Багряной позолотой горел восток. Реденькие облака-льдинки, алея пушистой бахромой, купались в зареве утреннего рассвета. Вокруг было тихо и покойно. Лишь иногда с заовражной стороны, с пологого, ярко зеленеющего озимью косогора подавали голоса журавли да неугомонным щебетанием птиц полнилась опушка леса. В небе безудержно начинали вызванивать жаворонки. Воздух, наполненный запахами земли, мешающимися с ароматом первых весенних цветов и молодой листвы, уже кое-где запятнавшей темно-синюю гряду леса бледными мазками зелени, волнами находил с низины, холодя и щекоча лицо, шею.

Андрей стоял и неотрывно смотрел на огненный накал небосвода, ожидая восхода солнца. В ожидании этого он как бы заново испытывал те свои волнующие минуты из далекого детства, когда росной травой ранним утром убегал на кручу косогора, чтобы первым встретить восход. И сейчас, радуясь великолепию увиденного, Андрей не переставал удивляться величию и щедрости жизни, сознанию себя в ней как нечто значительное и большое.

—Красиво? — подошел сзади Николай Чуев. Он положил руку на плечо другу, вздохнул с усмешкой.— Вот и я так же. Вернулся из армии, ну, думаю, и дня не буду жить в Костеневке, уеду куда-нибудь в город, а вот увижу такое и, знаешь, все из головы вышибает... Не могу без деревни... Скучаю.

— Я сам такой же... Как мучился перед дембелем! Страсть домой хотелось... А красиво, это точно. Где еще увидишь такое? Слышишь, как журавли курлычут? Наверное, перед гнездованием.

— Ну а ты-то как? — кивнув на синяк, сменил тему разговора Николай.— И угораздило тебя нарваться.

— Да так уж вышло, что теперь об этом?.. Но и он сюда больше не сунется, а попробует — получит еще...

— А Варька-то что же?

— Она тут ни при чем. Пусть не ездит, не надоедает... Слушай, Чуй,— после некоторого молчания вдруг спросил Андрей.— Дай мне сегодня вечером свою «Яву».

— К ней?

Андрей не ответил.

— А если опять?.. Этот синяк не сносил, а уже на второй просишься.

— Это мое личное дело. Понял? — с обидой огрызнулся Андрей.— Так ты даешь мотоцикл или нет?

— Бери, мне что, жалко? Все равно сегодня домой не поеду.

Из вагончика один за другим стали выходить механизаторы и сеяльщики. Подъехал загрузчик семян, и люди засуетились возле сеялок, зашумели.— Ну, пойдем, Андрюха-женишок! И эх, гуляй, пока гуляется.— Николай обнял Андрея и громко запел: — Куда ни поеду, куда ни пойду, а к ней заверну на минутку!..

Андрей тоже заулыбался. Ему нравился неунывающий характер друга. Ему казалось, что сейчас из всех людей, кто окружал его, — Николай один был ближе ему и как никто понимал Андрея.

— Запускай двигатель,— крикнул из кабины трактора Василий Кузьмич сыну.— Не забыл, поди?

Андрей встал к мотору и, как когда-то, стал наматывать на маховик пускача плетеный шнур. Рванул конец на себя. Оглушающий треск выхлопа разнесся по полю. Когда трактор, пыхнув раза два черными сгустками дыма, ровно зарокотал, Василий Кузьмич, подойдя к сыну, прокричал прямо в ухо:

— Молодец, вижу, не забыл! Садись за рычаги, будем агрегат выводить на загонку.

Вырулив, куда указал ему Василий Кузьмич, Андрей остановил трактор, оглянулся на сеяльщиков, потом перевел взгляд на отца, как бы спрашивая разрешения.

Трогай, с богом...

Андрей отпустил сцепление, и трактор, подминая под себя взбухшую после культивации землю ярового поля, ровно, с надсадным гулом устремился вперед…

В полдень, когда уже половина поля была засеяна, к агрегатам завернул колхозный автобус, переделанный на лето под салон-столовую, а следом пожаловал на своем «уазике» председатель Захар Федорович. Всегда немногословный и порой даже хмурый от забот, сейчас он, усаживаясь вместе с мужиками за обеденный столик, был весел и говорлив. Успевал и с сеяльщиками переброситься словом, ответить на вопрос и в то же время не упускал случая подкинуть какую-нибудь шуточку, то в адрес молоденькой поварихи-раздатчицы Ксюши, то в сторону парней. Досталось и Андрею от безобидных выпадов председательского веселого настроения.

