Лето кончилось. Хмурое низкое небо сеяло на притихший мегаполис нудный осенний дождь. В такую погоду люди выходят на улицу только по крайней нужде, а я все ходил и ходил, не зная, куда себя деть, куда приткнуться со своей неприкаянностью и тоской.

В конце концов я вспомнил, что все еще числюсь слесарем-сантехником в одном студенческом общежитии. Там, в подвале, есть закуток, где я когда-то оборудовал себе рабочее место. Там хотя бы сухо и не дует. И совсем недалеко.

Вскоре я уже подходил к этому длинному мрачноватому строению с вечно разбитыми ступенями и бетонным козырьком посередине. Если подняться по этим ступеням и открыть тяжелую скрипучую дверь, то непременно наткнешься на вахтера или коменданта Барсукова. Ни того, ни другого видеть мне не хотелось, и я шмыгнул за угол во двор, потому что именно со двора можно было попасть в цокольный этаж.

Во дворе я огляделся. Первого, крайнего к улице, входа, каким я его помнил, не было. Вместо прежней вечно грязной ямы с кривыми ступенями вниз на ее месте красовалось изящное крыльцо под свежей черепицей. «Евроремонт сделали, ослы. Нашли, где евроремонт делать!» - выругался я вместо того, чтобы обрадоваться, и непроизвольно поднял глаза повыше.

Там, на стыке первого этажа со вторым, красовалась яркая рекламная картинка, изображающая полуголую шоколадную красотку, примеряющую очень идущие ей импортные очки. Эти очки ей так нравились, она так радовалась им, точно полжизни проискала их по всему свету и вот наконец нашла в этой вонючей барсучьей норе.

О том, что и другие могут осчастливить себя в этом богоданном месте, сообщало название заведения. Крупно и округло, как очковые линзы, - О П Т И К А. И ниже, значительно мельче, почти скромно: «только у нас! только для вас!»

Ну, Барсук, нашел, где устроиться, где свить свое гнездышко! Скажите не молодец! Я почему-то сразу решил, что придумал для себя это заведение именно он, наш комендант. Уж очень ловок и изворотлив был этот малый, умевший не обделять себя разными радостями даже на этом не ахти каком высоком посту.

Покачав головой и трижды оглянувшись, я пошлепал ко второму входу, который, собственно, и был моим. Тут все было по-прежнему: та же яма, разбитые кривые ступени, косой козырек, с которого на эти ступени цедятся жидкие дождевые струйки.

Нашарив в кармане связку ключей, я спустился вниз и вспомнил, что никакого ключа-то и не надо - замок на двери висит лишь для виду, толкни ее посильнее - она и откроется.

Толкнул один раз - не поддается, размокла от сырости, видать. Только напружинил плечо, чтобы ударить посильнее - знакомый хохоток сверху:

- А вот и он, родимый мой, ненаглядный!.. Собственной персоной!.. Где тебя столько носило, Хохряков?

И этот голос, и этот дребезжащий хохоток я знаю давно. Принадлежат они коменданту общежития Барсукову, которого за глаза зовут Барсуком. Уж очень мордочка у него примечательная. Вытянутая, остренькая, с рыжей шерсткой по щекам - ну точно по фамилии. И тело тоже - упитанное, длинное, на коротеньких кривоватых ножках. Вот только хвоста нет - штанами, поди, прикрыл.

Чтобы не мокнуть под дождем, вошли в помещение, уселись на все те же ящики, оглядели друг друга.

- Ну, докладывай, что стряслось?

Докладывать обо всем, через что я прошел за эти месяцы, резону не было. Пришлось слукавить и отделаться общими словами.

- Выживал, товарищ начальник. Сначала сын диплом получал, потом женился, квартиру менял, друга хоронил... Теперь вот и за него выживаю...

Личико Барсука сочувственно просветлело.

- Ну и ладно, что живой. Я же всегда держал тебя за положительную личность. В самый раз явился - корпус к зиме готовить надо.

- Надо...

- Вот и принимайся. Инструмент, вижу, с тобой.

- Не весь. Одной пружины не хватает. Сломалась.

- Какая еще пружина, Хохряков! Ты что, опять унитаз с самолетом перепутал?

