Насир и его напарник, благополучно выскользнув с охраняемой территории, взяли направление на запад. От мысли бежать, прихватив коней, Насир отказался: всадник в степи издалека виден и коня при необходимости негде спрятать, а пеший может затеряться, как иголка в стогу сена.
К рассвету они добрались до пресного озера, заросшего по берегам камышом, решили дождаться тут вечера. Предусмотрительно спрятали верхнюю одежду на берегу под кучей полусгнившего мусора, запаслись полыми камышовыми трубочками и, как только заметили вдали преследователей, скрылись, взяв в рот трубочки, под водой средь камышей. Ими сразу же заинтересовались пиявки, начали тыкаться в оголенные части тела, но впиваться не спешили, видимо, кровососам не нравилась впитавшаяся в кожу соль. Дыша через трубочку, долго не пролежишь. Изредка беглецы, как осторожные лягушки, высовывали головы из воды, прислушивались и, если доносились до них какие-нибудь звуки, шум, снова ложились на дно.
Преследователи покрутились около озера, заходили в камыши и в воду по пояс, заходить глубже не решались. Уехали, ничего подозрительного не обнаружив.
Вечером беглецы, подкрепившись всухомятку прихваченной с собой едой, снова тронулись в путь с тем, чтобы до рассвета уйти как можно дальше от соляных копей. К счастью, Насиру эти края были знакомы. Он умел определять направление по звездам и хорошо знал, что места, где увидишь костерок или учуешь запах дыма, надо обходить стороной. Ночью степняки настороженны, держат оружие под рукой, подходить к ним опасно, псы у пастухов страшней волков, нарвешься на них — могут и загрызть.
Так, таясь, продвигались они около недели, сначала на запад, затем на юг. Еда у них кончилась, жажду утолить удавалось лишь от случая к случаю. По расчетам Насира, они уже достигли кочевий рода сюмкей — это, пожалуй, самые миролюбивые казахи Малой орды. Соседствуя с башкирами и уральскими казаками, набегам ради добычи они предпочли мирный обмен товарами. Русские правители старались не пугать сюмкеев, предполагали на примере благожелательного к ним отношения склонить на свою сторону и другие казахские роды и таким образом, не применяя оружия, для начала прибрать к рукам всю Малую орду.
Беглецы перестали таиться, продолжали теперь свой путь и в светлое время суток. Уверовав, что избавились от преследования, решили приискать место для длительной остановки. Для этого надо было встретиться с казахами, попросить приюта.
День клонился к вечеру, зной начал спадать. Уловив запах кизячного дыма, направились в ту сторону, откуда доносил его ветер. Перевалив через небольшой холм, увидели кустарниковые заросли и прилепившуюся к ним юрту. Рядом с нею из трубы очага вился дымок. Несколько дальше виднелись верхушки еще двух юрт, поставленных в глубокой балке.
Пошагали к ближней юрте, громко разговаривая, чтобы их появление не стало для хозяина неожиданностью, а то еще выскочит с ружьем да и пальнет, не разобравшись что к чему. Но прежде чем вышел хозяин, из-за юрты выметнулась огромная собака и, встав на их пути, зашлась в яростном лае. Из юрты появилась темнолицая старуха в белом тюрбане. Насир издали крикнул по-казахски*****))):
— Ассалямагалейкум, почтенная! Не придержишь ли своего алабая?******))) Путники мы.
Старуха, ничего не сказав, ушла обратно в юрту, вместо нее вышел оттуда старик в длинной белой рубахе и зеленой тюбетейке, с плеткой в руке. Приставил руку козырьком ко лбу, чтобы получше разглядеть незнакомцев. Насир поприветствовал и его, справившись о здоровье:
— Ай, акэ, аманбысыз?
Старик досадливо взмахнул плеткой в сторону разлаявшейся собаки.
— Кто вы? Какого рода-племени?
