Глава пятая. Покинутые Богом места.

Храм возник внезапно. Он, словно притаившийся в лесу бродяга, выскочил из густого подлеска, стал на краю колеи. Старый, потрепанный непогодами и невзгодами, он подпирал пасмурные небеса обветшалыми стенами. За его спиной темнела угрюмая чаща, перед ним прорастала из земли юная древесная поросль. Юные березки украшали его изумрудной зеленью листочков. Тонкие деревца зацепились, проросли на карнизах храма, словно дочки на плечах могучего отца. Зоя, как зачарованная смотрела на храм: облупившаяся штукатурка обнажила кирпичную кладку, крыша и купола обвалились, одна из стен просела, открыв внутренность храма влаге и ветрам, но звонница, увенчанная синим куполом, выстояла. Зоя заглушила двигатель, выбралась наружу, приблизилась вплотную к зарослям бурьяна, со всех сторон окружавших печальное строение. Дождик продолжал моросить, и Зоя натянула на голову капюшон толстовки. Она раздвигала толстые стебли полыни, приминала подошвами упругие стволы борщевика пока, наконец, не добралась до ступеней паперти. Она осторожно поднялась по расщепленной побегами осота, вросшей в почву лестнице и, отвалив в сторону воротину, ступила в притвор. Зоя сделала несколько робких шагов. Половицы под ногами ходили ходуном, но Зоя прошла притвор и заглянула внутрь храма. Сверху, из прорехи в кровле, моросил дождь. Шагать дальше оказалось невозможно – доски пола прогнили и рассыпались в прах, а может были разобраны местными жителями для каких-то насущных нужд. Обнажённые лаги почернели и казались не надёжными, под ними темнела пустота. Но алтарь манил Зою неизъяснимо. Чудом сохранившиеся царские врата, покрытые кружевной резьбой столбы, отделявшие клирос от среднего храма, узорчатое обрамление иконостаса – всё сохранилось.

– Тебе туда нельзя, – услышала она тихий голос. – К тому же под лагами пустота, а ты боишься высоты. Так ведь?

– Боюсь! – голос Зои дрогнул.

Зоя обернулась. Лицо Врагова оказалось совсем близко. Он улыбался. Зоя смело глянула ему в лицо, отважно задержала взгляд на темных стеклах солнцезащитных очков. Зачем он надел их в такую пасмурную погоду?

– Ты хотел здесь остаться? – спросила она наугад.

– Хотел, – отозвался он. – Но не останусь…

– Помолиться хотел?

Ещё один вопрос наобум, бестактный. Она всматривалась в стекла его очков, но ничего не могла разглядеть кроме собственного отражения – собеседник надёжно отгородился от неё.

– Неа…

Наконец он почему-то решил обнажиться, снял очки.

Зоя отшатнулась. Там, на заднем сидении «Вольво» он был подобен тлеющему угольку, горячему, яркому, опасному поджигателю. Но здесь, на него словно ведро ледяной воды выплеснули. Зое почему-то снова припомнился сквер между Поварской и Молчановкой, липы, памятник Бунину, детская площадка, внезапная кома Фундуклеева. Врагов смотрел на неё не отрывая глаз, и во взгляде его читалась не угроза, но жалоба. Нет, тот странный парень из Бунинского сквера был самоуверен и даже воинствен.

– Я не могу войти… – сказал он едва слышно.

– Тоже высоты боишься? Или…

Она вдруг испугалась: вдруг он услышит в её вопросе ехидство.

– Поедем, – молвил он печально. – До Предверия осталось всего пару километров.

***

Дорога кончилась внезапно – вбежала на поросшую травой опушку и пропала. Зоя видела перед собой всего лишь две разделяющиеся тропы, какждая из которых устремилась в свою сторону. Слева возвышался тот самый терем, о котором толковал дед Гаврила. Он, как и разрушенная церковь в лесу, как сельский храм, был увенчан куполом небесной синевы. Справа и впереди на краю поляны прижалась бочком к стене леса вычерненная временем избушка.

Зоя выскочила из «Вольво». Ксения последовала за ней. Трава под ногами оказалась мягкой, будто ворсистый ковер, а вокруг стояла невероятная, оглушительная тишина. Но, не мертвенное, могильное безмолвие опустило покрыло округу прозрачными крылами. Тишина жила, она говорила с ними едва различимыми голосами леса, она дышала, она разглядывала их из-под полога темной чащи, сплошной стеной обступившей поляну. Зоя замерла, затихла, подставив лицо медленному мелкому дождичку.

– Послушай, – прошептала Ксения. – Как тихо!

Тишину разрушил отдаленный стук, словно где–то внутри терема с грохотом свалился тяжелый предмет.

– А где этот … Врагов? – всполошилась Зоя.

Она глянула в сторону автомобиля – тот оказался пуст. Все четыре двери распахнуты. Зоя подбежала, глянула внутрь. Вроде всё на месте, ключ в своём гнездышке, её синяя безумно дорогая сумка «Барбери» лежит себе на сидении, сзади как и прежде чехол с карабином и пакеты с бутылками, но ни Врагова, ни его рюкзака в машине не оказалось. Пропал, оставив по себе лишь ощутимый аромат дешевого табака.

– Засранец! – фыркнула Зоя. – Ботинки у него «Лакост», а курит такую дрянь!..

Она шарила глазами, пытаясь отыскать высокую, узкую фигуру в камуфляже.

– Вот он! – крикнула Ксения, указывая рукой на верхний ярус терема.

Стена леса отозвалась насмешливым эхо. «Он! Он!! ОН!!!» Но долгого звука не получилось. Звонкий девичий голос увяз в тишине, сгинул. Зоя смотрела наверх. Бревенчатый терем, высокий, с многоярусной крышей, заканчивался открытой террасой, огороженной парапетом из почерневших, изъеденных временем балясин. Врагов уже достиг верхнего яруса – террасы, расположенной как раз под синим куполом. Ловкач, он взобрался по внешней стене терема. Зачем? Ведь двери терема были распахнуты настежь, а на ветхие ступени полуразрушенного крыльца были положены чьими–то заботливыми руками свежеструганные, крепкие доски.

