ВАСЕНА.

 

Васена полоскала в реке белье. Рядом в лодке, приткнутой носом к песчаному берегу, ползал ее младший сын Костька. Васена сунула его туда, чтобы не лез в воду. Костька ползал, ползал и вдруг - бултых, кувыркнулся с кормы в реку. А чуть ниже по течению - яма с водоворотом…

С этой ямой связана печальная история. В один из выходных дней переправились на эту сторону городской житель с женой, приманила их полоска песка, на которой можно полежать, позагорать. Сначала они, пристроившись под кусточками, выпили-закусили. Потом муж полез купаться и, дурачась, заорал: «Тону!» Жена кинулась спасать его, хотела, как рекомендуется поступать в таких случаях, схватить за волосы. Он увернулся, сказал, что шутит. Жена возвратилась на берег, а он возьми да и вправду утони! Минута прошла, другая, а его нет. Жена - в крик. На ее отчаянные вопли сбежались жители деревни. Кто-то сбегал к катеру, стоявшему неподалеку, принес багор. Двое парней столкнули на воду лодку, принялись шарить багром в водоворотной яме. Но не нашли утопшего, поглотила его коварная Уфимка.

Все это мгновенно вспомнилось Васене, когда ее малец упал в воду. Захолонуло у женщины сердце. Выронив из рук мужнину рубаху - так и уплыла рубаха белым пузырем,- она скакнула в реку, выхватила ребенка из быстрой струи. Поднялась с ним, ревущим навзрыд, на высокий берег, не зная, что делать. Внизу остался таз с бельем, надо его дополоскать, а куда мальца деть, как обезопасить? Дома никого не было, муж отсыпался в садовой сторожке - он охранял участки одного из садовых товариществ и недосыпал ночами; старший сын с дочкой ушли по ягоды. Тут наткнулась Васена взглядом на свою козу, привязанную к вбитому в землю колышку, и нашла решение. Сходила домой, вернулась с бельевой веревкой, обвязала Костьку одним ее концом под мышками, другой конец привязала к колышку. Пускай, дескать, малец попасется на травке вместе с козой, пока сама она управится с бельем.

Вскоре, совершив очередной рейс, к берегу пристал катер, с него сошла толпа садоводов, и один из них, мужчина средних лет, окликнул Васену сверху:

- Эй, хозяйка, чей ребенок тут ползает, не твой?

- Мой. А что?..

- Что ж ты, фашистка, делаешь? Разве можно так обращаться с детьми?

- Это кто фашистка? Я - фашистка?!

Для людей Васениных лет, чье детство пришлось на годы Отечественной войны, худшего оскорбления нет и поныне. Слово «фашист» вобрало в себя недетскую ненависть к врагам, обрекшим нас на неисчислимые страдания. Васена разъярилась и пошла на обидчика со свернутым в жгут полотенцем в руке:

- Я тебе счас заткну твой поганый рот!

- Да она, видать, ненормальная! - воскликнул мужчина, обращаясь к сошедшим вместе с ним с катера садоводам.- Дернуло меня связаться с ней!.. - И поспешил своей дорогой.

- Чтоб язык у тебя отсох! - прокричала ему вслед Васена.- Чтоб у тебя член на пятке вырос!..

Другой садовод засмеялся, услышав ее странное проклятие, спросил, как это понимать, зачем на пятке-то…

- А для неудобства. Чтоб каждый раз, как надо помочиться, пришлось снимать сапог,- ответила она и тоже засмеялась. Она была отходчива, если и сердилась, то недолго.

Васене по деревенскому обычаю пытались присвоить какое-нибудь прозвище, но как-то не прилипали к ней прозвища. Мишка-охальник, нечистый на руку парень, отсидевший некоторое время за кражу, попробовал было - как сам потом объяснял, «шутя-любя» - опять примерить к ней прозвучавшее после происшествия с Костькой слово «фашистка». Васена, прослышав об этом, прилюдно накрутила ему ухо, как нашкодившему мальчишке, и опозоренный Мишка снова на несколько месяцев исчез из деревни.

Васена была, пожалуй, самой примечательной фигурой этого медленно, но неотвратимо угасавшего селения. Резко выделяли ее среди дудкинцев бесстрашная, напористая натура и зрелая, не увядшая даже к сорока годам женская красота. При первой встрече с ней одни мужчины удивленно разевали рот, другие терялись, впадали в необъяснимую робость, в особенности - слыша ее речь, пересыпанную крепкими словечками, какие не от всякой женщины услышишь. Мне, когда я видел Васену, почему-то каждый раз вспоминалась украинская песня про черные брови, карие очи, хотя глаза ее под угольно-черными бровями были вовсе не карие, а цвета апрельского неба. Уже после того, как связало нас близкое знакомство, выяснилось, почему вспоминалась мне эта песня. Род Васены через деда, переселенца с Украины, восходил к лихому запорожскому казаку. Должно быть, от того казака передались ей и сильный характер, и статная фигура, и черты лица, присущие красавицам-хохлушкам.

В Дудкино мало кто рисковал угодить на язык или под горячую руку этой не обиженной при раздаче мускульной силы бой-бабы. Она даже катеристов, людей сторонних, вогнала в трепет. Стоило Васене ступить на катер, как катерист тут же, независимо от расписания рейсов, запускал двигатель и доставлял ее на нужный ей берег. Такому привилегированному положению Васены предшествовала еще одна история.

