Как хорошо известно, в IX-X вв. постепенно все восточнославянские этнополитические объединения попадают, так или иначе, в зависимость от Киевской Полянской земли и ее правящей военно-торговой верхушки[1], которая и представляла собой зачатки государственного аппарата. Этот процесс хорошо освещен в литературе[2] и мы не будем на нем останавливаться. Земли, попадавшие под власть Киева, сохраняли огромную автономию и нередко стремились восстановить полную независимость, хотя широко участвовали в организуемых им военно-торговых экспедициях. Главной формой зависимости восточнославянских земель от Киева была в первую очередь выплата дани, состоявшей главным образом из продуктов, вывозившихся затем киевской военно-торговой верхушкой в Византию и страны Востока и Европы. О том, как происходил первоначально сбор дани с покоренных Киевом этнополитических объединений восточных славян, рассказывает византийский император Константин Багрянородный (945-959) в своем знаменитом сочинении «Об управлении империей» (948-952): «Зимний же и суровый образ жизни тех самых росов таков. Когда наступит ноябрь месяц, тотчас их архонты выходят со всеми росами из Киава (Киева – М.Ж.) и отправляются в полюдия, что именуется ‘’кружением’’, а именно – в Славинии вервианов (древлян – М.Ж.), другувитов (дреговичей – М.Ж.), кривичей, севериев (северян – М.Ж.) и прочих славян, которые являются пактиотами (данниками – М.Ж.) росов. Кормясь там в течение всей зимы, они снова, начиная с апреля, когда растает лед на реке Днепр, возвращаются в Киав. Потом так же, как было рассказано, взяв свои моноксилы (ладьи – М.Ж.), они оснащают их и отправляются в Романию (Византию – М.Ж.)»[3].

Подробный анализ этой интересной политической системы был произведен Б.А. Рыбаковым[4], показавшим, что полюдье[5] было основой политической организации Киевской Руси в ранний период ее истории и основой существования ее правящей верхушки, превращавшейся постепенно в административный аппарат, осуществляющий управление Киевской Русью. Итак, перед нами довольно любопытное политическое объединение, обладающее, тем не менее, важнейшими институциональными чертами, позволяющими определить его предгосударственный политический характер[6].

Главное отличие государства от предшествующих ему потестарно-политических образований состоит в том, что в государстве разрушен принцип реципроктности (принцип взаимных обязательств между народом и властью)[7]. Причем в падении принципа реципроктности можно выделить три стадии:

1) В обществе полностью работает принцип реципроктности;

2) Одно этнополитическое объединение покоряет другие. Принцип реципроктности сохраняется в «своем» обществе, а по отношению к покоренным обществам он не выполняется. Именно такой характер носили отношения Киева с древлянами, радимичами и т.д. Т.е. внутри общества киевских русов принцип реципроктности сполна сохраняется и князь действует, как лидер «своей» киевской общины. А по отношению к покоренным древлянам, радимичам, дреговичам и т.д. киевский князь (и киевская полянская община в целом) выступает как завоеватель и экзоэксплуататор. Основной формой зависимости восточнославянских этнополитических объединений от Киева была выплата дани[8]. Отношения данничества всегда обращены «во вне». Это отличает основанные на них политические объединения от собственно государства, где отношения эксплуатации обращены «внутрь» самого общества[9].

Затем (об этом процессе далее и пойдет речь) Киев переходит к прямому управлению завоеванными областями[10].

3) Принцип реципроктности ломается и в «своем» обществе.

Киевская Русь Х в. находилась на второй стадии развития этого процесса. С точки зрения политической антропологии это типичное суперсложное вождество[11]. От суперсложного вождества, каким являлась Русь Х в. возможен был путь к государству (с переходом к третьему этапу падения принципа реципроктности), но был реализован в силу ряда причин совсем иной путь политогенеза[12].

Разумеется, сохранение отдельными славянскими объединениями огромной автономии приводило к острым конфликтам, ибо Киев хотел укрепить свою власть, а подчиненные ему восточнославянские этнополитические объединения – вернуть полную независимость. В ходе одного из таких конфликтов – столкновения Киева с Древлянской землей – погиб князь Игорь[13]. Это событие стало рубежным в истории взаимоотношений Киева и подчиненных ему славиний[14], да и вообще в истории Киевской Руси, определив ее дальнейшее развитие на долгое время вперед и положив начало новому этапу в процессе становления и консолидации правящей элиты Древней Руси и ее превращению в аппарат государственного управления.

