный мужчина средних лет. Даже не взглянув на склонивших головы пастухов, он подошел к Алтынбаю, тронул рукоятью плетки подбородок, чтобы приподнял голову, спросил властно:
— Вор? Лазутчик?
Алтынбай, произнося слова то по-башкирски, то по-казахски, начал рассказывать правду о себе, решил, что так будет лучше. А то уличат во лжи да и продадут в рабство в Бухару там или еще куда, даже пасти скот у себя не доверят, зная, что пленник будет думать лишь о том, как сбежать от них.
Кажется, откровенность облегчила положение парня. Тем не менее бай-эке — то ли глава аймака**+, то ли просто богатый человек — дал знак пастухам, те отвели Алтынбая под накрытый камышом навес, посадили на цепь, замкнув ее на ноге, и исчезли. Вскоре загорелый дочерна мальчишка принес пленнику ковш воды и лепешку с ладонь величиной.
На следующий день человек, которого называли баем-эке, пришел к Алтынбаю и стал зачем-то расспрашивать о Тузтюбе. В конце концов раскрылась его цель: хотел выяснить, можно ли выкрасть оттуда соль. Алтынбай рассказал все, что знал: как обустроены копи, какова там охрана, где лежат кучи уже наломанной соли. После этого разговора бай-эке созвал своих джигитов на совет. Спустя еще несколько дней десяток конных джигитов с тремя повозками отправились «на охоту».

Сам бай-эке с ними не поехал, случись что — он «ничего не видел, ничего не слышал». Шайку возглавил его младший брат. «Охотники» взяли с собой и Алтынбая, приставив к нему, чтобы не сбежал, двух дюжих всадников. Ему было страшно ехать в Тузтюбу, схватят там — не помилуют. Но что было делать? К тому же зародилась надежда: если все сложится удачно, казахи, может быть, отпустят его на волю.
На рысях до Тузтюбы, оказалось, два дня пути. Казахи это знали и рассчитали время так, чтобы подъехать к копям ночью. Приблизившись к ним, спешились. Алтынбай в темноте провел их мимо караульных постов к яме, в которой до бегства работал сам. На счастье, рядом с нею было много наломанной соли. Воры, стараясь не шуметь, набрали ее в мешки, понесли туда, где оставили коней и повозки. Теперь, с тяжестью на спинах, они потеряли осторожность, их шаги, видно, были услышаны собаками — послышался яростный лай. Всполошилась охрана, ночную тишину взорвали выстрелы. Казахи, добежав до повозок, побросали в них мешки с солью, взлетели в седла, рванулись в ночную степь. Но и охранники вскоре вскочили на коней. Уловив по топоту, в каком направлении скрылись злоумышленники, с криками, гиканьем бросились в погоню.
Казахам стало не до Алтынбая. Воспользовавшись суматохой, он резко повернул своего коня вправо, оторвался от шайки, растворился в темноте. Когда голоса преследователей остались где-то далеко в стороне и стихли, он перевел вспотевшего коня на шаг.
Несколько успокоившись, Алтынбай взглядом отыскал в небе Железный кол — так тюрки называют Полярную звезду — и взял направление на север. Надо было поскорей отдалиться от этих мест. Но куда ему ехать? В Давлеткул, к дяде, нельзя, туда скоро дойдет весть о его бегстве. Для беглого оттуда одна дорога — в Сибирь. Оставаться в казахской степи тоже опасно, теперь уж тут к нему никакого доверия не будет, и либо продадут его в рабство, либо выдадут российским властям...
Довольно долго ехал Алтынбай, погрузившись в тяжкие думы. Светало, тьма рассеивалась, уползала в низины, стали различимы редкие кусты, травы. На парня навалилась усталость, он уже две ночи не спал, сосало под ложечкой от голода. Казахи держали его впроголодь, видимо полагая, что голодный пленник, если даже сбежит, далеко не уйдет. Покачиваясь в такт шагам коня, Алтынбай задремал. Очнулся, едва не свалившись с седла, и не сразу понял, сон это или явь: впереди на равнине виднелись деревья и желтоватые саманные избы. В лучах нависшего над горизонтом солнца блестел купол церкви. Казачья станица! Выходит, линия границы уже осталась позади.
Беглец наш, вздрогнув, потянул повод, повернул коня в сторону от станицы. Лучше не приближаться к ней, казаки любого подозрительного человека тут же берут под арест. Будь это селение с мечетью, можно было бы попытать счастья, заехать…
Когда станица пропала из виду и душа успокоилась, Алтынбая вновь начал одолевать сон. Он повернул к первым попавшимся на глаза кустарниковым зарослям. Увидев, что в них можно скрыть коня, привязал его к кусту, лег на землю, еще хранившую холод предутреннего заморозка, и тут же уснул.
