Вчера день вроде бы прошел тихо-мирно, а вот сегодня комендант вызвал меня к себе в контору и устроил форменный разнос.

- Когда, - спрашивает, - пить бросишь, Хохряков?

- Как только, так прямо и... сразу, - растерялся я под таким неожиданным напором. Прежде он меня за это дело, конечно, пожуривал, но особо не ругал. Поди, кто-то из мамаш настучал. А то из жильцов. Иначе с чего бы такой тон?

- И во что ты превратил честный подвал нашего замечательного общежития? Ты хоть знаешь, как его теперь называют?

- Кто?

- Кто, кто!.. Люди.

- А-а...

От недостатка практики нормального общения я совсем разучился вести долгие разговоры. Каждое слово почему-то кажется необычным, каждый вопрос - подозрительным. А уж отвечать на них...

- Так знаешь или нет?

Как называется наше общежитие, я, слава богу, еще знаю. Но Барсуку хочется чего-то другого.

- Нет-нет, как люди зовут? Не знаешь? Тогда представь себе такую картину. Идет по улице интеллигентная дама. Может, учительница, может, врач, может, даже доцент. Встречает прохожего и спрашивает, где можно купить хорошие очки. И что тот в ответ?

- Как что? В «Оптике».

- Вот-вот, так и отвечает: «В «Оптике», что возле отеля «Бездна». Понял?

- Понял.

- Что понял?

- Где хорошие очки продают. Только у нас... Только для вас...

Барсук аж присвистнул - то ли от удивления, то ли от восторга.

- Далеко ты, Иваныч, зашел. Далеко. Свобода и демократия - это, конечно, хорошо, да ведь и гласность еще пока не отменили. А у тебя вчера в «отеле» один недоумок кровь себе отворил, «неотложку» пришлось вызывать. Знаешь? А люди знают.

- Ну? - только и выдохнулось из меня. - И с чего бы?

- Говорят, с гитаристом девку не поделили. После травки...

- Ну и дурак. А я тут с какой стороны?

Комендант долго смотрел на меня молча, надувая и раздувая свои рыжие барсучьи щечки и что-то натужно соображая. Соображал долго и мучительно, словно ворочал в мозгах дорожными булыжинами.

Наконец он по-детски как-то изнутри весь засветился и звонко хлопнул по столу растопыренной ладонью, точно поставил печать на решенном деле.

- Итак, гражданин Хохряков, на первый раз объявляю тебе через приказ строгий выговор с предупреждением. С обнародованием через Доску объявлений. Нынче без этого нельзя, войди в мое руководящее положение.

- За того... отворившего?.. недоумка?..

- И за того, Иваныч, и за того, ибо тень его и на нас пала. Хотя, если честно, сорный это народец. Рано или поздно все там будут. Не о них - о самом тебе речь, Иваныч. И выговор мой тебе - за тебя же самого и раньше всего - за де-гра-да-цию твою. Не забыл такого слова? Если забыл, то вспомни, каким я принимал тебя на работу и какой ты есть на текущий момент. Это и будет деградация твоя.

Как я ни опустился, как ни деградировал, но последние слова начальника меня растрогали чуть не до слез. Сквозь их внешнюю грубость и чиновничью оболочку чувствовалось человеческое участие, а им на Руси мы нынче не избалованы.

Словом, возвращался я в свой «отель», раздираемый самыми противоречивыми чувствами. Сколько-то покрутился по этажам, приготовил себе чаю, купил в домовой кухне полдесятка дешевых пирожков, пообедал и - затосковал. Я уже знал природу этой тоски и боялся ее. Правда, обычно долго не пытал себя, но сегодня я хотя бы сопротивляюсь: стыдно. Не столько перед Барсуком, даже не перед собой - перед чем-то более существенным, чего и сам не пойму. Подлые мысли, понятно, тут как тут: не ты, мол, первый, не ты последний; зря пыжишься - все равно кончишь бутылкой... И самая подлая: нашел перед кем стыдиться, не его ли, Барсука, самогоном тебя и спаивают? Его, он дешевле магазинного! Не он ли на твоей беде строит свое благополучие? Он. Пожалел, говоришь, посочувствовал и озаботился? А чего стоит эта его забота, если через день-другой выгонит и с этой работы?

Давно замечено, что подлое, темное часто бывает сильнее добра. Потому что научено приспосабливаться, изворачиваться, надевать маски, быть агрессивным. Я чувствую, что оно вновь и вновь побеждает меня, что у меня нет ни сил, ни даже желания выстоять, что я действительно слабак и слюнтяй.

Какое-то время я еще пытаюсь обмануть себя работой, но ключи валятся из рук и на вентилях срывается резьба. Были бы деньги, я б уже сгонял в киоск, глотнул хотя бы пивка, но их нет и не предвидятся - последние истратил на обед.

Но вот появляется знакомая фигура с кожаным «дипломатом», и я спешно занимаю свое место на ящике у окна. На втором устраивается он. А что, сколько можно враждовать? Да и какой толк в этой пустой вражде? Оба мы - люди. Он - человек и я - человек. Не пес, которого долго держали на привязи. Не пес, а жалкая бездомная дворняга, давно забывшая все хорошее, примирившаяся с неизбежным плохим и помнящая лишь то, что ей всегда хочется есть.

Страшно подумать, что это я.