Здесь надо рассмотреть вопрос о так называемой «реформе Ольги[15]», но, забегая вперед, отметим, что это было важнейшее событие в ранней истории Киевской Руси, четко разграничившее два ее периода и повернувшее эту историю на новый путь, что кажется в историографии до сих пор не достаточно еще осознано[16].

Вот что рассказывает Повесть временных лет[17]. После разгрома восставших против власти Киева древлян: «(1) иде Вольга по Деревстей земли с сыном своим и с дружиною, уставляющи уставы и урокы, [и] суть становища ее и ловища. (2) Иде Вольга Новугороду и устави по Мсте повосты и дани и по Лузе оброки и дани; (3) [и] ловища ея суть по всей земли, знаменья, и места, и повосты, и сани ее стоят в Плескове до сего дьне, (4) и по Днепру перевесища и по Десне, и есть село ее Ольжичи и доселе. И  изрядивши, возратися к сыну своему Киеву»[18].

Этот весьма непростой для интерпретации текст давно уже находится в центре внимания исследователей[19]. При этом, следует отметить, что ученые, анализируя этот летописный рассказ, далеко не всегда разграничивали деятельность Ольги в Древлянской и Новгородской землях, говоря, обычно, просто о «реформе Ольги», хотя еще А.А. Шахматов считал слова «Иде Вольга Новугороду и устави по Мсте повосты и дани и по Лузе оброки и дани» вставкой, опирающейся на новгородские источники[20]. Разделял рассказы о деятельности Ольги в Древлянской и Новгородской землях и Б.Д. Греков, находя здесь смешение двух разновременных известий[21]. При этом А.А. Шахматов вообще считал рассказ о новгородской деятельности Ольги искусственным, связанным с наличием на новгородском севере своей собственной Деревской земли (пятины), наличие которой позволило новгородскому летописцу XI в. приурочить рассказ Древнейшего Киевского свода о деятельности Ольги в земле древлян к Новгородчне. Позднейший киевский летописец просто механически соединил эти два рассказа[22]. Ныне аналогичного мнения о недостоверности летописного рассказа о деятельности Ольги в Новгородской земле придерживается Н.Ф. Котляр[23]. Ученый отмечает, что «возле Новгорода в древнерусское время существовала своя Деревская земля, деревский погост. В начале XI в. Деревской землей называлась область Новоторжская, возле Торжка, а сам город Торжок звался в древности… Искоростенем»[24].

Не все, однако, так просто. Если даже признать, что рассказ о деятельности Ольги в Новгородской земле – вставка, основанная на новгородских источниках, то это отнюдь не снимает проблемы по-существу, так как в таком случае возникает естественный вопрос: а откуда, собственно, на севере Руси взялась Деревская земля, да еще и со своим собственным Искоростенем? Н.Ф. Котляр считает, что она была заселена колонистами с юга, выходцами из Древлянской земли[25], но не конкретизирует это положение. По мнению А.С. Королева речь тут может идти о древлянах, бежавших из своей земли на север после подавления их восстания Ольгой[26]. На наш взгляд, вполне уместно предположить, что подавив восстание древлян, именно  Ольга целенаправленно переселяет часть их в Новгородскую землю[27]. Осуществляет, так сказать, первую известную нам в отечественной истории депортацию непокорных[28] в другую часть страны, чтобы оторвать их от родной земли и навсегда покончить с традиционной для Киева «древлянской проблемой». Масштаб столкновения диктовал и необходимость принятия радикальных мер по ее решению. Переселение части древлян в Новгородскую землю и могло стать именно такой мерой. Связь Ольги с Новгородской землей несомненна[29]. Сама она происходила именно оттуда[30] и именно там княжил впоследствии ее сын Святослав, как о том сообщает Константин Багрянородный[31] (об этом известии ниже у нас еще пойдет речь). Особенно важно, что в дальнейшем система погостов получит наибольшее развитие именно в Новгородской земле[32], а летопись особо отмечает создание их там Ольгой. Поэтому подвергать сомнению рассказ о деятельности княгини Ольги в Новгородской земле нет оснований, хотя идея о восхождении его к первой Новгородской летописи XI в., на наш взгляд, заслуживает внимания[33]. К дальнейшему текстологическому анализу этого рассказа мы еще вернемся в дальнейшем.