Ксения подбежала к Зое, вцепилась пальцами в рукав. Зоя слышала её прерывистое дыхание и тихий шепот: Ксения шептала молитву.

– Странный мужик, – пробормотала Зоя.

– Ты видела какие у него глаза? – Ксения задыхалась. – Как бездны!

– Станет приставать – посылай его в те самые бездны, поняла? Это тебе не станица Суворовская. Это…

Зоя внезапно запнулась. Её внимание привлекла изба. То ли скрипнула где-то ржавая петля, то-ли что-то завозилось, зашелестело в зарослях бурьяна.

Зоя подошла к избушке, поднялась на крылечко. Через щели кривой, дощатой двери заглянула в сени: оцинкованное, до краев полное чистой водой ведро, несколько порожних бутылок из-под водки. Этикетки всё разные: «Беленькая», «Ёшкин кот», «Столичная», «Богородская мягкая». Бутылки всё чистые, не запыленные, этикетки новенькие и много их, очень много. Зоя подергала за оловянную, покрытую патиной ручку, прислушалась к бренчанию новенького навесного замка, продетого в новые же блестящие петли. Потеряв надежду проникнуть в сени через дверь, она побрела сквозь заросли полыни вдоль потемневшей от времени стены, вглядываясь в мутные оконца. Сбоку от избушки, в густых зарослях полыни-лебеды её чудилось какое–то едва уловимое движение. То ли сквознячок шевелил толстые стебли, то ли бродило там какое-то мелкое, неприкаянное животное. Из-за избушки неслышно вышла Ксения. Зоя с облегчением вздохнула, разглядев в зарослях её сиреневую ветровку.

– Заперто… Я обошла вокруг избы. Всё тихо и все пусто. Никого. Ни огорода у них нет, ни курятника. Как живут? Дикари!

– Так и живут… – отозвалась Зоя. – Ты набрала бы Соловью…

– Я набираю, – вздохнула Ксения, протягивая подруге беленький корпус айфона.

Из динамиков нудный женский голосок твердил одно и тож: «абонент не доступен или находится вне зоны действия сети…». Зоя в недоумении уставилась на дисплей. Как же так? Ведь договаривались же!

– А Врагов-то на куполе сидит! – прошептала Ксения, дергая подругу за рукав. – Смотри!

– Как гаргулья! Ну и хрен с ним, – огрызнулась Зоя. – Пусть там дымит своей гадостью.

***

Хозяюшка явилась из бурьяна. Ни стара, ни молода, ни тоща, ни широка, не красива, но и не страшна, а так себе – горбата. Горбатым было у хозяйки всё. На голове её горбился цветастый, намотанный подобно чалме платок. Разноцветная бахрома его ниспадала живописными локонами на безупречно гладкий лоб, придавая ещё большую живость её озорно блестящим глазам. Тонкий, острый нос её обладал очаровательной горбинкой, а лицо её можно было бы назвать милым, если б не узкогубый, плотно сжатый рот. Хозяйка оказалась чрезвычайно маленького роста, шла переваливаясь с боку на бок, словно катилась, но поступь её казалась легкой. Она плыла вкруг избушки, и высокие стебли крапивы–лебеды раздвигались перед ней. Так подобострастная челядь расступается, давая дорогу барыне-боярыне. Метелки полыни склоняли головы, будто кланялись. Тяжелые кирзовые ботинки хозяюшки словно парили над влажной травой не приминая стебельков. Хозяйка дошла до крыльца, поднялась по шатким, подгнившим ступенькам и девушки увидели её со спины. Из-под цветастого платка выбегала толстая, рыжая, перевитая синей атласной летной коса. Она змеилась по горбатой спине хозяйки, свиваясь кольцами и снова распрямляясь. Зоя вздрогнула.

– Заноцуете? Или так потащитесь, не емци? – хозяйка обернулась, её блестящие глаза смотрели и строго, и лукаво. – Вас двое? Цудно! А где прощелыга перекатнай? Э?

Не дожидаясь ответа, она скрылась в темных недрах избы.

– Что будем делать? – прошептала Ксения. – Может свалим?

– Ступайте сюда! – послышалось из сеней. – Нецто приятно под дождем–то стоять? Эх, люди, люди! Странный вы народ!

– Мы ищем Карпа Соловья. Мы договаривались… он нам обещал… – Ксения говорила торопливо, она была явно смущена. – … Мы условились обменять разные старинные предметы… ну прялки там… блюда деревянные…

– Цто ты мелешь, девка, – отозвались из избы, а Ксения решилась на очередную опасную откровенность:

– Словом мы ищем Игоряшку и привезли обещанное, а Соловья… я не могу дозвониться… в этом лесу нет сети… а у нас, на Кавказе…

В ответ послышались металлический лязг и грохот. Хозяйка вновь появилась на пороге избы с кочергой в руках.

– Надо пець топить, а тяги нету! А Соловей ваш дрыхнет с бодуницша, ууууу, окаянный!...

И она замахнулась кочергой. Ксения попятилась.

– Входи, смелей! Москвичка? – подбодрила её хозяйка. – И ты входи, казачка!

– А откуда вам известно… – начала было Ксения и тут же примолкла, напуганная косой, которая выскочив из-за спины хозяйки повисла у её левого плеча.

– Так мы переночуем у вас? – отважно уточнила Зоя. – Мы заплатим…

– Конецно, заплатите, – усмехнулась хозяйка. – Проходите!

 ***

Они поднялись по ветхим ступеням. Миновали темные, пахнущие плесенью и сухой берестой сени, и остановились на пороге горницы. Подслеповатые оконца, скрипучие, щелястые полы, дощатые двери, по стенам грубо сколоченные полки, а на них горшочки и баночки, глиняные сосуды, укупоренные пеньковыми затычками. В каждом закутке шевелится вязкий сумрак. Странные существа обитают в нем: живые, но бездушные, одушевленные, но лишенные вещного воплощения. Зоя чуяла их повсюду, но ей почему-то не было страшно. Вот под лавкой щелкает латунными челюстями расписной ларец. Вот чьи-то черные крыла трепещут в углу, нетопырь или дух-птица – не разберешь. Вот странный шорох послышался из-за печи – кто-то будто кряхтит и стонет, пытаясь выбраться из темного закутка на свет.