- Та пружина, что тут была, - стучу себя по груди. - Теперь ее нет. Сломалась, понимаешь?

Барсук знал, что раньше я работал «инженером по авиации», относился к этому уважительно и в знак особого расположения иногда напоминал мне об этом.

- Ну, ладно, давай поправим твою пружину. А уж потом, дорогой ты мой, не подведи.

- Поправим. У меня есть чем. И «тормозок» еще не распакован. А уж потом...

В подвале, как всегда, пахло сыростью и мышами. От маленькой слабосильной лампочки исходил какой-то неживой рыжий свет, от которого мордочка Барсука казалась еще рыжее. Где-то капала вода. За плохо прикрытой дверью потерявшим голос котом скребся осенний дождь.

Мы пили водку, самую дешевую и противную водку, но я не замечал этой ее противности. Барсук что-то плел о сорвавшемся ремонте, о вконец обнаглевших студентах, о происках какой-то шишки в ректорате... Я слушал вполуха, хотя и делал вид, что слушаю. Мыслей не было, каких-либо чувств - тоже. И водка меня не брала.

Уходя, Барсук ободряюще похлопал меня по спине и напомнил:

- Ты уж, Иваныч, начни нынче. С правого крыла начни, чтоб хоть в «Оптику» не капало. Пройдись, а там увидишь... что где покрутить...

Прежде мне и напоминать об этом не нужно было бы, а теперь хоть сам себя бери за шиворот и тащи на это самое правое крыло. Посидел, покурил, послушал дождь, послушал самого себя - пусто. Пусто в голове, пусто в душе, которой нет, и весь мир - тьма и пустота. От всего этого огромного мира остался один этот серый бесприютный корпус, который нужно готовить к зиме, и то ненавистное правое крыло, куда сейчас придется тащиться, чтобы с него не капало в магазин.

И тут я тихо рассмеялся.

Почему это на правом крыле должно капать? Все туалеты, души, умывальники находятся на левом, вот тут, над головой, а общие кухни - по центру на каждом этаже, откуда воде взяться? Из отопительной системы разве, но она у меня никогда не текла: в прежние времена в отношении к работе я был строг.

Это открытие немного позабавило меня, я поднялся, извлек из сумки пару ключей с молотком и потащился-таки на правое крыло. Начал с первого этажа. Стучусь, спрашиваю, не текут ли батареи, нет ли натеков на трубах, и иду дальше. Течи нет, натеков тоже, так и должно быть. Жаль только - не все жильцы на месте, не все вернулись с занятий, и оттого некоторые комнаты на замке. Придется обходить вторично, лучше вечером, но я уже заранее чувствую - вторично взять себя за шиворот сегодня не смогу.

Один этаж оказался почти полностью заселенным семейными, со стороны. Ну да, прием в вузы сократился, половина новых студентов - молодежь из состоятельных семей, учатся на коммерческой основе, им общежития не нужны. Но не пустовать же комнатам! Вот и не пустуют. И, видать, неплохие денежки кому-то приносят. Уж не на них ли догадливый Барсук построил себе персональную нору?

В этих комнатах с батареями и трубами тоже было все в порядке, но женщины жаловались на холод, на болезни детей, просили ускорить подачу тепла. Я обещал, хотя не от меня это зависело, но так и мне, и им было легче. И шел дальше.

Попутно, направляясь вниз, заглянул в первую попавшуюся кухню и сразу же угодил в осаду.

- Виктор Иванович, да где же вас черти носят! Течет ведь все, подтирать не успеваем. Не стыдно?

Да, тут меня еще помнили прежнего и звали по имени-отчеству. И мне еще было стыдно. Это потом я перестану стыдиться и на все мне станет наплевать, а тогда я послушно спустился вниз, выбрал в своем закутке нужные прокладки и, вернувшись, починил им все краны и мойки.

Надо было, конечно, заняться и другими кухнями, но на это меня уже не хватило. Потом, завтра, как-нибудь перебьются - и откуда что бралось? Прежде я бы никогда себе такого не позволил. Но то было прежде, сейчас я становился другим. Еще не стал, но неотвратимо становился. И мне еще было стыдно.