Часто исследователи не разграничивали четко «вотчинно-домениальную» (села, перевесища, ловища) и «государственно-административную» (погосты, уставы, уроки) деятельность княгини. Между тем, для такого разграничений есть определенные основания, хотя очень жестко отделять одно от другого не следует, учитывая нераздельность интересов князя как «вотчинника» и как главы того политического объединения, которое ныне мы называем Киевской Русью. Забегая несколько вперед, отметим, что села[34], перевесища и т.д. могли быть не столько «доменом Ольги», сколько предназначаться для обслуживания погостов. Не случайно летописец помещает все эти понятия в единый смысловой ряд.

Что касается комплекса известий о селах, знаменьях, ловищах, перевесищах и т.д. то его в историографии традиционно принято связывать в первую очередь с созданием (или реформой) Ольгой домениального землевладения киевских князей. Именно так, с теми или иными вариациями, обычно полагают ученые. Особенно принято было подчеркивать это в советской историографии, стремившейся во что бы то ни стало найти на Руси уже с IX-X вв. крупное феодальное землевладение. Так, скажем, Б.А. Рыбаков полагал, что «время княгини Ольги… было временем усложнения феодальных отношений, временем ряда запомнившихся реформ, укреплявших и юридически оформлявших обширный, чересполосный княжеский домен от окрестностей Киева до… Луги и… Мсты»[35]. Л.В. Черепнин считал, что летопись рассказывает об «организации хозяйства на землях, принадлежащих князьям-вотчинникам, пользовавшимся трудом феодально-зависимых людей… Вероятно, часть земельной площади была изъята Ольгой у пользовавшихся ей общинников в личную собственность»[36]. Аналогично и мнение О.М. Рапова[37].

Эти положения попытался оспорить И.Я. Фроянов, который вслед за С.В. Бахрушиным[38] полагает, что известия о селах Ольги могут иметь позднейший и недостоверный характер или же села эти были крайне малочисленны и заводились исключительно с промысловыми целями[39]. Что же касается ловищ, перевесищ и становищ Ольги, то их ученый определяет как места ловли жертвенных животных и птиц (ловища и перевесища) и их ритуальных жертвоприношений, которые совершала Ольга, чтобы таким сакральным путем обеспечить себе победу над древлянами[40]. Эти построения И.Я. Фроянова необоснованы, что вполне убедительно показал М.Б. Свердлов[41]. Сам он совершенно справедливо, на наш взгляд, считает, что «известия исторических источников свидетельствуют о существовании в середине Х в. комплексного княжеского хозяйства, включавшего села»[42]. Не стоит только чрезмерно преувеличивать масштабы и удельный вес княжеского домениального хозяйства времен Ольги, как это имело место в советской историографии. По отношению к землевладению свободного населения оно сотавляло крайне незначительную величину. Да и как было сказано выше, скорее всего оно предназначалось в первую очередь именно для обслуживания погостов[43].

Однако нас в первую очередь интересует другой аспект деятельности Ольги, связанный с установлением неких уставов и уроков и созданием становищ и погостов. Что касается уставов и уроков, то они представляли собой, очевидно, нормы взимаемой Киевом дани, что было в то время особенно актуально, ведь именно из-за нарушения установленных размеров дани погиб князь Игорь[44]. Поэтому задача четкого определения размеров дани, взимаемой с подвластного населения, была очень актуальна для киевского правительства. Ольга тарифицирует дань и определяет ее точные размеры[45]. Однако, «реформа» Ольги состояла не столько в этом, сколько в том, что княгиня изменяет сам порядок сбора дани, отказываясь от полюдья – объезда всех подчиненных славиний и переходит к стационарному сбору дани, так сказать, децентрализует процесс ее сбора, поручая его своей новой администрации на местах[46], создавая для этого особые опорные пункты в подвластных землях – становища и погосты. Что же скрывается за этими названиями и какие изменения в организации социально-политического устройства Киевской Руси отражает их создание?

