На рассвете в сторону хребта Урпак тронулся длинный обоз. Скрипели на сухом снегу полозья десятков саней, далеко разносились голоса возчиков, понукавших лошадей. Дорога шла в гору, поэтому разномастно одетые мужики, и молодые, и пожилые, следовали за санями пешком.

Примерно в середине обоза шагали Алтынбай с Петрухой Кирьяновым. Этот конопатый, с желтыми, как пакля, волосами парень родился и вырос в Ташлах, в отличие от Алтынбая, которого жизнь кидала туда-сюда, больше нигде не бывал. Он круглый год в работе — то лес рубит, то уголь выжигает, то деготь выгоняет, а в остальное время ходит за скотом на барском дворе. Алтынбай подружился с ним еще в первый свой приезд в Ташлы. Петька защищал его от задиристых дворовых мальчишек, всюду водил с собой, и мало-помалу стали они сердечными дружками. Дружба горячего, заводного Петьки с застенчивым, молчаливым башкиром многих удивляла. Для Алтынбая же каждая встреча с ним становилась праздником. Озорной, в то же время незлобивый дружок поднимал его настроение, с ним можно было поделиться и радостями и сокровенными печалями. И все же Алтынбай не решался пока рассказать Петрухе о своем уговоре с барином и о краже Вороного. В ответ на вопрос, где он пропадал в эти дни, сказал только, что побывал в родном ауле. Петруха не мог не заметить, что дружок его чем-то подавлен, и вот сейчас, шагая рядом, спросил:

— Ты что такой смурной, будто топор в реке утопил?

На шутливый вопрос Алтынбай постарался ответить соответственно:

— Ежели и утопил, не беда, новый дадут, барину лес нужен.

— Это уж так. Хоть весь лес выруби — мошна барина не наполнится. Дырявая она, что ли?

И все же немного погодя Алтынбай не стерпел, сказал-таки, что Тимашев пообещал отдать Ганку за него, за Алтынбая, только об условии, поставленном барином, ни словом не обмолвился.

Петруха скривил губы в сомнении.

— Думаешь, обманет? Коль уж такой большой человек слова не сдержит, кому тогда верить? Он ведь не шалопут какой, знатный дворянин, в Оренбурге к самому генерал-губернатору в гости ходит…

Однако и эти слова впечатления на Петруху не произвели.

— Говорят, чем человек знатней, тем его обещание ненадежней.

— Брось, Петька, это только ты так думаешь!

— Эх, Алтынка, простодырой ты был, простодырой и остался. Ездишь спиной к барину и ничего не видишь. Чуть не за ангела его держишь. Знаем, какой он ангел, за версту от него серой прет.

— Ну и скажешь же ты!

— Что видел, что слышал, по тому и сужу. Но успокойся, может, и не обманет, коли черт ему чего не нашепчет.

Алтынбая столь неоднозначное заявление, конечно, не успокоило. Парень истомился в ожидании. Вороной стоит в барской конюшне, а барин с исполнением своего обещания не спешит, о Ганке — ни слова, к тому же вот рубить лес отправил.

— Слышь, Петруха, может, мне взять Ганку да скрыться куда-нибудь?

— Куда? Куда убежишь? Теперь ведь не времена Стеньки или Пугача. Даже в Сибири, говорят, места себе не сыщешь, кругом воевод понасажали.

— А если в степь?

— К кайсакам? Так ведь они же первые схватят вас и вернут — им за это хорошо заплатят. Но это еще куда ни шло, а то руки-ноги скуют и в рабство бухарцам или персиянам продадут.

— Как же быть? Подскажи!

— Пригнуть голову пониже и кормить вшей, как кормил. Такая уж нам судьба выпала, — вздохнул Петруха и смачно сплюнул.

За разговором и не заметили, как поднялись к перевалу. Вниз все съехали в санях. Под крутым горным склоном у речки Купли стояли избы, выстроенные для лесорубов. Пока мужики расселялись да обустраивались, уж и полдень наступил. Чтобы не потерять хотя бы вторую половину короткого зимнего дня, приказчик Жирников, бранясь, погнал их на работу. Поплелись, взрывая лаптями снежную целину, к северному склону горного хребта.

Вскоре лес наполнился звоном пил, стуком топоров, затрещали, заухали, падая, деревья. Жирников бегал по делянке, указывал, где складывать березовые лесины, где осиновые, где дубовые — все наособицу, да чтоб точно выдерживали заданную длину бревен: для сплава — одну, для выделки колесных ободов или там выгонки дегтя, выварки поташа — другую.