– Сказка! – тихо прошептала Зоя. – Не хватает только лупоглазого филина и черного кота.

Словно услышав её, где-то совсем близко, за перегородкой заблеяла коза.

– Где же мы уляжемся? – шепотом поинтересовалась Ксения. – Тут и кровати нет. – Та на лавке же! Можно?

Зоя молчала, настороженно всматриваясь в затянутые паутиной углы.

А хозяйка, тем временем, бойко ворочала кочергой в темном брюхе печи.

– Печь шалит, – ворчала она, засовывая в широкое жерло топки голову и плечи. – Не слушаецца хозяйки, не подчиняетцца…

Девушки изумленно смотрели на её косу, которая беспокойно переползала с одной стороны её горбатой спины на другую, время от времени начиная судорожно подергиваться, подобно кошачьему хвосту.

– Не заладилось с поддувалом, – голос хозяйки звучал глухо. – Надо б процыстить, но пьяный нетопырь дрыхнет день-деньцкой.

Зоя и Ксения всё ещё топтались на пороге. Зоя раздумывала: не разуться ли? Не ловко заходить в чужой дом, не снимая обуви. Между тем, хозяйка ходила по горнице, не снимая кирзовых ботинок. Вот, оставив в покое печь, она зажгла светец. В избе стало светлее, но тени в углах завозились пуще прежнего. Зоя огляделась: ни на одной из стен, ни на потолке она не обнаружила следов электрической проводки. Нигде ни одного выключателя, ни одной розетки. Как же в таком случае Карп Соловей заряжает аккумулятор мобильного телефона? Поразмыслив, Зоя пришла к решению, что им обеим безопасней провести предстоящую ночь в салоне автомобиля. И предлог благовидный нашла: машину надо охранять. Глупо конечно – кто угонит автомобиль в глухом лесу да и куда его гнать?

– Ляжете на пеци. Вы тощие, так что обе поместитесь, – распоряжалась между тем хозяйка, отставив в сторону кочергу. – Только вот харцей горяцих не обесцаю. Не лады с поддувалом. Беда!

– Мы вообще-то Соловья ищем, – робко напомнила Ксения. – Карпа Соловья.

– Да це его ицкать-то? – фыркнула хозяйка. – Вон он, окаянный. Залил буркала и дрыхнет. Как проснется, так и узрите морду его неумытую.

 И действительно, в углу зашевелилась кипа кое-как сваленной старой одежи и грязноватых ватных одеял. Кто-то всхрапнул и закашлялся. Хозяйка с некоторым даже изяществом, пнула кирзовым ботинком груду. Ответом ей был тихий протяжный свист, словно где-то в отдалении закипел чайник.

– От он, Карп-то Соловей и неце искать! А вы насцет?..

– Игоряшки… – напомнила Ксения. – Мы всё привезли, как условились… кизлярский коньяк…

Услышав о коньяке, Хозяйка вскинулась. Рыжая коса плотоядно обвилась вокруг её шеи.

– Мы-то больце самогон уважаем. Водка только по праздникам, – быстро произнесла она.

– А вы, значит?… – спросила Зоя.

– Я–то? Я – Соловьиха. Но вы можете меня звать по свойски: баба Аглая. – Хозяйка шмыгая носом, оттирала лицо от печной сажи. – Ты, сисястая, ступай за коньяком, да присмотри там за перекатнам, кабы терем не поджог, цтой ни низок, ни высок, а ты, тощая, пособи с поддувалом. Иначе и вам, и Соловью моему жрать вецером неце будет.

***

Ксения вдохнула полной грудью влажный воздух. В родимой Суворовской воздух после дождя так же наполнялся сладостными ароматами сырой земли, так же дышал первозданной свежестью. Но здесь, в вологодском лесу всё пахло иначе, и свет дня казался иным. Наверное, и в этих местах разбегаются облака, обнажая прозрачную синь. Но небо здесь высоко – не допрыгнешь – не достанешь, а солнышко скупо, холодновато, бледно – не угреешься, не обгоришь. Нет, у них на Северном Кавказе природа щедра на ласки, или как говорит её московская подруга, темпераментна. А здесь, в вологодском лесу всё сдержанно, сурово, холодно, даже летом.

Ксения глянула на купол терема. Он всё ещё сидел там. Странный знакомец застыл на скате купола, подобно тощей, задумчивой горгулье. И дождь ему нипочем, и голод, и жажда. У каждого своя мука. Вот и этот мается.

Вздохнув жалостливо, Ксения разыскала в автомобиле фотоаппарат и принялась бродить вокруг да около терема, пытаясь выбрать интересный ракурс для съемки. Ей хотелось снять синий купол, но треклятый Врагов постоянно попадал в кадр.

Отчаявшись, Ксения направилась в лес, надеясь отыскать в зарослях жимолости яркую шляпку мухомора, а может быть и белый гриб.

***

Девушка сидела на опушке, под низко свисавшими ветвями ракиты набережку небольшого, густо поросшего ряской бочажка. Светло русые, выбеленные солнцем, необычайно длинные волосы полностью закрывали её спину. Длинные пряди, струились по шее и груди, опадали светлым водопадом на траву. Склоненную головку покрывал венок из желтеньких цветов куриной слепоты, слегка разбавленных голубизной незабудок. Пестрый букет полевых цветов покоился на её коленях. Заслышав шаги, девушка подняла головку, узкими ладонями развела на стороны пряди, посмотрела недобро. Ксения смутилась. Девушка оказалась совершенно нагой. Ксения не могла отвести взгляда от её белой груди и живота, от округлых розовых коленей, от длинной изящно изогнутой шеи, от нежных пальцев с зеленоватыми ноготками, перебиравших стебли полевых цветов.