Здесь сразу надо отметить, что эти слова имели в древнерусском языке различные значения, которые еще и изменялись во времени и пространстве. Точное их значение во времена Ольги нам не известно, равно как нет и уверенности в том, что летописцы XI-XII вв. не экстраполировали современные им понятия и обозначающие их термины на предшествующие времена. Помня об этом, попробуем все же проникнуть в смысл произошедших в середине Х в. перемен. Суть созданных Ольгой становищ вполне убедительно  раскрыл М.Б. Свердлов. По мнению ученого «Становище, по письменным памятникам XI-XII вв. и в данном контексте, – ‘стоянка, стан’. Последующее развитие термина А.Н. Потебня определил как ‘стан, станция для князей, княжих мужей и тиунов, приезжавших для дани’… Они представляли собой станы, где останавливалась княгиня и княжие мужи с дружинами. Как давно отмечено, они могли совмещаться с ловищами – ‘местами для звериной и рыбной ловли’, но их сакральных функций, в отличие от мнения И.Я. Фроянова, ни в исторических источниках, ни в лексическом и историческом анализе не прослеживается. При таком понимании этих терминов ловища представляли собой княжеские территории, где останавливающиеся в становищах княжие мужи и дружинники охотились и ловили рыбу, что придавало им статус княжеской земельной собственности в древлянской земле (курсив М.Б. Свердлова. – М.Ж.)»[47]. Т.е. становища – это и есть пункты, предназначенные для стационарного сбора дани с подвластного населения, причем, по всей видимости, они в этом качестве предшествовали погостам[48]. Существует и точка зрения, согласно которой погост и становище – это просто два разных названия, в сущности одинаковых центров, различающиеся по географическому принципу: становища создавались на юге – в Древлянской земле, а погосты – на севере Руси[49]. Сложнее обстоит дело с последними. Определение того, как следует определять сущность и функции созданных Ольгой погостов вызвало значительные разногласия в историографии[50]. Лингвисты выделяют несколько хронологически последовательных этапов изменения значения этого слова в древнерусском языке:

1) Место гощения купцов (постоялый двор);

2) Место пребывания князя и его подчиненных, выезжающих за данью;

3) Главное поселение округа;

4) Церковь в нем;

5) Кладбище при церкви;

6) Кладбище[51].

Очевидно, что временам Ольги и ее ближайших преемников (середина Х – начало XI в.) соответствуют второе[52], а затем и третье значение. Примерно так, с теми или иными вариациями, и считало большинство дореволюционных ученых[53]. Этого же мнения, с теми или иными отличиями, придерживается и большинство советских и современных исследователей. Так, по мнению Б.Д. Грекова Ольга «внедряется в толщу местного общества, старается в разных пунктах Древлянской и Новгородской земли создать особые хозяйственно-административные пункты, поручаемые в управление своим людям, долженствующим выполнять в то же время и задачи политические – укрепление власти киевского князя на местах»[54]. Сходным образом рассуждает и В.В. Мавродин. Причем ученый пытается проследить генезис этих пунктов и связать их с местными центрами более ранней поры: «’’Уставляя’’ землю, Ольга вводила погосты. Погосты из селищ и мест для торговли, ‘’гостьбы’’[55], превращаются в административные центры княжеского финансового управления. Понятно, почему именно погосты Ольга делает ячейками своего княжеского управления. Это были места, объединяющие население целого района, где оно торговало и общалось друг с другом. Здесь и следовало основывать княжеские опорные пункты, дабы использовать исторически сложившиеся условия, в результате которых погост являлся объединяющим центром всех тянувших к нему поселений данников, где сходились нити экономических связей, соединяющих отдельные пункты данного района. В погостах постоянно проживали княжеские ‘’мужи’’, систематически собиравшие дань, ‘’творившие’’ именем князя, на основе обычного права, ‘’закона русского’’, суд и расправу и взимавшие судебные пошлины. При такой системе существование самостоятельных племенных князей было немыслимым»[56]. Здесь существенный научный интерес представляют мысли ученого о создании Ольгой своих новых административных пунктов на основе древних местных центров и о постепенной замене администрацией, назначаемой из Киева, местных органов власти. Близка к этому и точка зрения А.А. Зимина. По мнению историка первоначально погосты были «какими-то старыми племенными центрами», которые Ольга превратила «не только в сборные пункты дани, но и в центры судебно-административной деятельности»[57].

