Неаккуратность, вне всяких сомнений, никакого человека не украсит. В глазах общественности такой гражданин высоко не поднимется и почёт его ждёт весьма ограниченный, а то и сомнительный. Однако с Виктором Никитичем случилось обратное.

На встречу выпускников химического института Виктор Никитич явился из-под капота собственного старого автомобиля, так и не уговорённого помочь добраться до места встречи и оставленного в гараже. Руки Виктор Никитич перед едой не помыл, поскольку счёл вполне достаточным средством гигиены ветошь, которую хоть и забыл в гараже, но перед уходом успел ею тщательно воспользоваться и ненужным хождением в далёкий туалет лишний раз мог себя не утруждать, уделив дополнительное почтение длинному столу и общедоступным яствам. Когда же товарищи, бывшие однокашники, здоровались с ним за руку, вниманию каждого из них почудился вкрадчивый запах, химии довольно специфичной, и даже девушки, облачённые в одежды, с трудом прикрывавшие то, что мать родила, приветственно перемигиваясь с ним, своими чуткими, мало, что специализированными, но сверх того ещё женскими носами, уловили радикальную отличительность его парфюма.

Когда же все уселись за стол и, накушавшись, перешли к чаю, Виктор Никитич, всё предыдущее время неаккуратно жевавший, усугубил собственную неаккуратность, принимая чашку, случайно погрузив палец в напиток, отчего на поверхности образовалась переливающаяся характерным блеском гаражно-маслянистая плёнка. Сидящие возле товарищи оказались бы напрасными выпускниками своего института, если бы не разобрали в чае Виктора Никитича миновавший всех прочих нефтепродукт. А поскольку Виктор Никитич в непрерывном процессе жевания за целый вечер не обмолвился о своей судьбе ни словом, то догадываться о его нынешнем социальном положении пришлось самостоятельно. И вот, сидящий по левую руку приятель, в то самое время как расположенный с правой руки сосед ещё продолжал удивляться и гадать, заблестел глазами, освободился от своей и хлопнул Виктора Никитича по спине с таким ликованием, что весь стол вниманием переместился на молчаливую персону:

- Так ты нефтяной олигарх!

Прочие товарищи увеличили глаза, но ликующий выпускник развеселился ещё больше, утеряв последние сомнения в своих догадках:

- То вот, я смотрю, чаю себе заказал со странной добавкой. А я ведь заметил! - шутливо грозил он Виктору Никитичу пальцем. – Смекнул, к чему ты так непонятно молчишь. Да ты не стесняйся, Витя, все ж свои! Братцы, олигархом Витёк стал! Гляди-ка, а ведь не ждал никто.

- Ну, ты Витька, даёшь! – сопоставил догадки сосед с правой руки. – И верно ведь. Парфюм, глянь-ка, модный какой, - и, прислонив нос к рубашке, глубоко вдохнул гаражного запаха, - новейшее веяние, небось!

- Да что новейшее! Для олигархов специально и разработано. Марка! – поддержал первоначальный сосед. – А я смотрю, Витёк хлюпает громко. Думаю, чего это он вдруг так выразительно? А он намекает, оказывается, чтоб в чашку к нему заглянули. Плут! Чай-то Витька наш, не то, что мы с вами, с нефтью пьёт!

- А ну-ка, покажи-ка, покажи! – оживились однокашники, устремившись к чашке, и даже девушки, почти выпрыгивая из нарядов тем, что мать родила, с интересом полезли на стол.

И верно. На дне ещё плавало масляное, явно нефтяного происхождения пятно, и даже на стенках плёнка осталась, которую самая шустрая девка в группе Катюха быстро стёрла себе на память платком и ещё быстрее спрятала под ткань платья, хоть целиком платок за её неширокой одеждой ни в одном месте не убирался. Зато Наташка, которая в процессе высшего образования со всего потока не успела изучить одного только новоявленного олигарха, поспешила заполнить пробел в знаниях и первой пригласила Виктора Никитича на танец, разозлив своей наглостью подруг до такой степени, что от ярости у них покраснело всё видимое, что родила мать.

- А Танька, представляешь, Витя, Танька про тебя говорила, когда ты вошёл, будто у тебя рубашка мятая, - перешла к сплетням Наташка после неудачной попытки совершить поцелуй, поскольку рот Виктора Никитича по-прежнему был занят пережевыванием наспех нахватанного, а челюсти от внезапного социального взлёта первыми осознали собственное благородство и работать с прежней пролетарской скоростью отказывались. – Вот дура ведь, правда? Я ей сразу говорю, что это специально сделано, теперь так модно. Впрочем, что о Таньке говорить, она достойно не оценит. Давай, лучше о тебе.

Виктор Никитич неаккуратно обхватил рождённую матерью талию, вызвав изысканной обходительностью восторг одной дамы и зависть остальных, попробовал начать о чём-нибудь рассуждать, жуя, но в конец обленившиеся олигархические челюсти не произнесли ничего до самого завершения танца. Затем товарищи отбили нефтяника и увели к выпивке, не отпустив больше ни к Наташке, ни к Катюхе, ни к прочим дамам, которым осталось лишь обсуждать внешний его вид:

- Ботинки, видите, не какой подошве? Специальный материал, небось. Лабораторию химическую, наверное, для себя открыл – помню, он как-то на семинаре об этих планах обмолвился.

- А брюки! Брюки! Смотри, чем обработаны. И материал не электризуется, наверняка.

- Конечно, не электризуется, - закинув ногу на ногу и выпивая, оттопырив от бокала мизинец, высокомерно добавила Наташка. – Это для танцев специально так сделано, чтоб даме неудобств совсем никаких не было. Я моментально разницу почувствовала, когда мы танцевали. С мужчинами в обычных костюмах танцевать не так приятно, будь в том костюме хоть сам Ален Делон.

- А духи его, духи как вблизи? – загорелись все, переступив любопытством ненависть.

Наташка оттолкнулась от бокала, вытянув полностью рождённые матерью ноги, в одних лишь туфлях, плавно опустила каблуки на паркет, закатила глаза и прошептала:

- Обворожительно, - и далее, заглатывая окончания слов, проговорила ещё тише, - никогда в жизни при всём моём женском и химическом опыте ничем более изумительным не дышала. Так, наверное, пахнут цветы в раю.

Всех бесед Виктору Никитичу, к сожалению, дослушать не удалось, проснулся он на следующее утро с больной головой, на работу в обувную мастерскую опоздал, а там, как оказалось, до его вчерашнего социального взлёта никому не было дела и премии лишили, как обычного работягу, не обозначив снисхождения ни парфюму, ни модной рубашке.