Мы, обыкновенные пассажиры, на катериста, взирающего на нас сверху, из рубки, посматриваем с боязливой настороженностью. В нас заложен страх перед любой, даже самой мало-мальской властью над нами. Страх перед всеми, от кого мы в той или иной степени зависим.

Чем, казалось бы, может навредить мне катерист? Да найдется чем. Спускаюсь я, к примеру, с горы, спешу в свой сад. Слышу - катер отходит от противоположного берега. Ах, думаю, успеть бы на этот рейс, иначе потеряю полчаса в ожидании следующего. Я ускоряю шаг, затем бегу мелкой старческой трусцой. С последнего откоса - глинистого, скользкого - сползаю задом наперед, боясь упасть. Уф-ф! Еще шагов пятнадцать-двадцать, и я встану на «козырек» катера,- он у нас удобный, открытый спереди, был сконструирован для армейцев-десантников с расчетом на то, чтобы могла въехать в него боевая машина. Я уже уверен, что вот-вот достигну цели. В этот самый момент катерист, глянув на меня насмешливо, врубает газ, отчаливает. Без меня…

Я смотрю вслед уходящему катеру, задыхаясь от обиды и бессильной ярости. Сволочь он, этот катерист, сволочь, сволочь!.. Однажды я сделал ему замечание за то, что сквернословил при женщинах и детях, так вот припомнил он мне это. Но попробуйте доказать, что он - сволочь! Скажет, глядя на вас невинными глазами: «Вы же сами, блин, ругаетесь, если нарушим расписание! Вон у меня «Маяк» вещает, я отчалил по сигналу точного времени, пассажиры могут подтвердить…»

Не знаю, как на других переправах, а у нас на Дудкинской одно время работала на катере городская пьянь, которой, судя по всему, идти было больше некуда. Наверное, и алкаши эти были когда-то люди как люди, выучились на судоводителей, но мало-помалу спились и сошлись на непрестижном суденышке. Зарплата у катеристов незавидная, работа скучная: мотаться от темна до темна от одного берега к другому с томительными перерывами между рейсами. Но была у этой работы и привлекательная для них сторона: перерывы можно скрасить выпивкой. Добыть выпивку и при мизерной зарплате не так уж сложно, дело это давно отлажено.

При необходимости катер можно поставить на прикол, сославшись на какую-нибудь неисправность. Или же как бы случайно завести его на мелководье и посадить на мель. Ничего страшного, в далекой Павловке отшлюзуют суда, к концу дня вода в реке прибудет, и катер сам по себе сойдет с мели. А покуда он стоит, поработают на переправе бойкие лодочники, с ними все заранее обговорено. Заснует по реке пара моторных лодок, перевозя жаждущих попасть на другой берег. Их, жаждущих, пришедших в надежде на катер,- толпы. Плата за услугу - по конъюнктуре. К вечеру в карманы лодочников набегают приличные деньги, и проворные ребята, глядишь, уже тащат из города на катер ящик пива и авоську с напитками покрепче.

Однажды утром после ночной попойки дежурный катерист принялся опохмеляться и доопохмелялся до полной невменяемости. Он как-то оторвал перегруженный пассажирами катер от правого берега, а довести его до левого оказался не в состоянии. Повис, ничего не соображая, на штурвале. Катер зарыскал, закружил посредине реки.

Утро в тот день выдалось непогожее, мрачное. Дул, навевая тревогу, порывистый, против речного течения ветер, по темной реке ходили высокие белогривые волны. Неуправляемое судно, похожее на совок, развернувшись навстречу набегающим волнам, вдруг подрезало одну из них низко опущенным «козырьком», и волна эта вкатилась в пассажирский отсек, сшибла с ног несколько человек, стоявших впереди, остальных сбила в плотную толпу под рубкой. Центр тяжести катера переместился, «козырек» приподнялся и стал задевать лишь гребни волн, но кто бы мог поручиться, что он не поднырнет под волну снова и катер не пойдет в конце концов ко дну?

- А-ах! - выдохнула толпа пассажиров и замерла в ужасе, стоя по колено в воде.

И тут же взвился над рекой пронзительный детский крик:

- Мама-а!

Толпа зашевелилась. Взгляды обратились к пяти-шести спасательным кругам, висевшим под окном рубки. Назревала паника, она могла привести к гибели даже тех, кто умел плавать,- люди при таких обстоятельствах теряют разум, многие уже готовы были кинуться за борт. Панику предотвратила Васена.

На правом берегу стоят, приткнувшись к горе, несколько домов, Васена полчаса назад переехала туда, чтобы переговорить с хозяйкой одного из них по какой-то надобности, а теперь возвращалась обратно и вот оказалась среди охваченных ужасом пассажиров катера. Может быть, она единственная не потеряла голову - раздался ее повелительный голос:

- Стойте все, где стоите!

По коротенькому трапу Васена взлетела к двери рубки, ворвалась внутрь, рывком откинула от штурвала бесчувственного катериста и скомандовала стоявшей тут же в растерянности молоденькой билетной кассирше:

- Надька, рули!

- Я же… я не…

- Рули! Тыщу раз видела, что надо делать!

Надька неуверенно взялась за штурвал, слегка крутнула его. Катер, повинуясь девчонке, отвернул «козырек» от набегающих волн. Надька, осмелев, догадалась убавить скорость и минуты через две-три довела судно на малом ходу до левого берега, уткнула его в песок. Пассажиры, кто хваля Господа за спасение, кто матерясь, ринулись на сушу. Повозмущались, погалдели некоторое время на берегу и мало-помалу разошлись, разбрелись по своим садам.