– Ты кто? – спросила девушка строго.

– Ксюша, Ксеня, Ксения…– ответила Ксения.

Девушка смотрела пристально, изподлобья, недоверчиво. Зеленые глаза её, полуприкрытые пышными ресницами, ярко светились в пасмурном свете дня.

– Ты одна, где ещё двое? – снова спросила она.

– Ну да, мы приехали втроем… – бормотала обескураженная Ксения.– Но только они… Они там…

Она махнула рукой в сторону терема.

– Ты назвала троих. Где Ксюша и Ксеня? – раздраженно проговорила девушка.

– Это всё я, я… Просто имени три… На выбор… Называйте как хотите… – лепетала Ксения. – А вам не холодно?... А вы тут сидите так…

– Я деньги потеряла, – строго ответила девушка, не отрывая от Ксении зеленого светящегося взгляда. – Вы не находили?

– Нет…

– Может Ксюша или Ксеня нашли? Тогда пусть отдадут. Деньги мои!

Девушка стремительно, рывком вскочила на ноги, отбросила в сторону пук лесных цветов.

– Пусть отдадут! – грозно повторила она.

Уж не угаром ли надышалась, русалка? Отчаянно труся, Ксения начала пятиться. Повернуть и побежать прочь – стыдно, вот она и пятилась мелкими шажками до тех пор, пока не уперлась в препятствие.

Ксения охнула, обернулась, уткнулась лицом в шершавую ткань камуфляжной куртки незнакомца. Это был Врагов, но всё же будто не совсем он. Лицо их нечаянного знакомца осунулось, потемнело, неуловимо изменилось, словно состарилось. Приветливое выражение сменилось на нем маской угрюмого разочарования, в зрачках заиграли багровые блики. Ксения лишь глянула мельком, да и отвела взгляд. Зябко ей сделалось и маятно, и тревожно.

– Испугалась? – Врагов набросил на лицо улыбку.

– Да… – отозвалась Ксения. – Эта странная женщина гуляет по лесу голая и пристает.

– Забей, – сказал Врагов. – Это всего лишь Марфа. А она, по-ходу, дура. Просто жадная дура.

– Явился, демон! – проговорила Марфа. – Сгинь! Уйди!

– Прикройся хоть букетом, Марфа! Иначе я за себя не отвечаю! – Врагов снова улыбнулся.

Странное дело, прожив на свете целых двадцать два года, Ксения не научилась чувствовать вращение земли. То есть, она, конечно, знала, что земля вращается. Об этом и в школе говорили, и в колледже. Но сейчас она, Ксения, словно сделалась великаншей, а планета под ней небольшим таким шариком, крошечным островком тверди, на котором ей едва удается уместиться. И островок этот вертится, вертится, вертится, норовя сбросить её вон. Наконец, Ксению действительно оторвало от земли. Казалось, день померк и яркие созвездия ночи несутся ей навстречу. И она вопреки законам мироздания, попирает их, потому что она велика, а они ничтожны.

***

Хозяйка тарахтела не переставая, время от времени пересыпая тирады странными вопросами:

– Знацыт, ты с Москвы?

– Да.

– Знацыт, сытая и довольная. А у нас тут еды вдоволь только на свадьбы да на поминки. Как есть, только по праздникам погреба толком отпираем. Вон у Цервяковых… Ты Абигайлю не знаешь? Ну что ты! Наша бизнес как там. Мун вун… Церт!

– Вумен, – подсказала Зоя.

– Она! Так у Абигайли Цервяковой было сватовство: там они пекли блины да жрали их, да с брусникой моценой. А ещё шаньги и капусты квашенной вдоволь. Ну и колбаса! Колбасы в нарезку ешь сколько хоцешь. Я сама резала и ела. Но только потом, как полагаеца, изжога. Но водки сколько хоцешь. Дак Соловей мой три поллитровки выкушал и все не доволен. Потом у меня блинов и шанежек требовал. А я что могу? У меня с поддувалом нелады и в печи тяга худая. Как затоплю – полна изба дыма. А вы на Москве водку пьете?

– Я больше люблю «Кампари»…

– Цего?

– Ликёр.

– Ах, ликёр тебе! Нет у меня ликёра. Как на духу – нету! А шаньги пекете? А блины?

– Я больше сашими люблю и суши…

– Цего?

– Японскую кухню…

– Каку? У нас по выходным – блины, по праздникам – шаньги. А на буднях жри картоху с капустой и радуйся. Ну и брусника, конечно…

Не переставая говорить, Аглая сновала по избе. Принесла дрова, посовала их в печь поверх заранее заготовленной бересты, поднесла зажженную спичку, подула, покривилась.

Зоя сидела в уголке, держа в руках эмалированную кружку с водой. Она успела утолить жажду, но хозяйка, едва заметив, что у гостьи кружка пустеет, снова и снова, между делом, наполняла её водой. А дрова в печи никак не желали разгораться. Хозяйка сетовала то на дождливую погоду, то на дурную тягу.

– Да ещё этот церт на терему расселся, словно галка, толь не карчет! Все беды от него!

– Кто он? – поинтересовалась Зоя.

– Да пришлый какой–то…

Хозяйка внезапно перестала быть словоохотливой. Она, будто колебалась: говорить – не говорить или вовсе позабыла слова.

– Турист! – изрекла она наконец. – Такой же турист, как вы! Понаехал еще зимой. У Гаврилы квартировал. На палатях дрых день и ноць бухой, а потом заскуцал и с нами стал знакомица. Тары-бары, картишки. Тут мы его разумееца…

Аглая внезапно умолкла. Коса её дёрнулась, встала торчком и Зоя поняла: хлопоты по дому не мешают хозяйке следить за гостьей. И не только это. Гостья хозяйке зачем-то очень нужна. Намерения хозяйки без сомнения опасны и лучше бежать, но вода в кружке казалась такой вкусной. Да и речи хозяйки, хоть и сбивчивые, и тёмные, но занимательные, увлекли Зою.