Вот так, затаиваясь днем в каких-нибудь зарослях, стараясь ночью двигаться бесшумно, как вылетевшая на охоту сова, он прожил еще несколько суток. По мере продвижения на север природа менялась, все чаще попадались на пути камышовые озера и березовые колки. Иногда Алтынбай находил знакомые с детства съедобные растения, выкапывал луковицы саранки, но разве этим насытишься? Голод и бесприютная жизнь измучили парня, и порой он сожалел о том, что сбежал из Тюзтюбы.
А может, хватит уже прятаться от людей? Осень близится, ударит непогода, и как ему тогда быть? Где потом зиму зимовать?
...На широкой, окруженной березами поляне стояли огороженные жердями стога. На отаве паслось стадо. В нем были и коровы с телятами, и козы, и овцы. У баев скот не ходит вперемешку, у них каждый вид скота пасут отдельно, а это стадо сборное, значит, деревенское. Придя к такому заключению, Алтынбай оставил коня в березняке и направился к пастуху. Оттого, видно, что дни похолодали, пастух, мужчина лет сорока, был в теплом бешмете и малахае, сшитом из лоскутов меха. Через плечо перекинут длинный кнут. Незнакомый человек, вышедший из лесу, понятно, заставил пастуха насторожиться.
— Эй, добрый человек, ассалямагалейкум! — крикнул Алтынбай издали. Я — путник, в горле пересохло, нет ли у тебя при себе айрана или воды с кусочком корота?
— Коль праведен твой путь, айда, напою.
Присели под ближайшим стогом. Пастух достал из своей котомки берестяной туесок с водой, пресную лепешку и кусочек сухого корота. Завязался разговор, и Алтынбай, чтобы как-то объяснить свое появление здесь, сказал, что скитается в поисках работы.
— Выговор у тебя не здешний, из каких ты, браток, краев? — спросил пастух.
— За Оренбургом течет речка Юшатыр, вот из ее долины.
— Далеко тебя занесло...
— Так я на коне, вон в березняке его оставил.
— А-а... Человеку с конем можно верить, — сказал пастух, но в голосе его звучало сомнение: кто, мол, знает, свой у тебя конь или краденый. — У нас тут много беглых развелось, и со стороны Оренбурга, и со стороны Челябы бегут…
— А к какому кантону вы относитесь?
— Шестому. Ялан-катайским еще его называют. Но не одни катайцы в этих краях живут, есть и сарты, и табынцы...
Алтынбай понял, что оказался за Уральскими горами, в сибирской стороне.
— Как звать-то тебя? — поинтересовался пастух.
— Алтынбаем.
— А меня — Киньябулатом... Ладно, поживешь у меня день-другой, а там что-нибудь придумаем. Посиди тут. Я отгоню стадо в аул и, когда стемнеет, вернусь за тобой. Жену предупрежу, чтоб соседкам пока ничего не говорила. Женщины — они ведь...
Пастух, покрикивая и щелкая кнутом, собрал успевшее разбрестись стадо, погнал его потихоньку в сторону аула. Алтынбай сходил за своим конем, пустил его, стреножив, попастись.
Киньябулат сдержал слово, вернулся за ним. Прошли в его двор, огороженный березовыми, заметными даже в темноте жердями, через заднюю калитку. Коня поставили в сарай, сооруженный, кажется, из связанного в снопы камыша.
Хозяйка к их приходу приготовила суп из борщевика, сдобренный взбитым яйцом и сметаной. Алтынбаю показалось, что ничего вкусней ему никогда еще не доводилось есть. Попили затем травяного чаю. Алтынбай, понимая, что долго оставаться загадочным для хозяев человеком нельзя, рассказал всю правду о себе. Киньябулат, выслушав его, сказал озабоченно:
— Человек не кошелек, в карман не спрячешь. Утром соседи тебя заметят. Сделаем так: я объявлю, что ты — мой дальний свойственник из-под Верхнеуральска, приехал, прослышав, что хлеб у нас уродился, на сезонные заработки. Главное — убедить в этом юртового старшину, к его слову все прислушиваются. Абдряш-баю нужны работники, можешь поработать у него на обмолоте...