Насир не знал, как ответить. Если назваться казахом, к примеру, рода адай, старик может быстро разоблачить его, взявшись расспрашивать о каких-нибудь своих знакомых из этого рода, и настроиться враждебно. Решил сказать правду:
— Истяки мы, с нуждою к вам.

Старику, похоже, пришлось по душе то, что истяк объясняется с ним по-казахски. Он посадил собаку на цепь, жестом поманил путников к юрте. Тем временем давешняя старуха вынесла потертый палас, расстелила его на вытоптанной траве, а когда путники — теперь уж гости — по приглашению хозяина сели, подобрав ноги под себя, постелила еще и чистую скатерть, разломила на ней колсэ — испеченную в золе лепешку и разлила в плошки подсоленный травяной чай с молоком.
— Угощайтесь!
Выждав, пока гости утолят жажду, хозяин спросил:
— Где ваши кони? По степи пешком не ходят.
Насиру пришлось подробно рассказать о своих злоключениях, о том, что оставил в аиле казаха Сарымбая свою семью и теперь ищет ее. Тут подъехали верхом трое молодых мужчин, то ли сыновья, то ли соседи хозяина, включились в разговор, поинтересовались, не собираются ли истяки осенью пригнать в эти края лошадей на продажу и не будет ли у гостей там, в их краях, зерна для обмена на овец. Насир насчет этого ничего определенного сказать не мог, лишь повторил, что озабочен сейчас поиском Сарымбая и своей семьи.
Собеседники, казалось, выложили все, что слышали о Сарымбае, но ничего утешительного для Насира в их словах не было. Сарымбай в начале лета поднялся со всей своей родней и откочевал куда-то за Арал, узнать что-либо сверх этого Насиру не удалось.
Пока шла беседа, хозяйка поставила варить мясо — ноздри защекотал запах баранины. Вскоре наших путников, накормив досыта, уложили в юрте спать.
Наутро Насир решил оставить своего спутника у этого гостеприимного хозяина — пусть попасет овец, будет, по-меньшей мере, сыт, может быть, и на одежду себе заработает. Старик уговаривал и его самого остаться здесь до осени, несколько раз повторил, что путешествие в одиночку — дело опасное, но ничто но могло остановить Насира. Деньги у него были, упросил хозяина продать коня с седлом и съестные припасы на дорогу. Заикнулся было о ружье, но старик сказал, что, во-первых, ружье у него единственное, во-вторых, Насиру оно ни к чему, будет вызывать у встречных подозрения. Взамен снабдил дубинкой и плеткой. Если угодишь с этим в чьи-нибудь руки, можно назваться охотником. Плетка в палец толщиной с вплетенным в конец свинцовым шариком — тоже оружие, оно может с одного удара с оттяжкой вывернуть ребра степного волка. Старик приблизительно прикинул, как пролег путь Сарымбая, назвал нескольких своих знакомых, которым можно довериться.
— От нас до Сыр-Дарьи рек нет, — сказал он, — при хорошем ходе доскачешь до ее берегов за неделю. При переправе и за Сыр-Дарьей надо быть особенно осторожным, там много разбойников, беглые, сбившись в шайки, ищут легкую добычу...