А.Н. Насонов считал, что «первоначально все погосты имели значение ‘’становищ’’, как можно заключить из летописного текста под 946-947 гг., откуда распространялась во время объездов деятельность административно-финансовая и судебная на окружные места»[58]. При этом историк считает погосты лишь «постоянными определенными местами объезда» во время полюдья[59], с чем нельзя согласиться. Прав, на наш взгляд, С.В. Юшков, который указывал на несовместимость объезда, известного как полюдье с погостами как стационарными пунктами сбора дани и административно-судебного управления, в которых сидели «постоянные княжеские агенты»[60]. По мнению Н.И. Платоновой формирование на Руси системы погостов связано с «успехами окняжения земель во второй половине Х в. Возникновение сети погостов-центров соответствует этапу развития государственности, на котором грабеж «примученных» племен и архаичное полюдье уступали место регулярному сбору даней по округам. Сбор проводился верхушкой местного населения, активно включившейся в процесс раннеклассовой эксплуатации соплеменников. Подоснова, на которой возникали погосты X-XI вв., могла быть различной. В частности, такую роль принимали на себя и более ранние территориальные центры. Однако путать само явление с его подосновой не следует»[61]. Здесь очень любопытны мысли о связи созданных центральной киевской властью погостов с древними местными центрами, а также о том, что к управлению в них могла привлекаться и местная знать, а не только посланцы из Киева.

Несколько иначе рассуждал С.В. Юшков, по мнению которого погосты «не были просто финансово-административными центрами: они были центрами феодального властвования, основными очагами феодальной эксплуатации»[62]. Близкую точку зрения отстаивал впоследствии Б.А. Рыбаков, который считал что «киевская княгиня… организует сеть погостов-острогов, придающую устойчивость ее домениальным владениям», а сам погост «представлял собой микроскопический феодальный организм, внедренный княжеской властью в гущу крестьянских ‘’весей’’ и ‘’вервей’’»[63] и был в то же время административным центром определенного района[64]. Такого рода суждения основаны на преобладающей в советской историографии, но совершенно безосновательной идее об утверждении феодальных отношений на Руси уже в IX-X вв.[65], хотя отдельные представляющие интерес и ныне детали в них имеются.

Согласно иному подходу[66], также намеченному С.В. Юшковым, погосты – это созданные Ольгой  «финансово-административные округа»[67]. Аналогично и мнение Б.А. Романова, который считал погост территориальной единицей, созданной князьями в административных и податных целях[68]. Точно также считает ныне Б.А. Тимощук[69]. На наш взгляд, эта позиция не противоречит выделенному нами выше первому взгляду на погосты Ольги в историографии. Район, центром которого был погост вполне мог носить тоже название, что и сам погост[70]. Не случайно, что большинство сторонников этого подхода понимали погост и как некий административный центр и как весь подвластный ему район. Второе значение, на наш взгляд, явно вторично и в дальнейшем получило на Руси лишь локальное распространение в рамках сложения и эволюции ее административной системы. Основное значение этого термина в рассматриваемые нами времена – это, безусловно, «место пребывания князя и его подчиненных, выезжающих за данью», а затем и «главное поселение округа» (см. выше историю эволюции термина погост).