– Он китаец. Тоцно китаец, – продолжала хозяйка.

– Но почему именно китаец?

– Русский мужик уже спился бы, а он не спиваеца.

– Не похож! Мне кажется, я его видела где-то. Совсем знакомое лицо.

– Китаец – это такая шутка, которую китаец называет «фигурой рецы», – пророкотал внезапный бас.

Зоя вздрогнула и расплескала остатки воды из чашки. А мужичок уже выбрался из-под кучи тряпья и сидел себе на сундуке в линялых кальсонах и шерстяных носках грубой вязки.

– Позвольте представиться: Карп Соловей к вашим услугам! – и он сделал жест, будто снимал с плешивой головы несуществующую шляпу.

– К нашим услугам? – хмыкнула Зоя. – Мы пару дней не могли до вас дозвониться…

– Как же! Дозвоницца! – снова затарахтела хозяюшка. – Когда этот оголец на терему сидит! Он как явицца, так у нас тут ни сетей, ни связи, ни розвязи, ни толку, ни проку… Ницего!

Из печной топки в горницу повалил густой дым.

– Нету тяги! Как есть – нету! – причитала Аглая. – Как явицца нищеброд, так ни связи, ни тяги!

И хозяйка снова побежала в сени, и вернулась оттуда с большим листом жести. Почернелой кочергой она принялась выгребать на него из топки едва занявшиеся дрова.

– Нету тяги! Нету! Нету! – твердила она. – Эй, нетопырь! Коли продрал глаза, слазий внутрь, глянь, что с поддувалом.

– Да, я лазил же, Аглаюшка! – отвечал супруге Соловей. – Нету моей возможности просунуться так далеко. Больно уж большой я!

Зоя покосилась на Соловья. Эх, доводилось ей видеть мужиков и покрупнее. Так-то он дядя упитанный, но не толстый. Хоть и староват, но плечи широкие, руки перевиты мышцами, да и брюшко не слишком велико. Вот только лицо… Зое вдруг вспомнились чьи-то не так давно слышанные слова, дескать, супруги живущие долгие годы бок о бок становятся схожи не только привычками, не только характерами притираются, но и внешне становятся схожи. Так и Соловей оказался похож на свою жену, хотя черты лица имел крупные, мясистые, тело прямое и ноги длинные.

– Не удобно гостью-то на грязную работу подряжать, – смущенно пробормотал Соловей. – Но нам-то не под силу. Что скажешь, бабонька?

– Что, что! – отозвалась Аглая. – Мне в печку не пролезть. И сами останемся без шанег, и гости будут картоху одну трескать, в нарушение всех законов гостеприимства.

– Нужна помощь? – вскинулась Зоя.

– Ой как нужна-то! – Аглая обернулась к ней и рыжая коса её, словно так и полагалось ей природой, своею волей переползла с горбатой спины хозяйки на впалую её грудь.

А Зое уж всё казалось обыденным: и печной дым, клубящийся под потолком, и странная аглаина коса, и жалобные её просьбы поскорее залезать в печь да посмотреть, что там засело в устье треклятой трубы.

 И Зоя решилась. Полезла. По настоянию хозяйки стянула с плеч синюю толстовку. Потемневшую, разгорающуюся звезду сунула за ворот футболки, не придав значения алчным взглядам Соловья. Ей хотелось лишь забраться в печь и непременно исследовать устье трубы. В этом сейчас была её цель, а она привыкла идти к цели, не замечая препятствий.

– Мож крыска застряла, – тараторила Аглая, подпихивая Зою в зад. – А мож и покрупнее тварь. Мало ли зверья по лесу шатаецца? Мож кто свалился в трубу, вот и не стало тяги. А мож этот нищеброд китайский с терема перелетел да задом-то своим тощщим на трубу-то и уселся. Кто ж его китайскую душу знат? А? Да ты цацку сняла бы. Драгоценная она, небось. Зацем дорогую весчь в печной золе пацкать?

Так приговаривала хозяюшка и Зоя, словно обезумев, перед тем, как залезть в печь, сняла с шеи цепь. Так она отдала Аглае звезду Трояна. Вот просто отдала и всё.

Поначалу ей казалось: до устья трубы – рукой подать. Стоит ей только залезть в печь, стоит протянуть руку, как она тут же упрется в заднюю стенку топки. На деле же всё оказалось не так просто. Зоя ползла на четвереньках метр за метром, отираясь боками и крестцом о шершавую кладку. Время от времени она протягивала вперед руку, сжимала и разжимала пальцы, пытаясь поймать черную пустоту. Она пыталась нашарить у себя над головой провал – устье трубы, но ладони без всякого толка оглаживали кирпичи. Поначалу она ещё слышала частое реготание Аглаи и звуки торопливых шагов, словно кто–то бегал по горнице туда-сюда, но скоро все звуки затихли, а она всё ползла и ползла вперед. Тянуло дымком, дышать стало трудно. Тогда Зоя улеглась на живот и прикрыла глаза. Старалась не вдыхать глубоко, она пыталась размышлять здраво. Но в головушке её витал и клубился один лишь дым, сизый дым.

***

Ксения очнулась на мягком. Мягко было под ней, мягко было с боков и сверху. Кто-то заботливо обернул её ватным одеялом и даже подоткнул под матрац его края. И всё было бы уютно и даже изумительно, если б не запах. В нос бил отвратительный запах грязных мужских носков, дымный смрад, запах паленых волос и горелой резины. Приоткрыв глаза, Ксения увидела над собой дощатый потолок. Она выпростала руки из-под одеяла и сразу же озябла. В горнице оказалось прохладно. Она приподняла голову и увидела, что обе двери распахнуты: первая оббитая древним дерматином, ведущая из горницы в сени и вторая, кривая, дощатая, ведущая из сеней на улицу. Там, на покрытой мягкой травой лужайке, творилась непонятная суетня. В проеме двери мелькала горбатая, переваливающаяся с боку на бок фигура хозяйки. Невнятные крики перемежались свистом таким пронзительным, словно где-то неподалеку спускал пары паровоз. Ксения попыталась сесть. Она поднялась осторожно, опасаясь, что своевольная планета снова пожелает избавиться от неё, отправив в открытый космос. Но этого не случилось. И тут же, незамедлительно, произошла новая радость: отыскалась Зоя. Ксениина верная подруга лежала вытянувшись, навзничь на грязном полу возле печки вся покрытая копотью. Опалённые волосы разметались по нечистому полу. Ксении никак не удавалось разобрать: Зоя то ли спала, а, возможно и лишилась чувств.