Услышав от кого-то из них о том, что произошло на реке, к причалу прибежал катерист Саня Кондров, которому предстояло через пару часов сменить виновника происшествия. Саня - дудкинский по происхождению мужик. Его семья одной из первых покинула деревню, перебралась в город, но Саню тянуло к милым с детства местам, тянуло к земле, он приобрел участок в коллективном саду и нанялся работать на катере. Он тоже попивал на вахте, но внутренние тормоза у него были понадежней, чем у остальных членов команды, да и жена, живя летом в саду, держала его под надзором, поэтому он не перепивал до такой степени, чтобы допустить несчастье.

Саня, перетащив своего бесчувственного товарища в каютку, расположенную позади рубки, откачал с помощью Надьки набежавшую в катер воду. Переправа снова заработала.

Все, казалось, пришло в норму, но Васена никак не могла успокоиться. Покончив с утренними домашними хлопотами, она спустилась к реке, забралась в свою привязанную длинной цепью к дереву лодку, посидела, задумчиво глядя на катер. Лодку эту сколотил муж ее Гриша для того, главным образом, чтобы ловить плывущие по реке бревна на дрова.

В былые годы, когда бесполезно звучал правильный в общем-то лозунг «Экономика должна быть экономной», по Уфимке лесу проплывало видимо-невидимо, - и с берегов его в полую воду смывало, и от длинных плотов, когда на излуках ударяло их о крутояры, отрывались и рассыпались связки бревен. Жителям прибрежных селений от Павловской плотины до самой, наверное, Камы оставалось лишь поработать баграми, чтобы набрать бесплатных дров сколько душе угодно. Впрочем, это к слову пришлось, речь-то - о Васене.

Так вот, посидела Васена, подумала, затем сходила к себе во двор за веслами и, отомкнув лодку, погребла к правому берегу. Там неподалеку от места, куда причаливал катер, висел над омутом, касаясь ветвями воды, подмытый половодьем тополь. К нему и подгребла Васена.

Случалось, что глубокой ночью или под утро катер взревывал в неурочный час и при включенном прожекторе подходил к этому тополю. Несколько раз Васена, разбуженная шумом, выходила во двор и наблюдала за странными, даже таинственными действиями дежурного катериста или его собутыльников. Кто-то, издали трудно было разглядеть - кто, склонялся с «козырька» катера к воде, перебирал руками, как бы вытягивая что-то из реки. Если подумать, что выбирали поставленную там рыболовную сеть, то очень уж недолго продолжалось это действо, сеть так быстро не выберешь. Через две-три минуты катер снова взревывал двигателем и возвращался на свою ночную стоянку. У Васены зародилась догадка, и сейчас она решила проверить, насколько догадка эта верна.

Пошарив взглядом среди раскачиваемых течением ветвей, она обнаружила привязанную к стволу веревку. Веревка другим концом уходила в воду. Васена потянула ее и, поднатужившись, вытянула наверх пятидесятилитровую флягу, утяжеленную увесистым камнем. Пристроив флягу у борта лодки, открыла крышку. В ноздри ударил крепкий уксусно-сивушный запах.

Догадка Васены подтвердилась: катеристы держали в омуте флягу с брагой, или по-местному - кислушкой.

А зачем, спросите вы, кислушка, коль добыть водку, как было сказано, не очень-то уж сложно? Так-то оно так, но опасно было слишком часто устраивать фокус с мнимым ремонтом или посадкой катера на мель - жители деревни и садоводы могут расшуметься, жди тогда неприятностей. С другой стороны, закоренелый пьяница, если уж он начал пить, не остановится до полной отключки, то есть до тех пор, пока не потеряет сознание. Но бывает, что он еще в сознании, а водка кончилась. Водка кончилась, а душа горит, требует еще и еще. И случается это чаще всего среди ночи. Где ж ее, окаянную, ночью на реке добудешь? Тут-то кислушка и выручит. Да и утром, когда белый свет не мил, она же поможет раскрыть глаза. Вот и обзавелись катеристы вместительной емкостью, чтобы постоянно иметь под рукой хмельной напиток, а держали флягу в омуте на тот случай, если вдруг на катер нагрянет с проверкой начальство. К тому же в холодной воде Уфимки кислушка дольше не портилась, лишь набирала крепость.

Васена хмыкнула и решительно перевернула флягу вверх дном. Минут через пять она ступила с пустой флягой на катер, доставивший на правый берег несколько пассажиров. Саня Кондров с некоторым любопытством смотрел на нее, попыхивая сигаретным дымом у приоткрытого окна рубки. Васена, оставив флягу внизу, поднялась к нему.

- Вот, Саня, принесла вашу посуду,- сказала Васена. Голос у нее был спокойный, но в этом спокойствии чувствовалась такая угроза, что билетная кассирша Надька, сидевшая в углу на ящике, невольно съежилась.

Саня Кондров ничего в ответ не сказал, лишь ухмыльнулся.

- Хотела в реку кинуть, да жалко стало, вещь хорошая,- продолжала Васена. - Ты ее, Саня, унеси к себе в сад, в баню, может, поставишь для холодной воды.

- Благодарствую! - сказал Кондров, снова ухмыльнувшись.