— Вот закончим посевную, сдадите по акту поля,— перестав вдруг смеяться, озабоченно вздохнул Захар Федорович,— и останется у колхоза одна неразрешенная проблема на сегодняшний день... Тут уж никакие тракторы не помогут.

— Что за проблема?

— Опять какая-нибудь земельная реформа?

— Продажа земли?..

Вопросы сыпались со всех сторон, а Захар Федорович, подперев рукой голову, невозмутимо сидел, спокойно взирая на окружающих.

— А я вот недавно прочитал в газете,— сообщил Василий Кузьмич,— что колхозов скоро вообще не будет, останутся одни фермерские хозяйства.

— Да ладно бы только это,— вздохнул председатель.— Дело куда сложнее, чем вы думаете.

Многие отодвинули тарелки, растерянно и вопрошающе уставились на Захара Федоровича, а тот продолжал сохранять на лице все ту же задумчивую озабоченность.

— Да что там за беда, Захар Федорович? Неужто всем колхозом-то не осилим? — допытывались мужики.— Да если надо, сил не пожалеем. Все отдадим... Круглосуточно будем работать... Без выходных... За так, без оплаты...

— А если соседний колхоз попросить? Наверное, не откажут в поддержке? — сказал кто-то из молодых парней.

— Во, в самую точку попал! — воскликнул Захар Федорович.— Да еще если соседний колхоз подключить? Тогда что-нибудь и получится.— Председатель обвел всех взглядом, выждал немного и вдруг объявил печально-торжественно: — А забота у нас с вами такая... Как по осени женить младшего Соловьева... Андрея.

Какое-то время в салоне автобуса сохранялась напряженная тишина. Все запереглядывались, растерянно водили глазами, еще не до конца поняв слова председателя. Потом враз грохнул оглушительный взрыв смеха. Мужчины хохотали, толкая друг друга плечами, а Ксюша так и повалилась на стойку буфета, зашлась от смеха. Андрей смущенно улыбался, конфузливо отворачивал лицо, прикрывая ладонью лиловый синяк под глазом. Эта его стеснительность и то, как он все больше и больше краснел, уткнувшись в тарелку, еще сильнее вызывали смех за столами. Порой шум спадал, но стоило кому-нибудь бросить слово по поводу женитьбы Андрея, как снова автобус сотрясался от громкого смеха. Андрей не сердился, он понимал и хорошо знал привычки своих сельчан: начни все всерьез сейчас принимать, а еще хуже — огрызаться на каждое замечание мужиков, ему не избежать прозвища, а уж постоянного насмехательства тем более. Вот почему он терпеливо сносил колкие подковырки остряков, а потом, поддавшись общему веселью, и сам начал смеяться.

Шум смеха так же резко спал, как и начался, и только что хохотавшие мужики и парни вдруг посерьезнели, опять молча уставились на председателя. А тот, положив ложку в тарелку, достал из кармана газету, стал зачитывать сводку хода посевной в районе и области.

— А у нас пока всего-то ничего,— сказал Захар Федорович, закончив читать сводку и сворачивая газету.— Ну да ничего, мы еще скажем свое слово.

— Скажем! Еще и первыми будем! — наперебой заговорили мужчины.— За нас, Федорович, будь спокоен, мы еще докажем! Только с подготовкой почвы не тяни, а в остальном будь спокоен…

Перед отъездом из лагеря, Захар Федорович, взяв под руку Андрея, повел рядом с собою:

— Давай-ка пройдемся немного. Вижу, ты уже освоился неплохо. Значит, завтра самостоятельно начнешь, а батьку твоего во вторую смену поставим. Иначе в сроки не уложимся. А агрегат так и назовем — Соловьевский. Звучит? Ну то-то же.— Председатель весело подмигнул Андрею, рассмеялся:— А за шутку на меня не обижайся. Я ведь понимаю, сейчас трудная пора у нас, а лишний раз посмеяться — хороший заряд бодрости. И еще,— он опять озорновато подмигнул,— я во всем и полностью на твоей стороне и в случае чего всегда помогу.

«Уазик» председателя уже далеко пылил по проселку, а Андрей задумчиво все еще смотрел ему вслед. От нахлынувших мыслей было так же тесно и путанно, как в муравейнике, который кто-то неосторожно разбередил.