– Зоя! Зоя!!! – Ксения силилась закричать, но голос изменил ей.

Подруга не отзывалась и оставалась недвижимой. Ксения нашла в себе силы выбраться из–под одеяла. Она тискала и теребила Зою, поливала её на лицо водичкой из зеленой кружки с облупившейся эмалью да тех пор, пока та не приоткрыла глаза.

– Не пей воды…– едва слышно пробормотала Зоя.

Конечно! Первым делом советы и указания. Ксения вспыхнула, а Зоя повторяла снова и снова:

 – Не пей их воды… отрава...

– Да, да! – обрадовалась Ксения. – Я набрала из ведерка, но если там… Я сбегаю до колодца…

И она потащилась на улицу. Между тем свист и беготня на лужайке прекратились. Хозяева, пыхтя, волокли связанного Врагова к распахнутым воротам терема. Там, рядом с полуразрушенным крыльцом зияла чернотой небольшая дверка – ход в подвал. Врагов хохотал и слабо отбивался, приговаривая:

– Не надо, о, не надо снова совать меня в подвал! Обещаю и клянусь: больше не буду!

– Будешь, будешь, нищеброд! – приговаривала Аглая.

Её рыжая коса в гневе металась из стороны в сторону, безжалостно хлеща по щекам и хозяйку и потного, взопревшего Карпа, помогавшего ей. Соловью приходилось нелегко. Одной рукой он сжимал конец аркана, другой, сжатой к кулак время от времени стукал пленника по коротко стриженной голове. Аркан, прижимавший руки пленника к бокам, время от времени соскальзывал и Врагов, тихо посмеиваясь, дергал плечами, делая вид будто сейчас освободится. Тогда Соловей принимался посвистывать, негромко, но пронзительно. Врагов болезненно морщился и оставлял свои попытки. Аглая и Марфа, прикрывшая наготу цветастым платьем, держали его за ноги, а он время от времени вздрыгивал конечностями, норовя вырвать их из цепких лап пленительниц. Босая Марфа двигалась проворно. Холодная ли роса, покрывавшая траву, жгучие ли побеги крапивы – всё ей нипочем. Ступала, как по ковру. Аглая вопила:

– Не замай, демон! Изуродуюююю! Выдерну лягалы и в пець, и в пець!

– Держи его! – шипела Марфа. – Тюкни, тюкни его по балде, Соловушка! Уууу, змей!

– Да пни ты их! Чего сразу сдался! – пробормотала Ксения, но вмешиваться не стала, побежала к колодцу.

Неуклюжая возня деревенских чудаков развеселила её. Пока она бросала в колодец ведро, пока крутила ворот, пока переливала кристально прозрачную воду в почернелый от времени чугунный ковш, подобранный в сенях, Врагова затолкали в черный провал подвала. Дверь с грохотом захлопнулась, Аглая навесила и заперла замок.

 Ксения торопилась в избу с полным ковшом, но и не забывала оборачиваться, стараясь не терять из вида хозяев и Марфу. Ковш отлитый из чугунины она держала обеими руками, да не устояла, запнулась о первую ступеньку, упала, больно ударилась локтями, но воду расплескала не всю. Громко топоча и охая, она вбежала в горницу.

– Что с тобой, что? – приговаривала Ксения, стирая влажным подолом толстовки сажу с лица подруги. – Вот угорела же… Угорела!

– Сама не знаю как и зачем, полезла в печь, дура…– буркнула Зоя.

– Расскажи, объясни!

– Врагов помог, – Зоя, по-детски шмыгая носом, выглядела непривычно беспомощной. – Этот… Врагов… Вытащил меня за ноги из печи, Соловью морду набил, бабу Аглаю за косу оттаскал. Но тут явилась эта… Голая такая девка.

– Марфа?

– Да! Втроем они его и повязали.

Зоя, поднялась, постояла, словно не веря собственным ногам, нетвёрдой походкой отправилась к двери.

– Ты куда? – всполошилась Ксения.

– За карабином…

Зою шатало, но настроена она была решительно.

– Не станешь же ты…

– Стану!!!

***

Она быстро зарядила карабин. Руки не дрожали, но ноги! Нет, ногам своим она пока не доверяла – донимала дурнота. И Зоя решилась – вытащила из объемистого пакета одну из бутылок зеленого стекла, кое-как откупорила, сделала два больших глотка и мир расцвел новыми красками. Туманный денек сделался ясным, в теле образовалась приятная легкость. Зоя достала из кармашка большой красной сумки дюжину патронов и сунула их в задний карман джинсов. Сделала ещё один большой глоток. Вот теперь совсем хорошо!

– А мне? – услышала она тоненький, тихий голосок.

Зоя обернулась. Рядом с ней стояло маленькое, тщедушное существо, в длинной, до пят, льняной сорочке и пестрой ростоманской шапочке. Из–под расшитого васильками, маками и бисерными вензелями подола сорочки выглядывали мыски валенок.

– Валенки тоже расшитые, – сказало существо, поймав Зоин взгляд.

Оно приподняло подол сорочки так, чтобы Зоя могла рассмотреть алых петухов и желтые соцветия подсолнухов, вышитых шелковой гладью. Голенища валенок казались слишком широки для тонких, покрытых густым рыжим волосом ножек.

– Ты мальчик или девочка? – строго спросила Зоя.

