К вечеру дождь усилился. Заглянувший Барсук опять поощрительно похлопал меня по спине и привычно похихикал:

- Ну молодец, Иваныч! Про тебя мне бабы уже насорочили, отдыхай пока. А это тебе утром горло промочить.

И ушел, оставив меня наедине с пузатой бутылью пива, с которой насмехался надо мной то ли сам Барсук, то ли купец, то ли какой полководец из старых времен.

Пиво, по всему, было свежее, доброе, и я решил не дожидаться утра. Налил баночку - выпил. Налил еще - и так мне нехорошо стало одному в этом пустом сыром подземелье. Как будто нет у меня ни дома, ни семьи. Словно бомж какой.

И только эта мысль во мне прописалась, смотрю - входит какое-то существо или какая-то вещь, во всю длину завернутая в полиэтиленовую пленку. Пока я размышлял, что бы это могло быть в действительности, существо принялось энергично отряхиваться - точно собака, только что вышедшая из воды. Холодные брызги долетали аж до моего закутка, и я отвернулся.

Когда я вновь обернулся к двери, там уже никого не было. Зато рядом со мной основательно, как птичка на ночлег, устраивался незнакомый старичок.

- Кто ты? - спросил я сердито, ибо уважал свое рабочее место и не любил, когда им злоупотребляет кто попало.

- Вася, - пожевал беззубым ртом старик. Ни отчества, ни фамилии - просто Вася. Словно ему не под восемьдесят, а всего-то пять годков от роду. - А сам кем будешь?

- Кем буду, не знаю, а пока тут работаю, - улыбнулся я.

- А я тут живу, - самодовольно пожевал Вася. - Когда пойдешь домой, получше прикрой дверь. Чтоб не дуло. И чтоб не ходили тут всякие.

- Ого как! Прямо как настоящий хозяин. Уж не домовой ли?

- Сказал же - Вася, и не приставай. Притомился нончи, отдохнуть надо.

Странный старичок прикрыл глаза и тут же затих. Я не спеша пил свое пиво и исподволь приглядывался к нему. Когда он у входа сбросил с себя пленку, служившую ему зонтом, на нем осталась дешевая, порядком истрепанная пестрая молодежная куртка. Такие вещи наши торговцы любят закупать в бывших колониальных странах. Сейчас в России их миллионы, невесело думал я, разглядывая это чудо конца двадцатого века. Тепла в них никакого, прочности тоже. Многие из них очень скоро кончают свой век на городских помойках или превращаются в огородные пугала. Где-то подобрал ее и он. Впрочем, именно эту ему мог подарить кто-то из окончивших курс наук бедных студентов.

На голове старика красовалась такая же старая неопределимого цвета вязаная шапочка, на которой до сих пор еще можно было прочесть короткое и ясное, как воинский пароль, английское слово adidas. Адидасовским было также синее трико с некогда белыми широкими лампасами и коричневыми заплатами на коленях и огромные, как у клоуна, тоже сине-белые башмаки. Хотя и то, и другое скорее всего жалкая подделка: настоящий adidas не так-то легко износить.

Современный дед, констатировал я. Прямо пижон. И бомжует, вероятно, не первый год, с положением своим свыкся, а что было до того, забыл. Счастливый! При здоровой памяти такая жизнь показалась бы ему хуже смерти.

Глядя на чужую судьбу, я словно пророчествовал о своей. Я пойму это потом, когда и на меня люди будут показывать пальцем, когда жизнь покажется мне тяжелейшим наказанием и я буду искать способа избавиться от нее. Когда уясню, что жизнь и память - это сестры-близнецы, и смерть одной из них означает неизбежную гибель для обеих.

Разглядывая маленькое, почти детское, все в пятнах и морщинах личико старика, я вдруг обнаружил, что он совсем не спит. Более того - внимательно следит за каждым моим глотком, словно его мучает нестерпимая жажда, а утолить ее нечем.

Я понял его взгляд, наполнил еще одну банку и протянул ему.

- Выпей со мной, Домовой. Нынче оба мы с тобой домовые...

Надо было видеть, как мгновенно встрепенулась вся его скорченная полуживая фигура, как длинные костлявые пальцы намертво оплели эту банку и буквально вырвали из моих рук. Это надо было видеть! И мне стало еще жальче его: да ты, отец родной, еще и алкоголик!.. Как же ты дошел до жизни такой и дотащился с этой мерзкой, всепожирающей болезнью до своих сегодняшних лет!.. Кто из вас более живуч - ты или она? Или вы оба на равных питаете друг друга и тем продлеваете свое ничтожное бытие? Зачем такая жизнь? Кому нужна? Какая от нее польза? Или когда речь идет о самой жизни, разговор о пользе вроде бы не к месту?

Я пил свое пиво, разглядывал старика и думал, да, я еще думал. Вот вспомнил, что уже вечер, и подумал, что пора домой, где меня, наверное, ждут. Думал спокойно, равнодушно, как бы не о себе вовсе, а о каком-то чужом малоизвестном мне человеке, которому в конце концов самому решать, что делать и как поступать.