- Ты, Саня, все ухмыляешься,- сказала Васена, слегка повысив голос.- Посмотрела бы я, как бы ты ухмылялся, если б этот охламон,- она кивнула головой в сторону каюты, где все еще валялся пьяный катерист,- утопил полсотни людей!

- Что ж мне теперь - плакать?

- Не о том речь. Ты, Саня, в команде старшой и еще не конченый человек, поэтому я с тобой разговариваю по-доброму. Ты доведи-ка до своего начальства, что пьянок на катере мы больше не потерпим. Этот алкаш пусть более тут не появляется, а ты и сам для себя заметь, и сменщикам передай: коль увижу на вахте кого с оловянными глазами - уж не пеняйте на меня. Покалечу, ей-ей, на всю жизнь покалечу. Оторву кое-что, не буду при Надьке говорить - что, и рыбам кину. Ты ведь меня, Саня, знаешь, верно?

- Как не знать!..

- Вот и ладно. Значит, договорились.

С тем и ушла Васена к своей лодке. Но дело с утренним происшествием на катере на этом не закончилось. Садоводы, пережившие минуты смертельной опасности, вернувшись ближе к вечеру в город, принялись звонить в разные учреждения и инстанции - в милицию, в мэрию, в редакции газет, на радио и телевидение, словом, подняли шум; и по городу, как от брошенного в воду камня, волнами побежали слухи о страшном происшествии на Дудкинской переправе. Как нередко бывает в таких случаях, правда обрастала домыслами, и доходило до нас потом, что в общественном транспорте пассажиры возбужденно обсуждали перипетии катастрофы на реке, якобы повлекшей гибель чуть ли не сотни людей.

На следующий день в Дудкино прибыл разбираться в случившемся человек из конторы речных переправ, кажется сам главный начальник конторы,- вид у него был уверенный и властный. Он побеседовал с несколькими группами садоводов, переправившихся на левый берег, выспросил подробности происшествия и от имени своего учреждения поблагодарил участвовавшую в разговоре Васену за находчивость и решительные действия.

- Мне от вашей благодарности ни холодно ни жарко,- сказала в ответ Васена.- Вы вон Надьке, она ваша работница, премию дайте. Катер-то она спасла.

- Конечно, конечно! - согласился начальник.- И вообще примем меры…

- Какие?

- Сейчас конкретно не скажу, обсудим у себя, подумаем.

- Чего тут думать! - возмутилась Васена.- Вы этих алкашей завтра же смените. Кондрова можно оставить, мы его сами прижмем, баловаться не позволим, а двух других уберите, чтоб и духу их тут не было!

- Завтра же не получится,- сказал начальник.- Это нереально. Переправа должна работать, а найти приличных катеристов не так-то просто. Трудно у нас с кадрами…

- Трудно! - фыркнула Васена.- Мастера вы, начальники, ссылаться на трудности! Легко только в бане писать, штаны не мешают, а вы ведь не в бане - за людей отвечать поставлены, вот и отвечайте!

У начальника брови поползли вверх.

- Ну вы даете, гражданка!

- Не всем… - парировала Васена, и стоявших вокруг хмурых садоводов это развеселило, раздался смех. Начальник, поддавшись общему настроению, тоже улыбнулся и сказал примирительно:

- Хорошо, перекинем сюда проверенных людей с других переправ, а там как-нибудь выкрутимся.

Команду катера в самом деле сменили, даже Саню Кондрова не оставили, перевели на соседнюю переправу, он вернулся к нам год ли, два ли спустя, потом в городской газете, в «Вечерке», напечатали зарисовку о нем как о передовом судоводителе и поместили снимок: Кондров в горделивой позе за штурвалом судна. На Дудкинской переправе утвердился более или менее строгий порядок. Если кто-то из катеристов увольнялся, то пришедшего на смену ему непременно осведомляли о каре, обещанной Васеной за выпивку на вахте, и в команде как бы по эстафете передавалось боязливо-уважительное отношение к ней.

Таким образом, треволнения, связанные с речной переправой, улеглись - благодаря, в немалой степени, и решительному характеру Васены. И думать она не думала, что «зеленый змий» вовсе не сдался, лишь затаился, что подкрадется он к ней самой с неожиданной стороны и ужалит так, что солнце в небе померкнет.

Однажды поздно вечером, когда уже стемнело, вернулся домой из своей сторожки муж ее, Григорий, как показалось Васене, мертвецки пьяным. Еле доплелся до кровати, рухнул, прохрипел:

- Умираю…

Васена собралась было обругать мужа, но воздержалась, испуганная его видом: в лице ни кровинки, глаза бегают как-то странно, не в лад… Из того, что Григорий успел сказать урывками, корчась от боли, выяснилось вот что. Шел из города на Долгое озеро рыболов, намереваясь поставить там на ночь сетешку. Неожиданный дождь загнал его в Гришину сторожку, у рыболова в рюкзаке была бутылка водки, по случаю дождя он предложил выпить… Выпили не так уж много, лишь ополовинили бутылку, и вдруг обоим стало плохо, очень плохо. Рыболов решил вернуться в город, ушел, оставив свой рюкзак в сторожке, на переправу. Григорий поспешил домой…

Минут через двадцать-тридцать он потерял сознание. Васена заметалась, не зная, что делать. Догадалась, что Гриша отравился, попыталась напоить его молоком, из этого ничего не вышло, молоко выливалось изо рта на подушку, муж не глотал. Немного погодя он дернулся всем телом и перестал дышать. Скончался.