– Какая разница? – ответило существо. – Дай коньячку хлебнуть. Дай! Дай!

Тонкая ручка ухватилась за бутылку, вырвала её из ослабленной изумлением Зоиной руки. Тара опустела в мгновение ока. Зоя сосредоточенно считала сколько раз дрогнет кадык на шейке у её нового знакомца. Кадык дернулся три раза.

– Ты – мальчик! – сказала Зоя.

– Мы с дедушкой пришли на праздник, – ответило существо. – Зови меня Миняем и дай ещё коньяку. Я чую, у тебя есть.

– Нету, – отрезала Зоя.

Она попыталась захлопнуть дверь автомобиля, но Миняй подставил расшитый валенок, оттолкнул Зою, влез в автомобиль. Через минуту пестрая ростоманская шапка мелькала в зарослях крапивы. Разбойник несся во весь опор. Подол льняной сорочки задрался чуть ли не до плеч. Зоя, широко открыв в изумлении рот, наблюдала молочно-белые, обнаженные ягодицы Миняя, его длинный, волосатый хвост, оканчивающийся пышной кисточкой. Миняй прижимал к груди большой полиэтиленовый пакет, в котором звенела и бренчала на все лады полудюжина бутылок, наполненных в подвалах Кизлярского завода коньяком десятилетней выдержки.

– Хвост! Смотрите, у него хвост! – вопила где-то неподалёку Ксения.

Марфа и Карп Соловей вторили ей в унисон свистом и хохотом.

– Твари! Мерзкие, подлые твари! – прорычала Зоя. – Ворье в Предверии живёт!

Она сделала всё, как учил её отец: глубокий вдох и полный выдох. Приклад крепко прижат к плечу. Мушка совмещена с целью, разброс учтен. Зоя плавно нажала на курок. От удара пули ведро на краю колодца подскочило в воздух. С оглушительным грохотом разматывая цепь, оно обрушилось в колодец. Второй выстрел сшиб с лысой башки вывернувшегося откуда-то Соловья потрепанный треух. Зоя нажимала на курок снова и снова. Пули метко сшибали соцветия бурной разросшейся сныти на пути бегства подлеца-Миняя и тот, наконец подал голос: заверещал, заголосил, подобно упившемуся брагой поросенку. Наконец, голозадый засранец запутался в подоле собственной рубахи, закрутился, задохнулся воплем и завалился в густые заросли крапивы. Но падал Миняй грамотно, стеклотара не пострадала от удара, коньяк уцелел. Бренчание, тарахтение и визг сменились тихими стонами и заунывными жалобами на злобных городских снайперов, которые понаехали в их спокойную глушь, чтобы устраивать беспредел с грабежом и стрельбою.

– Лучше отдай по-хорошему! Ах, ты пакость! Вор! В траве не видать, а уже алкоголик!

Причитая таким незамысловатым образом, Ксения бегала по поляне. Однако, к Миняю она благоразумно не приближалась. Зоя торопливо и неловко перезаряжала карабин. А ловкая Агния, тем временем, отобрала у Миняя пакет. Опасливо позыркивая на Зою, она откупорила одну из бутылок, к которой и сама приложилась, и Соловья с Марфой успела угостить.

Стоило лишь Миняю остановиться, как к нему тут же подскочила Аглая. Отобрав у него пакет с бутылками и позыркивая на Зою, которая торопилась перезарядить карабин, Аглая и сама сделала несколько глотков кизлярской мальвазии и с Марфой поделилась, и с Соловьем. Ксения спустилась с крылечка и стояла в растерянности перед избой.

 Зоя дала новый залп и вся компания, сбив с ног зазевавшуюся Ксению, ринулась к дому.

– Пусть не подстрелю, хоть напугаю, сволочь!– рычала Зоя.

Теперь пули выбивали щепу из дверных наличников. Население Предверия металось по поляне, голося на все лады.

– Ой, не стреляй! Ай, не губи! – возопила Аглая. – Я и так едва жива! Эх, Соловей–то меня ухандакал, усвистал! Эх, выдала меня мамка за разбойника!

И она грянулась оземь. И валялась она, и каталась, и кривлялась, и выла, и причитала. Марфа-злыдня попинывала её, муж-Соловей тихонько, носом посвистывая, косился не добро на ружейное дуло. А сердобольная Ксения схватила ведро, до колодца сбегала, водички набрала, на Аглаюшку вылила, отступила в сторонку, насупилась. А баба Аглая с земли поднялась, забегала, вырвала из слабых девичьих рук порожнее ведро, вспрыгнула в него, возопила нечто невнятное, возроптала да и взвилась в воздух. Улетела баба Аглая в пасмурное небо, скрылась за зубчатым краем кущи.

– От, пугало небесное! – фыркнула Марфа-злыдня.

Ксения осталась сидеть на мокрой траве, готовая снова обрушиться в беспамятство.

– Опусти карабин, – услышала Зоя тихий голос. – Пулями из обычного металла их не возьмешь.

Зоя скорчила недовольную гримасу, но ствол опустила и к терему обернулась.

– У меня стальная дробь, – серьезно ответила она.

– Не надо! – послышалось из-под терема. – Они к тебе вражды не питают!...

– Всё верно, не питаем! – подтвердил Соловей и дружески присвистнул.

– Это я – враг, – печально продолжал пленник. – Враг Творца, враг всего им сотворенного. И самому себе я не друг…

– Всё верно говорит, нищеброд, – подтвердил Соловей.

Зоя и не заметила, как Карп подошел к ней вплотную, как протянул мохнатую лапищу. Она не видела, как засветилась изнутри дверца под порогом терема, не видела, как раскалились до красна и петли, и замок, навешенный бдительной Аглаей. Зою ослепила холодная молния, оглушил грохот, в нос ударил отвратительный запах паленой шерсти, то занялся, затлел жесткий волос на предплечьях Соловья. И гореть бы тому синим полыменем, подобно газовому факелу в приполярной тундре, если б не расторопность доброй Ксении, которая снова оказалась тут как тут да с полным ведром воды. Так и окатила, щедро, с размаху. Соловей согнал заскорузлой ладонью воду со лба, отжал в горсти бороденку и засвистел.