— Петрух, а Петрух! Зачем, по-твоему, барину столько богатства? — спросил Алтынбай у дружка, в паре с которым подпиливал дерево.

— Глупый ты, Алтынка! Деньги новых денег просят, любят, чтоб богатство росло.

— У него же и так всего выше головы, и земли, и всяких строений, и скота. Мне бы на жизнь пары коней хватило: одного бы в плуг впрягал, на другом на базар ездил.

— Не дергай пилу, тяни ровно, а то быстро выдохнемся!

Когда свалили очередную высокую осину, Петруха вытер со лба пот, предложил:

— Давай покурим. Работа на барина никогда не кончится, и дед мой, и отец от нее скрючились, а все равно и на мою долю осталась. На-ка, подыми и ты, лучше табачок сжечь, чем самим запалиться.

Алтынбай не курил, но тоже свернул цигарку — чтобы составить компанию дружку. Едва они сели, оседлав ствол только что сваленного дерева, — прибежал Жирников.

— Эй, дармоеды! Долго вы будете лясы точить? А ну, поднимайтесь, живо!

— Не ори, надо, чай, дух перевести, — огрызнулся Петруха и повернулся к приказчику спиной.

— Ну, Петруха, дождешься ты у меня! — Жирников погрозил плеткой, болтавшейся на запястье, однако ближе не подошел.

В голове у Алтынбая все еще вертелась давешняя мысль: «Зачем барину столько богатства? Даже если есть из золотых тарелок и носить одежды, шитые серебром, все это богатство не потратить».

— Петрух, скажи, а кто нашему барину хозяин? Есть над ним кто главнее?

— Ну, привязался ты ко мне, как оса! — осерчал Петруха. — Барин да барин, будто не о чем больше поговорить!

— Я думаю, он подчинен оренбургскому генерал-губернатору Перовскому, не иначе.

Петруха вовсе уж разгорячился:

— На кой черт барину начальник?! Губернатор над нами всеми поставлен, а барин, я слышал, с ним за одним столом в карты режется. Дружки они, вроде как мы с тобой. Кто из нас главней, ты или я?

— Скажешь тоже! Бар много, а губернатор один. Раз так, он — командир.

— Говорят, нашим барином только его жена может командовать.

— Не смеши. Вон в селе самый захудалый мужичонка и то бабе не подчинится, а чтоб такой богатей жене верх уступил — ай-хай!..

— Барыня наша тоже из богатого рода, не то что здешние бабы без единого аршина земли. Может, ей отец с матерью мильон рублей оставили, потому и должен барин ходить перед ней на цыпочках.

— Слушай, а почему барыня не хочет пожить в здешних местах? Красота-то ведь кругом какая!

— Она, слышно, в Петербурге барчуков воспитывает. Но помню, когда я еще мальцом был, приехала однажды с ними. В Козловке кобылиц на привязь ставили, барыню с барчуками все лето кумысом поили...

Ближе к вечеру лесорубы развели на снегу костры, вскипятили воду, подогрели подмерзший в котомках хлеб, пожевали его с салом и снова дотемна валили лес. Жирников уговорил их поработать и при лунном свете, посулил водки. Усталые мужики оживились, засуетились, как муравьи в муравейнике.

На следующее утро, натянув кое-как просушенную одежду, опять потянулись в лес. Жирников был доволен. Отправили к Большому Ику первые возы с бревнами, которые предстояло весной, по большой воде, погнать в Оренбург. Однако хорошо, казалось, налаженная работа продолжалась недолго. К полудню отправленные возы вернулись, частью нагруженные, частью пустые. Возчики объяснили, что жители аула Саньяп остановили их и завернули назад.

Некоторое время спустя в долине Купли появились верхоконные башкиры. Они остановились на расстоянии полета стрелы от лесорубов, посовещались о чем-то, затем один из них, черноусый, крупнотелый, направил коня в их сторону, за ним последовали еще несколько всадников.

Черноусый подъехал к сбившимся в кучу лесорубам и, несмотря на пожилой возраст, легко, по-воински, соскочил с коня.

— Кто тут старший? — спросил он по-русски. В его голосе послышалась сдержанная ярость.

Жирников, стоявший за подводами, выступил вперед.

— А-а, господин приказчик! Мы же объяснили вам, что этот лес не принадлежит помещику Тимашеву. Почему опять начали рубить?

— По приказу хозяина, Рыскул-эфэнде. Егор Николаевич сам сейчас в Ташлах. Привез из Оренбурга подтверждение купчей.

— Этого не может быть. У хорунжего Давлетбая не было права на продажу здешнего леса, он мирской, общинный. Вон на деревьях тамги поставлены.