Григорий был видный мужчина - рослый, могучего телосложения, да и лицом пригож. Влюбившись в него еще девчонкой, Васена больше ни на кого с женским интересом не взглядывала. Она могла поругаться с мужем, в семейной жизни всякое случалось, но Григорий, Гришенька оставался единственной ее любовью, светом в ее окошке…

Этой ночью в ее волосах появились первые седые пряди.

На рассвете старший ее сын Сергей побежал в город, чтобы сообщить о случившемся в милицию. Отец умер не от болезни, а был фактически убит, и милиция должна была разобраться, кто в этом виновен. Бежать далеко Сергею не пришлось. Поднявшись на гору, он сразу же наткнулся на милиционеров, хлопотавших возле трупа мужчины,- как выяснится позже, того самого, чья щедрость сгубила Григория.

Два милиционера переправились в Дудкино, допросили Васену, поговорили с садоводами, проведшими эту ночь в своих садовых домиках, забрали из сторожки в качестве вещественных доказательств рюкзак покойного рыболова и недопитую водку. К полудню добралась до деревни спецмашина с красным крестом, увезла тело Григория в морг. И там уже точно установили, что смерть наступила вследствие отравления жидкостью с высоким содержанием метилового спирта, проще сказать - поддельной водкой подпольного производства.

…После поминок Васена легла, не раздеваясь, на кровать и пролежала сутки неподвижно, будто окаменела, и ничто не могло вывести ее из этого состояния - ни испуганное перешептывание детей, ни доносившийся из хлева рев недоеных коров, ни визг проголодавшегося подсвинка. Дети потерянно ходили по дому, не решаясь громко разговаривать, лишь дочь, Юля, изредка подходила к матери и жалобно взывала:

- Мам! Ну, мам!..

Наконец Васена шевельнулась, отозвалась:

- Сейчас, сейчас, доча… Встаю…

Говорят, с умершим в могилу не ляжешь. Надо было жить дальше. А жизнь предстояла нелегкая.

Несчастье с Григорием случилось вскоре после того, как в стране произошли события, названные одними революцией, другими - контрреволюцией. Наступило смутное время, разрушившее весь наш жизненный уклад, расстроившее экономику до такой степени, до какой не расстроила ее, кажется, даже Отечественная война. Сергей к этому времени уже ходил в город на работу, слесарил на орденоносном заводе, прежде строго секретном, выполнявшем заказы, связанные с обороной страны и отчасти - полетами в космос, и вот этот завод оказался не у дел, лишился заказов, рабочим по три, четыре, пять месяцев не выдавали зарплату. Так обстояло дело повсеместно, люди маялись без денег, а цены не просто росли - понеслись вскачь. И стало это время похоже на давнее военное лихолетье. Хотя прошло после той страшной войны почти полвека, старики ничего не забыли, и те, чье детство опалила война, помнили пережитый тогда голод, заставивший есть все, что могло обмануть желудок: зеленое варево из лебеды, лепешки из высушенного и растертого в порошок конского щавеля либо листьев липы. Картофелины, случайно оставшиеся в земле и найденные при весенней раскопке огорода, считались уже лакомством.

Над страной вновь замаячил призрак голода, и народ впал в тихую панику. Весной 1992 года все пустоши вокруг наших садов раскопали под картошку, а на садовых участках спешно сколачивали сараюшки для разведения кроликов, для выращивания цыплят, кое-кто обзавелся козами.

Васена тоже помнила войну, помнила, что лучше всех тогда жили семьи, имевшие коров. Выручало молоко, белое чудо, благодаря которому и лебеда становилась вкусней, сытней. И вот теперь, несколько придя в себя после смерти мужа и думая о будущем, о том, как покрепче поставить на ноги детей, Васена решила вырастить родившуюся нынешней весной телочку, а потом еще одну, чтоб стало по корове на члена семьи. Травы в окрестностях деревни, слава Богу, достаточно, на заливных лугах вымахивает она выше пояса - лишь коси, не ленись, будешь с сеном на зиму.

Сейчас у нее были две коровы, и картошка своя, только ведь все равно без денег не обойтись. Юля с Костей учатся, ходят на гору, в городскую школу, их надо одевать-обувать, нужны учебники, тетради, то-се, да и Сергей оставался на ее иждивении - работал почти бесплатно, держался за свое место на заводе, надеясь на перемены в лучшую сторону. Поэтому-то Васена обратилась к председателю садового товарищества, где состоял в охранниках Григорий, с просьбой передать ей должность покойного мужа. Председатель просьбу удовлетворил охотно. Садоводы сочувствовали овдовевшей женщине и знали, что она характером и силой никакому мужику не уступит.

Зарплата у садового охранника была не ахти какая, а все-таки - живые деньги. Вдобавок у Васены со временем завелись постоянные покупатели, и по утрам, отправляясь в обход, она прихватывала с собой в рюкзаке несколько трехлитровых банок с молоком. Однажды кого-то из покупателей не оказалось на месте. Васена, чтобы не нести банку назад, домой, завернула к нам в наше товарищество - не купим ли мы?

Мы не отказались, хотя покупали молоко у бабы Клавы. У хозяйки моей в обычае каждому, кто к нам заглянет, предложить чашку чая. Пригласила она за стол и Васену. Васена приглашение приняла.

- У меня, - сказала,- с утра хлопот полон рот, и чаю выпить некогда, в горле пересохло.