...Замысел удался. Абдряш-бай в самом деле нуждался в работниках, у местных мужчин своих забот хватало, нанимались к нему лишь поденно, рады были бы наняться мальчишки, да цепом махать — не в игрушки играть, тут сила нужна. Так что работы в байском овине Алтынбаю хватило до поздней осени, до первых морозов. Потом бай отправлял часть зерна в Шадринск на продажу, и Алтынбай несколько раз съездил туда. Больше работы для него у Абдряша не было.
Тут жена Киньябулата, Бибисара, решила по-своему принять участие в устройстве его жизни. Жила в ауле вдова с двумя детьми, Малика, — муж ее погиб на кордонной службе. Вот и решила Бибисара свести Алтынбая с ней.
— У меня ни кола ни двора, какой из меня муж! — воспротивился Алтынбай.
— Брось, вон какой ты ладный и две руки при тебе, что еще надо! — стояла на своем Бибисара, даже слегка обидевшись.
Киньябулат поддержал жену:
— Мужчине нельзя долго оставаться одиноким. В бродягу превратишься...
И жить ведь где-то надо. Не стеснять же Киньябулата с женой и детьми в его избенке. Не оставалось ничего другого, кроме как согласиться. Бибисара все уладила, и пошел Алтынбай в приймаки, стал как бы семейным человеком. Понятно, чувствовал себя неловко, переживал. Его будущее туманно, то ли приживется здесь, то ли нет. Обнадежил женщину, а вдруг что случится, придется бросить ее и уйти? И стыдно жить, надеясь лишь на корову Малики. А работу зимой поди найди!
Но заболел старик, приставленный сторожем к аульным воротам. Юртовой велел Алтынбаю занять его место, Алтынбай перечить не стал: хоть и небольшая, а все же плата сторожу положена. Конечно, сидеть день-деньской в камышовых стенах сторожки для здорового мужчины не дело, потому-то других охотников на эту должность не нашлось, но порядок надо соблюдать. Нет-нет да проедет через аул какое-нибудь важное начальство, и упаси Аллах от того, чтоб ворота перед повозкой не распахнули вовремя и сугробы на подъезде к ним не раскидали заранее. Да и за прочими проезжими и прохожими не лишне проследить, беглых и бродяг, как было сказано, развелось немало.
Так и сидел Алтынбай в сторожке, маясь от безделья, до самой весны, до нового поворота в его судьбе.
Хотя дни и ночи сравнялись по продолжительности и солнце поднималось в небе все выше, санный путь был еще крепок. И вот однажды в эту пору послышался звон бубенцов: к аулу мчались кони, впряженные цугом в кошевку.
Алтынбай едва успел открыть тяжелые, сколоченные из березовых жердин ворота и отскочить в сторону, разгоряченные кони чуть не сбили его с ног.
— Ты что, тварь, не видишь — кантон едет?! На, чтоб смотрел! — выкрикнул кучер и ожег ему спину кнутом.
У Алтынбая перехватило дыхание — не столько от боли, сколько от обиды. Обычно улыбчивый, пришел он домой мрачнее грозовой тучи. Малика всполошилась:
— Ах-ах! Что с тобой, Алтын? На тебе лица нет!
— Зуб болит, — буркнул он.
Потом, встретившись с Киньябулатом, рассказал о происшествии у аульных ворот. Тот нисколько не удивился.
— Наш кантон весной и летом примерно раз в месяц так приезжает, страху нагоняет, — объяснил он. — Кучер его если не привратника, то кого другого оказавшегося у дороги обязательно хлестнет кнутом...
«Ладно, я еще их проучу!» — решил Алтынбай.
Он заранее приготовился к следующему появлению своих обидчиков, притащил к воротам булыжину размером с бычью голову и дождался часа отмщения. На сей раз кантонный начальник ехал в тарантасе. Увидев запряженных цугом лошадей, Алтынбай передвинул булыжину на дорогу к колесному следу, быстренько открыл ворота и отошел в сторонку. Вот кони пересекли линию ворот, кучер привстал, взмахнул кнутом, намереваясь «угостить» привратника, но в этот момент тарантас, ударившись передним колесом о камень, перевернулся. Лошади, запутавшись в постромках, остановились. Кучер дико заорал — его придавило козлами. Начальник кантона, вылетев из тарантаса, должно быть, сильно ушибся, ворочался на земле, кряхтя и постанывая.
Ладно, пусть шайтан им поможет, Алтынбаю надо уносить ноги. Его оседланный конь пасся рядом. Алтынбай быстро приторочил к седлу котомку, приготовленную именно на такой вот случай, вскочил на коня и поскакал в сторону далеких Уральских гор.
Там, в горно-лесном краю, продолжатся его безрадостные скитания, но сейчас он был доволен: отомстил за обиду.