— Я ничего не знаю, нам велено, вот мы и выполняем приказ.

— По-хорошему вам говорю: ни одного бревна отсюда не вывезете. Уходите подобру-поздорову.

Старшина дал знак рукой, и выжидавшие в отдалении всадники направились в их сторону. Было видно, что они настроены решительно, у каждого в руке — плетка, на поясе — дубинка.

— Рыскул-эфэнде! — торопливо заговорил несколько струхнувший Жирников. — Лес заготавливается для нужд генерал-губернатора, а он исполняет царскую волю. Егор Николаевич, выходит, государю служит...

— А мы кому — шайтану служим? Не за царя, что ли, кровь проливали? — Рыскул в сердцах рывком распахнул свой бешмет, и на его груди звякнули георгиевские кресты. — Не сам же себе я это навесил — государем за верную службу пожаловано!

Жирников понимал, что спор добром не кончится, но и неисполнение хозяйского приказа ничего хорошего ему не сулило — барин никаких оправданий не примет. Поэтому надо было стоять на своем.

— Это насилие, бунт! Знайте: барин вызовет в ваш аул обжорную команду!* — пригрозил он.

— Вряд ли ее пришлют, — спокойно ответил на это Рыскул. — Мы подали прошение на имя губернатора. Пока его не рассмотрят, нет у вас права ни на одно здешнее дерево.

— Вы ничего не докажете! Какие-то там ваши тамги — не довод. Коль на то пошло, вон и мы при покупке леса у хорунжего Давлетбая поставили межевые столбики. Так что хватит препираться. Давайте, мужики, беритесь за работу, нечего стоять разинув рты!

— Не торопись, господин приказчик! — Рыскул опять подал знак, и успевшие спешиться башкиры вытолкнули вперед хорошо знакомого Жирникову рябого человека с заплывшими глазами. — Ну-ка, Давлетбай, расскажи, какой лес ты продал.

— Агай-эне, нет на мне вины. Я ведь только свою долю, те деревья, на которых стоит моя тамга, продал, — закричал Давлетбай.

— Э! — сказал один из мужиков. — В этом деле сам черт не разберется. Придется, видать, заткнуть топор за кушак и домой наладиться.

Остальным только это и нужно было. Зашевелились, намереваясь поскорее унести ноги с этого скандального места. Что мужику интересы барина, губернатора! Заставляли его рубить лес — ладно, он рубил, не дадут рубить — тоже ладно. Так ли, эдак ли — ему все равно. «Бык падет — мясо будет, арба сломается — будут дрова», — говорится в башкирской пословице. Примерно так же рассуждает и подневольный русский мужик.

Но Жирников уступать в споре пока не собирался. Барин распорядился вполне определенно, допуская даже возможность схватки с башкирцами. А что, не учинить ли драку с ними. Пускай покалечат одного-двух мужиков, это будет к выгоде барина. Предстанут башкирцы лиходеями, их вожаков арестуют, и не до леса им станет — должны будут думать о своем оправдании. «Эх, зря водку пожалел, надо было и утром подпоить мужиков, сейчас бы живо кулаками замахали», — подумал с сожалением Жирников. Все ж попытка не пытка, осторожно ткнул локтем в бок стоявшего рядом Петруху Кирьянова:

— Выйди против вон того толстого башкирца — четверть водки получишь. Антошка тебя поддержит...

Алтынбай, услышав это, вцепился в рукав дружка, зашептал:

— Не вздумай, Петруха! Он тебя одним ударом насмерть пришибет, это же известный в здешних местах батыр.

— Ты чего шебуршишь?! — Жирников глянул на Алтынбая удивленно. — Вот доложу Егору Николаевичу...

Петруха, любивший попетушиться во хмелю, сейчас лишь усмехнулся:

— Чтой-то, Михайла Андреич, седни руки у меня не чешутся. Может, сами попробуете?..

Все еще не теряя надежды добиться своего, приказчик рыкнул на мужиков:

— Что стоите, трусливые душонки?! Ну-ка, надавайте им по шее!

Подтолкнул вперед одного, другого мужика, но те попятились, не желали драться. Понял Жирников, что ничего у него не выйдет, плюнул и пошел к своей привязанной к дереву лошади. Погрозил, обернувшись, Рыскулу:

— Вы еще ответите за разбой! Не думайте, что барин спустит вам это.

Когда он ускакал, должно быть в Ташлы, чтобы доложить о случившемся барину, мужики сбросили с саней нагруженные бревна и тоже тронулись в сторону дома.