Совсем иначе представлял себе генезис погостов Н.Н. Воронин, по мнению которого погост – это вовсе не «результат деятельности ‘’мудрой Ольги’’», а «сложная система общественных отношений, в которой на еще доклассовую основу наслаивались позднейшие процессы. Одним из основных моментов нужно считать превращение этих погостских общин в податные общины; не обложение данью создавало погосты, а дань, собиравшаяся в частности Ольгой, легла на исторически сложившиеся территории общин, усвоив имя погоста-дани; не приезд князя или купца создавал погост, как поселение, а князь и купец собирали дань и торговали в старых центрах архаической сельской общины». Погостом, по мнению ученого, «называлась, с одной стороны, определенная система поселения, а именно – сельская община, и, с другой стороны, ‘’погостом’’ же называется определенный вид дани», взимавшийся с отдаленных сельских районов[71]. Мнение Н.Н. Воронина убедительно оспорил Б.А. Романов, показавший, что именно «от Ольги… остались какие-то территориальные пункты – погосты. Что они были удобно расположены или установлены для сбора дани не в отдалении от населенных мест, а, скорее всего в исторически сложившихся центрах населенных районов, это довольно правдоподобно»[72]. Как справедливо указывает Б.А. Романов, Н.Н. Воронину «не удалось привести ни одной черточки в источниках в пользу того, что территориальная община всюду и везде носила на дофеодальном этапе название ‘’погост’’»[73], а так как Н.Н. Воронин не предложил никакого нового объяснения происхождения самого этого термина, «простое отрицание его связи с гостьбой и остановками князей в полюдье не продвигает, а тормозит отнесение этого термина в дофеодальную древность»[74]. К этому еще можно добавить, что понимание термина погост, как некоего вида дани ни из каких источников вывести невозможно.

Л.В. Черепнин также понимая погосты как некие административно-фискальные  округа, попытался наметить динамику их развития. На первом этапе, по мнению ученого, погост – это община – социальная организация, которая в Русской правде фигурирует как «вервь». Здесь, как видим, Л.В. Черепнин сближается с Н.Н. Ворониным. Затем погосты из поселений соседских общин трансформируются в административно-фискальные округа, каковые и создавала Ольга в ходе своей «реформы»[75], что близко к идее Б.А. Романова[76].

Значительным своеобразием отличается трактовка созданных Ольгой погостов, предложенная И.Я. Фрояновым[77]. В целом историк вразрез практически со всей предшествующей историографией  решительно отверг проведение Ольгой «судьбоносной реформы». По мнению ученого «киевская княгиня вводила не новые порядки и правила, а восстанавливала старые традиции, неосмотрительно нарушенные ее супругом Игорем. Она вернулась к нормированной дани… Земельной собственностью… Ольга не обзаводилась… ‘’общегосударственных’’ законов… не издавала. Нет оснований, чтобы говорить об изменении порядка сбора дани… в деятельности Ольги отсутствует то, что можно было бы назвать реформой»[78]. Что касается созданных Ольгой погостов, то И.Я. Фроянов считает, что «поначалу погосты – это специально отведенные места, предназначенные для встреч и контактов местных финно-угорских племен с чужеземцами»[79]. Ученый исходит из значения слова «гость», однокоренного «погосту», как «чужеземец»[80] и, опираясь на многочисленные этнографические параллели[81], делает вывод, что славяне общались с «чужеземцами», в данном случае угро-финнами, в специальных сакральных пунктах – погостах. Затем, «по мере развития данничества и в результате обложения данью северо-западных финно-угров расширяются функции погостов: они становятся еще и пунктами, куда приезжают сборщики дани». Ольга «опираясь на существующие традиции финно-угорских племен, обозначила сакрально защищенные места сбора дани»[82]. Эти построения И.Я. Фроянова, на наш взгляд, не имеют под собой достаточных оснований[83], что убедительно показал М.Б. Свердлов[84]. И дело не только в том, что погосты были распространены не только в Новгородской земле, но и в других регионах Древней Руси[85], не только в том, что финно-угорское население на Мсте и Луге было в основном ассимилировано и к середине Х в. там уже проживали славяне[86], в то время как о финно-уграх можно для этого времени можно говорить только лишь на Нижней Луге и Верхней Мсте[87], а главным образом в том, что принимая объяснение И.Я. Фрояновым характера общения славян с угро-финнами совершенно невозможно объяснить этнокультурный синтез и ассимиляцию последних первыми[88], которая, естественно, предполагала непосредственное  общение между ними, вовсе не требовавшее неких «сакральных пунктов»[89].

М.Б. Свердлов, напротив, полагает, что «…Ольга осуществила в середине Х в. значительную реформу Русского государства. Погосты – места временных остановок князя или княжих мужей с дружинами во время полюдья – она реорганизовала в центры постоянного княжеского административно-судебного управления в сельской местности. Такое ‘’уставление’’ погостов наряду с уже формирующейся системой городов с волостями во главе с княжескими посадниками имело следствие замену на Руси древнего племенного деления территориальным… Эти изменения… способствовали… дальнейшему развитию социальных и государственных структур, формированию политически единого государства»[90].