Пока я так думал, в подвал один за другим просочилось несколько дворовых пацанов и девчонок - то ли обычные завсегдатаи, то ли болтающиеся без дела студенты. Собравшись в дальнем конце, куда не доставал свет от единственной лампочки, они сколько-то пошебуршили, похихикали, потом что-то затренькала неумелая гитара, и они затихли.

Домовой Вася не обратил на них никакого внимания, должно быть, привык. Я вылил ему остаток пива. Он, кажется, посмотрел на меня с благодарностью, но тут же и выругал:

- Дурак, зачем в такой таре берешь? В стеклянной надо. А то что сдавать буду?

На полу, у ног его, стояла довольно вместительная сумка. Он покопался в ней, погремел пустыми бутылками и, горестно вздыхая, просеменил в уголок, поохал и затих. Поди, до утра.

Я опять было вспомнил о доме, но меня опять отвлекли.

На этот раз, широко распахнув дверь, вошел довольно высокий человек в блестящей после дождя куртке, в такой же кожаной а ля Лужков кепочке, с кожаным «дипломатом» в руке. Постоял, огляделся и, увидев меня, подошел, сел рядом.

- Ну и погодка: все льет и льет... А у вас, гляжу, огонек, дай, думаю, загляну...

Голос его показался мне знакомым.

- На улице слякоть, и в душе не лучше, - продолжал он, обращаясь ко мне, как к старому приятелю. - Такая, знаете, жизнь пошла. Вот вчера избирали заведующих кафедрами. Нас двое: один - от ректората, я - альтернативный. И что бы ты думал? Продавили того. За какие, спрашивается, заслуги? Может, за купленную докторскую? Или за то, что свояк декана? Знаю я их, ох как хорошо знаю!.. А меня, значит, - брысь. Отшили, как мальчонку. Хотя и у меня заслуги есть. Есть у меня заслуги!..

Чем больше он говорил, тем больше я его узнавал, хотя не видел уже давненько. А когда-то имя его знал весь город: здесь он создавал «народный фронт», там - партию, сегодня ораторствует на митинге экологов, завтра - на шествии жертв политических репрессий, а там и на собрании воинов-интернационалистов. В глазах - восторг, упоение, на языке - заклинанья, проклятья, пророчества гражданской войны и всяческих бед, если не покончить с тоталитарной империей, с ее прогнившим режимом.

Где какая свара или тусовка, там и он. Особенно в дни каких-нибудь выборов. Даже сам в каких-то депутатах походил...

Тем временем на его «дипломате» появилась бутылка местной водки и два небольших яблока. Таких невзрачных, что подумалось: не иначе как из собственного сада, падалица лежалая.

- Ну, за наши успехи!..

Он выпил, аппетитно крякнул, но даже не поморщился. Лампочка светила рядом с нами, и мне хорошо было видно его лицо - белое, без единой морщинки, без малейшего намека на усы или бороду - лицо «бальзаковской» женщины или типичного импотента.

- За наших детей, - проговорил я привычное у сентиментальных пьющих мужиков и выпил тоже.

Депутат, назову его так, посмотрел на меня длинным пытливым взглядом, покивал неведомо каким своим мыслям и спросил:

- Ты меня знаешь?

Я не стал таиться и деликатничать - слишком много чести для такого обсевка.

- Как не знать! Сколько лет ты и такие, как ты, пудрили нам мозги. То перестройкой, то новым мышлением, то обще... этими... ценностями. Извини, к вашей свинячьей терминологии никак не привыкну. Я инженер и люблю точную конкретику, а не эту блевотину. Так что знаем мы вас, запомнили!

Я хотел еще что-то припомнить этому типу, но тут в темном углу подвала кто-то то ли завизжал, то ли захохотал, потом началась то ли пляска, то ли потасовка.

- Эй вы, недоумки, опять здесь? - возвысил свой тренированный голос Депутат. - А ну молчать, когда старшие говорят!

Там притихли, только гитара все бренчала и бренчала.

- Значит, запомнили? - отхлебнув из банки, покосился на меня Депутат.

- И тебя, и твоих братков...

- Братки в зоне бывают. А эти - попутчики. Пока выгода была и манящая цель. А теперь...

- Достигли цели, насытились? А тебе что - так ничего и не перепало? Злой больно.

- Ха, попробовали бы! Квартиру вот получил. Завсектором Борис Наумович по исторической родине заскучал, квартиру, конечно, на дорожные расходы решил, а я тут как тут. Занял, приватизировал, живу. Да меня тогда весь город знал, я из телевизора не вылезал. Передо мной заискивали не только профессора, но и...

Он опять приложился к своей банке. Я, понятно, - к своей. Но для меня это было уже лишним. И Депутат этот наскучил: примитивен, как таблица умножения. И вообще - тоска смертная. Домой бы. Но лучше спать... спать...

Я валюсь на свое ложе - старые автомобильные сиденья, подобранные на свалке кем-то еще до меня, и закрываю глаза. Обсевок этот все еще что-то мурлычит про свои успехи. На улице все еще идет дождь. Гитара все бренчит и бренчит, а недоумки о чем-то поют. О чем? Силюсь уловить хоть что-то и не могу. Лишь одно слово удерживается в памяти. И слово это - «бездна». Или что-то другое, но все равно - без дна. Бездна, без дна, дна, дна...