Выпила чашку, вторую, распарилась, сдвинула шаль с головы на шею, попросила налить еще. Мы разговорились, она стала рассказывать о себе, о своей жизни, вот тут-то я услышал в подробностях и о давнем случае с Костькой, упавшим в реку, и о происшествии с пьяным катеристом, и о том, как умер Григорий. И о предке своем, запорожском казаке, упомянула Васена. Распахнула душу, и оказалось, что у этой женщины, на первый взгляд грубой, резкой, душа добрая, отзывчивая. Между нами завязалось что-то вроде дружбы.

Васена изредка, после утреннего обхода охраняемых ею участков, стала захаживать к нам, просто так, чтобы поговорить о том о сем, сообщить новости - она была осведомлена обо всем, что происходило в Дудкино и окрестных садах.

Время текло незаметно, редко случалось что-нибудь запоминающееся. Это теперь, когда я бросаю взгляд в прошлое, оно кажется насыщенным всякого рода событиями, потому что временные промежутки между ними в памяти сузились, события придвинулись одно к другому,- так сдвигаются, например, дома, если улицу сфотографировать фотоаппаратом с длиннофокусным объектом.

Крупные события в жизни Васены тоже происходили не часто, но если выписать их подряд, получается вот что. Неожиданно ей по плану переселения дудкинцев предоставили в городе трехкомнатную квартиру. Это случилось еще до того, как городская администрация догадалась выдавать ордера с условием разрушить избы в деревне. Васена забежала к нам взволнованная, у нее на щеках опять запылал румянец, угасший после смерти Григория.

- Пусть там живет Сергей, он собрался жениться, а я с Юлькой и Костькой останусь пока тут, при хозяйстве,- радостно сообщила она и тут же прослезилась: - Господи, если б еще и Гриша был жив!..

Сергей женился, а следом выскочила замуж Юля. Статью и лицом Юля пошла в мать, такая же чернобровая и синеглазая, удлиненное, с правильными чертами лицо будто с иконы списано, да плюс обаяние юности. Еще в школе вокруг Юли крутилось с пяток ухажеров, но она, сказать по-деревенски, гуляла с дудкинским парнем Колькой. Не по любви, а из жалости к нему гуляла. Кольку точила болезнь, врожденный порок сердца, был он худ и бледен, но гонорист и грозился зарезать Юлю, если она вздумает выйти замуж за другого. Васена печалилась, не хотелось ей такого зятя.

Окончив среднюю школу, Юля поступила на курсы парикмахеров, курсы сулили близкие деньги. Но тут каким-то образом познакомилась она с парнем по имени Леонид. Он работал шофером в колхозе, переименованном в АКХ - ассоциацию крестьянских хозяйств, ежедневно возил из своего недальнего района молоко на Уфимский гормолкомбинат. Юля влюбилась в него без памяти и объявила матери, что выходит замуж, уедет с Леней в его деревню, там он живет с родителями, но строит для себя новый дом, скоро достроит.

Васена, можно сказать, попала из огня да в полымя. Новый претендент в зятья ее вполне бы устроил, если б не предстояла разлука с дочерью. Но что поделаешь, пришлось дать согласие, не согласись она - Юля все равно бы уехала, потому что готова была последовать за своим Леней хоть на край света. Свадьбу сыграли в Лениной деревне. Васена вырвалась туда на пару дней, оставив дом и двор под приглядом соседей. Подарила молодым одну из своих коров - зять потом увез ее на грузовике.

Осталась Васена с Костей, вдвоем потянули хозяйство. А хозяйство немалое: соток десять под картошкой на огороде, три коровы с приплодом, два непременных на каждый год поросенка на откорме, да сверх всего - охрана садов. Костя - паренек старательный, но помощник пока слабосильный. Ждать помощи больше не от кого: Юля - за сто с лишним километров, Сергею все некогда, у него свои дела и заботы. Позвала его Васена летом помочь на сенокосе, а ему махать косой неохота, договорился с трактористом из лесничества, тот за пару бутылок тракторной косилкой уложил траву на Васенином лугу. Через день-другой надо было собрать сено, но Сергей из города не пришел и тракторист с согребалкой в обещанный срок не появился. Пока то да се, испортилась погода, зарядили дожди. Почернело сено, пропало. И до самой осени Васена с Костей урывками выкашивали огрубевшую траву на лесных опушках, ставили копешки. И уже по снегу, выпросив у многодетного дудкинца Михея лошадь, единственную на всю деревню, Васена подвозила сено в розвальнях к своему двору.

Надо сказать, что помимо коров, телят и свиней была у нее еще и вовсе не обязательная живность, постоянно требовавшая пищи,- свора собак и три или четыре кошки. При одной из первых наших с ней чаепитий зашел разговор о бессердечных садоводах - приводят они из города на лето собак, приносят кошек, а на зиму уходят, бросив их на произвол судьбы. Поводом для разговора послужила история нашего Афоньки.

Заполз к нам осенью в предбанник невесть откуда взявшийся щенок - полуживой, несчастный. Жена моя его пожалела, поставила перед ним миску с супом. Он не сразу решился поесть, не доверял людям, но голод не тетка,- тихонечко, с остановками подобрался-таки к миске. Потом, поверив в наше добросердечие, перебрался под крыльцо дома, да так и остался при нас. Дали мы ему первую пришедшую в голову кличку - Афонька. Сколотил я конуру у крыльца, и пережил в ней Афонька зиму, вырос главным образом на размоченных сухарях - баловать-то его особо было нечем. Милый, пушистый получился из него песик, страшный подлизуха с веселыми, умными, говорящими глазами. Мы к нему привязались, стал он для нас близким существом. Но весной случилось несчастье. Решил, видно, Афонька ознакомиться с окрестностями и нарвался на бродячего пса. Загрыз его пес насмерть.

