В дороге Алтынбая вдруг охватила тревога: а ну как приказчик исполнит свою угрозу, при докладе охает его, Алтынбая, и барин откажется от своего обещания? От этой мысли парня прошиб холодный пот.

Гайникамал, Ганка... Отчетливо вспомнился Алтынбаю ясный летний день. Ганка с несколькими девками стирает во дворе барское белье. Алтынбай возится с конской сбруей, приводит ее в порядок, то и дело поглядывая на девчонку в светлом сарафане, с заправленной под поясок толстой косой. Вот и она мельком взглянула на него, в черных глазах пробежала застенчивая улыбка... Девки сложили постиранное белье в бадьи, понесли на коромыслах к речке — полоскать. Сердце Алтынбая рванулось следом. Кинул уздечку, которой был занят, на крюк, мигом догнал шедшую сзади девчонку, снял с ее плеч тяжесть, переложил на свои. Девчонка ойкнула, девки оглянулись, засмеялись: «Глянь-ко, женишок объявился, Ганку пожалел!» А ему и впрямь стало до боли в сердце жалко ее, шла — покачивалась как былиночка, слабенькая еще была, в тринадцать ли, в четырнадцать ли годочков надели на нее хомут дворовой прислуги. Алтынбай, не смея поднять глаз на пересмешниц, донес-таки бадьи до речки и побежал обратно. Прошло с тех пор более трех лет, Алтынбай то уезжал, то приезжал, не часто виделся с Ганкой, но все время помнил о ней. полюбилась она ему, и девушка, тоже рано осиротевшая (отец с матерью как-то враз умерли от простуды), потянулась к нему сердцем.

...Алтынбай в нетерпении стал поторапливать свою лошадь, обгонять шедшие впереди подводы: хотелось скорей доехать до Ташлов, увидеть Ганку. Вот и перевал через хребет Урпак, впереди открылось село — сперва церковь, затем, среди деревьев, — крыша барского дома. С приближением к нему тревога в душе парня все более нарастала. Донесшийся из села тоскливый собачий вой усилил ее.

Въехав в барский двор, Алтынбай кинул вожжи Петрухе, сам — к флигелю, где жили дворовые девки. Одна из них как раз вышла навстречу, глянула на Алтынбая испуганно и скользнула мимо него, спрятав заплаканные глаза. Он толкнул дверь, вошел внутрь. Там безмолвно, в скорбных позах стояли дворовые. В середине комнаты на лавке, освещенной свечой, лежала Ганка с пепельно-серым, неживым лицом. Алтынбай рванулся к ней, прикоснулся рукой к холодному лбу.

— Господи, что это?!. Как это!..

— На все воля Божья, крепись, сынок, — просипел сзади дед Самсон.

— Да чем она перед Богом провинилась? Отчего... умерла?

— Говорю же — на все Его воля...

— Люди вы иль не люди? Объясните!

— Знать, кончился ее срок, что теперь поделаешь, — сказала одна из баб.

— Эх, надоть было стерпеть деточке, а она вишь... — Это опять голос деда Самсона. — Барин приказал ее остричь, надерзила ему, стало быть, а как лишили волос — не стерпела, бедняжка, сраму, руки на себя наложила...

Алтынбай в отчаянье схватился за голову, застонал, уже никого и ничего не стыдясь.

— Успей я вернуться — может, удержал бы ее! Не ее это грех — мой! Мою вину барин на нее перенес!

Он уже начал догадываться о том, что предшествовало гибели его любимой.

Жестокие наказания на барском дворе — не редкость. Случалось, и прежде остригали баб и девок за разные провинности, а то и секли, оголив стыдное место, но ведь сносили они это, не лишали себя жизни. А Ганка оказалась гордой, не снесла.

Всю ночь, не смыкая глаз, просидел Алтынбай возле ее тела. То старенькую подушку под ее головой будто бы поправит, то к отрезанной косе, которую положили рядом с ней, прикоснется. И мнится ему, что просто спит его милая под белой простынкой, вот проснется, откроет глаза, застенчиво улыбнется...

После того, как предали тело Ганки земле, — не на кладбище, а в сторонке от него, — вернулся Алтынбай в барский двор по-прежнему сам не свой и места себе не мог найти. Все тут стало ему постыло. Навалившиеся на парня горе и тоска оборачивались ненавистью, были минуты, когда хотелось перевернуть все вверх дном, разрубить, спалить. Прожитые при барине годы представлялись теперь зряшными, пущенными на ветер, а предстоящие — беспросветно мрачными. Надежды рухнули, мечты развеялись. В таком состоянии пришел он к деду Самсону.

— Дед Самсон, скажи, неужто Егор Николаевич так отомстил мне за то, что я нечаянно вывалил его из саней? Лучше бы в острог отправил!

— Ты ж не ровня ему, слишком для него мал, чтобы мстить тебе.

— Он мне слово дворянина дал, где же его честь?