Уже на второй день пути Насир понял, что не зря старый казах остерегал его от опасностей. Он ехал в стороне от больших караванных дорог, тем не менее к вечеру второго дня откуда-то появились три всадника. Некоторое время они держались на расстоянии полета стрелы от него, не приближаясь и не отдаляясь, затем, подстегнув коней, пересекли его путь и скрылись в засохших тростниковых зарослях. Насир отвязал привязанную к седлу дубинку, повесил на запястье. «Если нападут, хоть их и трое, не поддамся», — подумал он. Но до наступления темноты подозрительные всадники больше не показывались. Насир остановился на ночлег возле уремы в низине, дохнувшей сыростью. Решил было, что рядом — озеро, сунулся на разведку в кусты — под ногами захлюпала вода и запахло болотом. Жаль, вода плохая, да что поделаешь. Развязал хурджин, съел горсть сухого толокна, запивая кумысом, и задремал, положив под голову седло. Спустя какое-то время лошадь, пасшаяся на длинной привязи, обеспокоенно фыркнула. Насир вскочил, направился к ней, чтобы выяснить причину беспокойства, но не дошел — на голову ему накинули крепкую сеть, какой ловят волков. Он забился в ней, пытаясь вырваться. До того, как затянулась петля, успел выхватить из-за пояса нож. В этот момент его ожгли плеткой. Не обращая внимания на резкую боль в спине, Насир разрезал ножом сеть, отбросил ее и взмахнул своей плеткой. Один из напавших взвыл, схватившись за лицо, осел на землю. Однако и сам Насир получил сзади удар по голове — ударили дубинкой. Перед глазами у него все поплыло, и он потерял сознание.
Когда очнулся, уже веяло утренней прохладой. Он с трудом приподнялся, сел. Было тихо, слышался лишь тревожный голос какой-то птички, бедняжка, видимо, беспокоилась за свое расположенное поблизости гнездо. У Насира закружилась голова, он снова упал. До него донесся чей-то стон, но подняться, узнать, кто стонет, сил не было. Лежал в полузабытье, пока не ощутил на лице тепло солнечных лучей. Захотелось пить, язык в пересохшем рту не ворочался. Кое-как встал, побрел, шатаясь, к зарослям, где вчера под ногами захлюпала вода. Вода была вонючая. Ополоснул ею лицо, набрал из пригоршни в рот и тут же выплюнул — проглотить такую гадость невозможно. И все же Насиру стало легче.
Выбравшись из зарослей назад, он наткнулся на лежавшего в забрызганной кровью траве человека. Не трудно было догадаться, что это — один из вчерашних грабителей, как раз тот, которого Насир сбил с ног своей страшной плеткой. Разбойник все еще был без сознания, дышал учащенно, изредка постанывая. «Нелюди, бросили раненого товарища», — мельком подумал Насир о грабителях и пошел прочь. У него теперь не было ни коня, ни дубинки с плеткой. Грабители, видно, обыскали его, забрали и деньги, лежавшие в нагрудном кармане. Ладно еще хурджин с едой в темноте не заметили. Забросив хурджин за спину, Насир побрел в ту сторону, откуда приехал. «Пройду кочевья сюмкеев и аргынов, а там и к усерганам*+ выйду».
Брел одинокий путник по дикой, враждебной ему степи, предавшись грустным размышлениям. «В таких неприглядных местах только беркут может жить в одиночестве, потому что есть у него два крыла, зоркие глаза, острые когти и клюв. А я — человек, слабое существо. Почему я не птица или волк? Впрочем, волку нужна стая, и мне она нужна, человек только среди подобных себе силен...» Терзала душу и такая горькая, безысходная мысль: «Зачем я вступил в тяжбу с этим Тимаш-баем? Кто я теперь против него? Оторванный от сородичей, от семьи бродяга. Пусть бы забрал он Вороного и подавился им...»
Кажется, сбился Насир со своего следа, не нашел юрту доброго старика-казаха, прошел стороной. Ориентируясь по солнцу, он забирал все левей и левей, чтобы не оказаться близ Тузтюбы или Илецкой крепости. Впереди река Урал, ее-то никак не минуешь, да как раз к ней и стремился Насир. Когда стали встречаться на пути каменистые возвышенности, заросли чилиги и таволги, в душе у него потеплело: правильно идет, приближается к башкирским землям. Наконец вышел к большой реке. Это был родной Яик, ставший Уралом,— разгневанная «бабушка-царица» — так называли башкиры императрицу Екатерину Вторую — повелела переименовать реку, чтобы стереть память о вспыхнувшем на ее берегах пугачевском бунте.