Уместно задать вопрос: а только ли на Древлянскую и Новгородскую земли распространялась «реформа Ольги» или она охватывала всю территорию Киевской Руси? На наш взгляд, именно второе решение выглядит более предпочтительным. Еще С.М. Соловьев отмечал, что «хотя летописец упоминает о распоряжении Ольги только в земле Древлянской и в отдельных пределах Новгородской области, однако как видно, путешествие ее с хозяйственной, распорядительной целью обнимало все тогдашние русские владения; по всей Земле оставила она следы свои, повсюду виднелись учрежденные ею погосты»[91]. О том, что «реформа Ольги» охватывала всю подвластную Киеву территорию убедительно писал и С.В. Юшков[92]. В принципе, о том же говорили Л.В. Черепнин[93] и А.А. Зимин[94]. Ныне В.Я. Петрухин считает, что при Ольге происходит «установление государственных правовых норм от Среднего Поднепровья до Новгорода…»[95]. По мнению историка создание Ольгой погостов знаменовало собой отказ от описанного Константином Багрянородным полюдья и переход к стационарному сбору дани по всей территории Киевской Руси (полюдье при этом сохранилось лишь как локальное явление на периферии)[96]. Как общедревнерусскую рассматривает «реформу Ольги» и М.Б. Свердлов[97]. При этом ученый приводит в пользу такой трактовки летописного повествования серьезные текстологические доводы[98]. Условно выделенный третий блок информации о деятельности Ольги (см. выше) говорит о том, что «по всей земле есть ее ловища, знаменья, места, погосты (курсив М.Б. Свердлова. – М.Ж.)»[99]. Причем под «всей землей» здесь, по всей видимости, следует понимать территорию всей Руси[100].

Таким образом, сложение текста о «реформе Ольги» рисуется в следующем виде (частью о текстологии этого рассказа выше уже шла речь): «первоначальный киевский» рассказ об этом событии содержал два блока информации:

1) об «уставлении» Ольгой Древлянской земли после подавления восстания древлян против власти Киева и о четкой тарификации дани с установлением становищ – пунктов для ее стационарного сбора и административно-судебного управления подвластными землями, а также перевесищ и ловищ для их обслуживания;

2) о распространении «древлянского опыта» на все подвластные Киеву этнополитические объединения восточных славян – «всю землю».

В Новгородской летописи XI в. внимание в первую очередь было обращено на деятельность княгини в Новгородской земле и помещен соответствующий рассказ. В Киевском своде конца XI в. произошло соединение киевской и новгородской версий деятельности Ольги в результате чего в первоначально целостный киевский текст был вставлен третий (новгородский) блок информации.

Подводя итоги нашего историографического обзора, можно сказать, что созданные Ольгой погосты, согласно наиболее убедительным трактовкам, представляли собой:

1) Пункты стационарного сбора четко тарифицированной дани. Их создание знаменовало собой отказ от полюдья – кругового объезда киевским князем всех подчиненных восточнославянских этнополитических объединений, описанного Константином Багрянородным. Теперь сбор дани осуществлялся из постоянно существующих пунктов – погостов, куда, по всей видимости, местные жители сами свозили дань. Эта форма взимания дани называлась, очевидно, повоз[101]. Полюдье после этого сохраняется лишь как локальное пережиточное явление в периферийных районах Руси[102].

2) Пунктами административного управления, которыми киевское правительство заменяло местные власти отдельных славиний, сохранявших еще к середине Х в. огромную внутреннюю автономию (своих князей, знать, народные собрания и т.д.). Причем создавались эти пункты, по всей видимости, рядом или непосредственно на месте существующих центров восточнославянских этнополитических объединений. Управление там могли осуществлять не только представители Киева, но и отдельные – прокиевские  – представители местной знати и местного населения.