Мы погоревали и твердо решили больше с собаками дела не иметь - слишком тяжело их терять. Приютили кошку, но и ее, Маруську нашу, умницу, постигла та же судьба - угодила в собачью пасть…

Вот об этом и зашла речь, когда Васена заглянула навестить нас, а с нею прибежал ее неизменный спутник - белый пудель Пушок.

- Не люди это, а крокодилы! - возмущенно говорила Васена, имея в виду тех, кто бросает своих собак и кошек.- Я бы с ними, заразами, не знай что сделала!.. В саду «Рассвет», это в верхнем конце деревни, живет, вроде вас, круглый год мужик, татарин ли, башкир ли - Мидхатом звать. Прошлой зимой к его дому сбежалась целая орава брошенных кошек, семнадцать штук насчитал. Голодные, тощие, у многих уши помороженные отпали… Они же к людям привыкли, к теплому жилью тянутся. Ор-визг. Мидхату ночью спать не дают. Он терпел, терпел, потом переловил их, посадил в мешок, отвез на санках на реку, спустил в полынью. Представляете? У меня сердце перевернулось, когда услышала об этом. Не по злобе он их утопил, от безвыходности, чтоб не мучились, а все же… Я бы так не смогла…

Может быть, Васена даже не слышала о писателе Антуане де Сент-Экзюпери и его Маленьком принце, убежденном в том, что люди ответственны за тех, кого они приручили. Но эта ответственность была у нее в крови, и все больше брошенных хозяевами бедолаг приживалось у нее. В Васенином дворе перед домом бегал вдоль натянутой меж столбов проволоки желтый пес Барон. На задворках у бани сидела на цепи пятнистая сука Изольда. Они зарабатывали свой корм, неся охранную службу. Еще одна сука, Альма, возвещала о себе хриплым лаем у садовой сторожки, дабы воры знали: сторожка обитаема, охрана сада всегда начеку. О пуделе Пушке было упомянуто выше. Этих собак можно было назвать официально признанными иждивенцами Васены. Три-четыре собаки сами сочли ее двор местом своей приписки. Как вольноопределяющиеся, они могли бегать где угодно и сколько угодно, но ночевали, как правило, в этом дворе, где им перепадала кое-какая пища. Здесь же, возле Изольдиной конуры, устраивались собачьи свадьбы.

Васена ежедневно варила в огромном чугуне картошку для поросят. Она же, эта картошка, поддерживала жизнь собак. Меню их иногда разнообразилось черствым хлебом, размоченным в снятом молоке. Васена понимала, что ее питомцы страдают от недоедания. Барон отощал так, что даже издали можно было пересчитать его ребра. Сердце Васены изболелось, и она без лишней огласки - дабы не дошло это до председателя сада и не вызвало у него недовольство - нанялась ночной охранницей наверху, в каком-то городском диспансере. Дежурить там надо было через две ночи на третью. Не ради заработка туда пошла, какой уж в больнице заработок, а ради кухонных отходов, точней - остатков с больничных столов. И стала возвращаться с дежурства с тяжелым рюкзаком, в котором несла полиэтиленовый мешок с этими остатками. И поросятам корму прибавилось, и собаки повеселели…

Тащила Васена воз забот, даже для иного мужика непосильный. Она огрузнела, подурнела лицом - сказывалась постоянная усталость, да и старость уже надвигалась. Спала она мало. В обычные дни, когда не дежурила в больнице, вечерний обход садов завершался летом где-то в двенадцатом часу, а в пять утра она была уже на ногах, доила коров, выгоняла в стадо.

Как-то я высказал ей сомнение в разумности ее образа жизни.

- Зачем ты так надрываешься, жилы из себя тянешь? Так ведь и ноги недолго протянуть. Скота, что ли, меньше бы оставила. Старшие дети у тебя уже сами о себе могут позаботиться, а вам с Костей на двоих много ли надо? - сказал я.- У Сергея твоего, уж извини за откровенность, совести ни на грош, только осенью к тебе за мясом и картошкой заявляется, а чтобы помочь - нет его.

- Ну так что ж,- возразила Васена.- Я - мать, и все равно душа за него болит. Да и зачем мне жить, если о них не заботиться? Жизнь-то нынче какая!.. Вот позавчера мужик из города у нас тут утопился…

- Как то есть утопился?

- Да как сказать… По собственному желанию… Пришел на катер, посидел на скамейке, с людьми разговаривал, пока рейса ждали, на жизнь жаловался. Андреевна там как раз была, по льду не решилась перейти. С мужиком-то что приключилось? Язвой желудка он маялся, долго его обследовали, потом положили-таки в больницу и полжелудка вырезали. Пока лечили, жена его, стерва, с кем-то другим сошлась, пришла к нему в больницу, известила, что жить с ним больше не будет. Ну, перемог он это. Когда выписали из больницы, отправился к себе на работу, а там их участок ликвидировали, всех рабочих сократили - кругом кризис… Встретились ему два приятеля, товарищи по работе, тоже сокращенные, айда, говорят, выпьем с горя. А ему пить с половиной-то желудка нельзя, зашел с ними в кафе просто так, посидеть рядом. Те двое выпили, и, видать, крепко. На улице увидели их из милицейской машины, всех троих загребли. Этот стал доказывать, что он трезвый, а его за сопротивление - резиновой дубинкой по спине. В общем, переночевал в вытрезвителе и утром прямиком - сюда. Посидел, значит, поговорил, потом встал, снял полушубок, положил на скамейку, сверху - паспорт и шапку. Сказал: «Простите, люди добрые!» - и пошел на лед. Никто ничего сообразить не успел - подошел он к открытой воде и сиганул в нее солдатиком… Так вот я и говорю: тяжко стало людям жить, как же я детям не помогу?..