— Простота ты, Алтынка! Разве барин может всерьез дать слово холопу? Вот приказать может... Я тебе уж говорил — уходи отсель скорей, а то совсем запутаешься, как муха в паутине.

— Я и на день не хочу оставаться тут. Только с тобой и Петрухой расставаться жалко.

— Поезжай в свой аул, сынок. Женишься там, дом поставишь, скотиной разживешься, ты ведь еще молодой и руки-ноги при тебе. Я маленько денег скопил, дам на разживу.

— Эх, дед Самсон, была бы у всех душа такой же доброй! Но деньги я не возьму.

— Зачем отказываешься? Не ворованные у меня деньги-то.

— Не надобны они мне, и жизнь-то не нужна. Ничего на этом свете мне уже не нужно.

— Не говори так! Грешно это. И Ганя зря великий грех совершила, должна была стерпеть. Срам, говорят, на вороту не виснет.

— Не такая она была девушка, чтобы стерпеть...

Поздно вечером, уже перед сном Алтынбаю припомнились детство и тот день, когда его увезли из аула.

Ему тогда было семь лет. Осиротев, жил он на попечении дяди Сулеймана — младшего отцова брата. Дядя пас лошадей Низам-бая. В полдень, когда он пригонял дойных кобылиц в полевой загон, Алтынбай относил ему обед.

Жаркий летний день. В загоне одни женщины доят кобылиц — Алтынбай усердно помогает дяде ставить их на привязь, другие под навесом затевают кумыс. Острый запах готового кумыса щекочет ноздри, рот наполняется слюной... Вдруг возникла короткая суета, посыпались вопросы, что да как… Оказалось, в аул приехали люди от бояра Тимашева за дядей Сулейманом и Алтынбаем. В ауле в присутствии старшины приезжие, показав какие-то бумаги, сообщили, что их барин берет мальчика-сироту к себе на воспитание. Дядя и енгэ* не возражали: ведь случись голодный год — без лишнего едока им выжить будет легче. А Алтынбай в душе возликовал, у него будто крылья выросли и понесли в дальние края, где, казалось, ждало его счастье.

Первая встреча с Егором Николаевичем произошла в Ташлах. Он погладил загорелого дочерна мальчонку по бритой (чтоб вши не завелись) голове, сказал:

— Станешь таким же отважным, как твой отец, а, Алтынбай? Впрочем, я буду называть тебя Антоном, Антошкой. Я перед отцом твоим в долгу. Выращу тебя человеком, верным России.

Алтынбай тогда по-русски не знал, слов не понял, но почувствовал, что голос у его нового попечителя по-отечески ласковый.

С переездом в Оренбург Тимашев, занятый своими повседневными делами, вспоминал о подопечном все реже и реже, спустя некоторое время уехал в Петербург, надолго пропал. Алтынбай рос среди дворовых, быстро научился говорить по-русски, в общении с крестьянскими детьми перенимал их повадки. Барин, вновь увидев его отроком, даже не узнал сразу. У Алтынбая ломался голос, ростом он опередил сверстников и выглядел уже юношей.

— Как ты вырос! — удивился барин, наконец узнав его. — Ну, чему ты здесь научился?

— С конями управляться, — ответил Алтынбай, немного подумав.

— О-о, это хорошо! Любовь к лошадям у тебя, должно быть, в крови. Тройкой управлять сможешь?

— Не пробовал...

— Поезди в помощниках кучера с месяц, потом сам вожжи в руки возьмешь, — сказал барин, дружески похлопав Алтынбая по плечу.

Первым испытанием в должности кучера стала поездка с барином в Ташлы. Весело было мчаться по зеленой степи под звон колокольчиков. В Ташлах дворня, за исключением нескольких задиристых пацанов, приняла его дружелюбно, никто из взрослых его не обижал и на то, что он, сев за общий стол поснедать, не крестился, никто не обращал внимания. Тимашев его только в Петербург с собой не брал, а когда ездил в Оренбург из Ташлов или в Ташлы из Оренбурга, либо к знакомым помещикам в гости наезжал, тройкой правил специально облаченный в нарядные башкирские одежды Алтынбай. В гостях барин, развеселившись, горделиво выставлял своего кучера против подростков из дворни хозяина:

— А ну, Антоша, поучи их башкирской борьбе!

Алтынбай боролся умело, клал на лопатки и ребят постарше себя. Довольный барин награждал его при всех серебряной монетой. В особенности был он доволен тем, что подопечный самоучкой овладел чтением и письмом, даже высказывал намерение поручить ему в будущем управление одним из своих имений. Но Алтынбай, влюбившись в Гайникамал-Ганю, стал мечтать только о том, чтобы жениться на ней и спокойно жить в каком-нибудь тихом уголке своим хозяйством. Думы об этом были сладки, доставляли превеликую радость. Но все неожиданно рухнуло, разбилось вдребезги.