В.В. Пузанов выделил на примере Древней Руси три стадии интеграции отдельных этнополитических объединений:

1) Военный «союз племенных союзов»[103] с целью противостояния общей внешней опасности;

2) Объединение «союзов племен» под властью одного из них, который представлял зародыш публичной власти по отношению к остальным (зависимость такого рода устанавливалась, по большей части, силовым путем, выражаясь в уплате дани и совместных военных акциях. Порядок управления в подвластных «племенах» оставался прежним);

3) Господствующий «союз племен» переходит к прямому управлению подвластными этнополитическими объединениями посредством ликвидации (либо ограничения) местных («племенных») органов власти и замены их наместниками с «центра»[104].

Именно переход к третьему этапу интеграции и начался в Киевской Руси в ходе «реформы Ольги». Еще С.В. Бахрушин отметил интереснейшую деталь: если договоры Руси с Византией 911 и 944 гг. заключались от имени киевского князя и подчиненных ему местных князей, то в договоре 971 г. никаких упоминаний о них нет[105]. Отсюда историк сделал вывод, что к тому времени с «мелкими князьями» уже было покончено: они были либо истреблены, либо полностью подчинены Киеву. Святослав, как известно, сажает своего сына Олега князем в Древлянской земле[106], из чего И.Я. Фроянов резонно заключил, что «к моменту посажения Олега в Древлянской земле своего князя не было»[107]. Владимир уже сажает сыновей во всех основных городах Руси: «Вышеслава в Новегороде, а Изяслава Полотьске, а Святополка Турове, а Ярослава Ростове. Умершю же старейшему Вышеславу Новегороде, посадиша Ярослава Новегороде, а Бориса Ростове, а Глеба Муроме, Святослава Деревех, Всеволода Володимери, Мстислава Тмуторокани»[108].

Следовательно, местных князей к тому времени в восточнославянских областях уже не имелось или они были полностью подчинены[109]. И есть все основания полагать, что главным образом этот процесс произошел именно в результате «реформы Ольги»[110]. Летопись отмечает, что после подавления восстания древлян и взятия Искорстеня она «страрейшины же града изънима»[111], т.е. взяла в плен. Старейшины града или старцы градские – это, очевидно, родовая знать славянских этнополитических объединений[112]. Очень тонкое наблюдение относительно судьбы древлянского князя Мала и всей древлянской политической самостоятельности сделал, внимательно вчитавшись в текст летописного повествования, А.С. Королев: «Особенно циничным выглядит языковое коварство Ольги в рассказе о четвертой мести древлянам. Она заявляет древлянам, повторяя с необычайной настойчивостью: ‘’Больше уже не хочу мстить, – хочу только взять с вас мало, заключив с вами мир, уйду прочь… Нет у вас теперь ни меду, ни мехов, поэтому прошу у вас мало: дайте мне от каждого двора по три голубя и по три воробья. Я не хочу возлагать на вас тяжкую дань, как муж мой, поэтому и прошу у вас мало. Вы же изнемогли в осаде, оттого и прошу у вас мало’’. К чему этот повтор: мало, мало, мало... Если вспомнить, что древлянского князя звали Мал, то можно сообразить, что Ольга использовала каламбур и самую простую фразу превратила в загадку. Она снова не обманывала, добиваясь уже не мести, а гораздо большего. Ольга потребовала от древлян князя – предводителя восстания, в данном контексте – всей их независимости, которую и искоренила полностью (курсив А.С. Королева. – М.Ж.)»[113]. В этой связи очень любопытно предание, записанное на Псковщине – родине Ольги – в XIX в. П.И. Якушкиным, где говорится о том, что Ольга «много князей перевела: которого загубит, которого посадит в такое место»[114]. Разумеется, предание искажает действительность и в нем это «погубление» Ольгой князей облачено в форму неудачного сватовства, однако, общее направление деятельности Ольги оно сохранило верно. Совершенно прав В.В. Пузанов, который говорит о том, что «Рюриковичи, в прямом смысле слова, утверждались на костях ‘’племенных князей’’»[115].

Но был, очевидно, период сосуществования и жестокой борьбы между князьями, знатью и народом славиний с одной стороны и Киевом и его представителями-наместниками – с другой[116]. И был, соответственно, период сосуществования и соперничества между центрами восточнославянских этнополитических объединений с одной стороны и создаваемых Киевом своих опорных пунктов в покоренных землях – с другой. Есть ли какие-то археологические следы этого противостояния?