Рассказ Васены подтвердился неожиданным образом. Об утопшем сообщили в милицию, та разыскала его родню, известила о случившемся. Неизвестно, как восприняла это его жена, пришел на реку только племянник, положил на лед хвойную гирлянду, почтил память дяди. Поздно вечером прибежал в сад сын моего недальнего соседа Сашка - накормить кроликов и переночевать. Сашка - парень лихой, не стал дожидаться катера, перешел через реку по льду, по пути, увидев хвою, подхватил, обрадовался: кроликам витамины. В сумерках не разглядел, что в хвою вплетены бумажные цветы, уже в сарае при электрическом свете увидел их. Утром заглянул ко мне спросить, что бы это значило.

А Васена тащила свой воз, тащила и в конце концов надорвалась. По весне, в мае, случилась с ней беда. Стаскивала с берега лодку, хотела поймать проплывавшее мимо бревно, и вдруг упала в воду, хорошо еще - головой на песок. Лежит, еле шевелится. Заметили это люди с катера, прибежали несколько человек, вытащили ее на сушу. Лицо у Васены было перекошено, силилась она что-то выговорить, но лишь мычала - язык отнялся. Потом уж врач установит, что случился у нее инсульт, а по-просторечному - хватил паралич. Попытались унести Васену домой, да была она сама грузна и одежда намокла, отяжелела. Сходили за Костей, он притащил корыто с веревкой, уволокли ее, уложив в это корыто.

На следующий день извещенный младшим братом Сергей пришел с друзьями. Соорудили носилки, чтобы донести Васену до катера, а на том берегу ждала машина. Увезли ее в больницу. Остался при хозяйстве один Костя. Взял на себя материны заботы в надежде, что скоро она поправится. Забегая вперед, скажу, что надежды его не оправдались, поэтому через несколько месяцев скот пришлось распродать.

Что касается собак… Удивительно, как чувствуют они человеческую беду. Лишившись хозяйки, горестно завыли Васенины собаки, выли дня три беспрерывно. У Альмы была для этого еще одна причина. В апреле она ощенилась. В мае окрепшие щенки занялись изучением окружающего мира. Симпатичные, любопытные, начали выползать на дорогу, возле которой стояла сторожка. Поначалу, завидев прохожего, они пятились, уползали под проволочную сетку, натянутую вдоль дороги, но мало-помалу привыкли к людям, доверчиво помахивали своими крысиными хвостиками и уже не боялись, если кто-нибудь склонялся к ним, притрагивался, чтобы приласкать. И должно быть, воспользовавшись этим, ребятишки, а их весной и летом в садах, при бабушках и дедушках, немало, растащили щенков.

И вот Альма завыла, изливая свое двойное горе. Далеко разносился ее тоскливый вой, этот собачий плач, не давая нам покоя ни днем ни ночью. Но случилось вдруг нечто поразительное. Через участок от нас под садовым домиком, редко посещаемым хозяевами, устроила себе логово и ощенилась еще одна сука, вольная, ничья. Окрасом она была точно такая же, как Альма, вполне вероятно - одного с нею помета, то есть ее сестра. Выйдя из дома утром, я увидел, как она вылезла из логова с щенком в зубах и неторопливо потрусила туда, откуда доносился вой. Я из любопытства пошел следом: что это она надумала? Сука подтрусила к Альме и положила своего щенка перед ней. Альма, оборвав вой, предостерегающе зарычала, обнажила зубы, но щенок безбоязненно ткнулся носом в ее брюхо. Альма понюхала его и отвернулась. Щенок продолжал искать сосок. И Альма приняла его, легла, подставила ему соски, успокоилась.

Если бы не увидел это своими глазами, а услышал об этом акте милосердия от кого-нибудь, честное слово, не поверил бы, что собаки способны на такие поступки.

Костя, числившийся теперь охранником вместо матери, изредка прибегал в сторожку, кормил Альму. Впрочем, особой нужды в этом не было. Садоводы, идя из города, приносили в полиэтиленовых мешочках то кости, то зачерствевший хлеб, то остатки какой-нибудь каши, кидали ей.

Спустя примерно полгода после того, как Васену парализовало, я, встретившись на катере с Костей, поинтересовался ее состоянием.

- Начала разговаривать, встает, по комнате передвигается,- сказал Костя.- О вас спрашивала, велела привет передать. Хочется ей сюда…

Но больше на берегу Уфимки Васена не появлялась. Без нее жизнь в Дудкино как-то сразу потускнела, ощутимей стало, что деревня умирает.

Шло время. Костя женился, родился у него сын. Вместе с последними дудкинцами он получил однокомнатную квартиру в городе. Пришлось для этого по условию, поставленному городской администрацией, разрушить отчий дом. Теперь на бывшем Васенином дворе среди буйно разросшейся крапивы догнивают кучки бревен.