День померк, на их бедовые головы пала вечная ночь. С окрестных дерев облетела листва и осыпалась хвоя, увяла в одночасье зеленая трава на лужайке, пожухла крапива-лебеда. Так свистел Соловей и Зое казалось, будто свист его не вонзается ей в уши, не лезет в нос, не протискивается в глотку, размыкая крепко сжатые зубы. Злобный, обиженный свист его, струился по её венам, бурлит в артериях, причиняя нестерпимую боль, вселяя неведомый ей, первобытный ужас. Слабеющими руками Зоя из последних сил сжимала карабин. Сквозь дурнотную дамку она наблюдала, как добрая её подруга надевает на голову разбушевавшемуся Соловью порожнее ведро, а тот стоит себе, не сопротивляясь, увлеченный разбойным своим занятием, словно один он остался на выморенном тоскою белом свете. Свист, однако, сделался глуше, и Зоя нашла в себе силы, ухватив карабин за ствол, размахнуться и садануть увесистым прикладом по донышку ведра. Свист тут же сменился оглушительным звоном – то Марфа-бестолочь выронила пакет с бутылками.

В наступившей тишине голос Соловья звучал гулко из-под ведра:

– Извиняйте, девушки. Не сдержался, позволил себе… Эх! Не могу я терпеть, когда нищеброд в меня молоньями мечет! Не могу! Эй, Марфа не весь ли коньяк похерила, дура? Дай-ка мне жажду утолить. Эх, горлыцко моё иссохло, а в башке колокола звонят так мерзостно, словно вернулись прежние времена, когда при каждой церкви служил прицытаюсыйся ей поп!

Зоя покосилась на терем. Но там всё казалось тихо-пустынно. Ни дыма, ни, тем более, огня не наблюдалось. Замок, навешенный Аглаей и дверные петли странным образом вернулись на место.

Зоя выдохнула, отыскала в траве брошенную ею же бутылку, допила коньяк, утерла рот рукавом толстовки. Оказалось ничего, нормально пить без закуски и залпом. Приятное опьянение растеклось по жилам, голова прояснилась, ноги окрепли.

Зоя сунулась на заднее сидение автомобиля, но там оказалось пусто.

– Ах ты… – Зоя хотела выругаться, но наткнулась на строгий взгляд Ксении.

Подружка заглядывала в автомобиль с противоположной стороны.

– Когда ж они успели?... – изумилась Ксения. – Дело рук шустрилы в ростоманской шапке. Всё упер.

Зоя поискала взглядом Миняя. Оголец пробирался среди толстых стеблей пожухлого бурьяна в сторону лесной опушки. Каждый его шаг сопровождало внятное бренчание. Ксения поспешила следом, пытаясь обогнать прыткого Соловья.

***

– Стой! – кричала она. – Куда понес? Это для Соловья припасено!

– Так я Соловью и несу! – Миняй обернулся, осклабился.

Широкий его рот оказался полон острых, мелких зубов. Улыбающийся Миняй походил на опереточного вампира.

– Нынче, в июльское полнолуние мы играем, – Миняй подпрыгнул, игриво подергал хвостиком. Стеклотара громко звякнула.

Ксения тряхнула головой, пытаясь отогнать наваждение. Она застыла среди пожухлой лебеды. Плешивая голова Соловья торчала из зарослей неподалеку от пестрой ростоманской шапки Миняя.

– А ты выпей ещё, – посоветовал Соловей бережно вытаскивая из рук Миняя пакет. – Отдай бутылки, упырь. Пить охота! Жажда! А ну!

Хозяин Предверия извлек из пакета бутылку, откупорил, приложился. Приблизившись, Ксения зачарованно наблюдала, как утекает из пыльной бутылки тусклого, зеленоватого стекла тёмная жидкость. Наконец, пустая стеклотара с глухим звоном ударилась о траву.

– Пьянь… – тихо проговорила Ксения. – А мы-то думали обменять коньяк на Игоряшку.

Соловей вздохнул, тихонько присвистнул, подскочил поближе и крепко ухватил Ксению за загривок.

– Ноне полная луна, а что это означает? Ну ка, а ну ка, Миняй, расскажи–тка! – прошипел хозяин Предверия.

– В полную луну население окрестных лесов собирается у дяди Соловья в избе, – проговорил Миняй. – В таку ночь все становятся дураками, даже те, кто испокон дураками не являлися! И приезжие тож.

– От! – Соловей встряхнул Ксению. – А зачем оно собираецца?

– Картишки, выпивка, пляски, – хмыкнул Миняй. – Ну и конечно…

Хвостатый отрок плотоядно зыркнул на Ксению, та зарделась.

– Баб потискать ешшо, – заявил Миняй.

– Тебе рано буде, – зареготал Соловей, притягивая Ксению к себе. – А у меня Аглая шибко ревнива, да коцерга её сильно тверда. Ан другое дело братья. Им только того и подавай, им только того и надо! Так что вы оставайтесь покамись с нами.

Ксения задумалась. На языке вертелись вопросы о забытом Игоряшке. Ах, да какой там Игоряшка! Им обеим лучше уносить немедленно ноги. Но как осуществить такое, когда единственный водитель – Зоя – в стельку пьяна? Да и Игоряшку всё же лучше не оставлять в лапах лесных обормотов. Мало ли что! Мысли её путались, одолевало странное легмыслие. Действительно, хотелось танцевать. Они же приехали для участия в празднике, а не по какому-то там важному делу. К чёрту важные дела! К чёрту изменщика Игоря!

– Игоряшка!.. – выдохнула Ксения.

– Да какой там ряшка! – фыркнул Соловей. – Нашла время о хахале вспоминать! Говорю же: сейчас братья прибудут и вам не до хахаля станет.

– Ой, крадется! – заверещал Миняй, указывая грязным пальцем куда–то за спину Ксении.

Он опоздал, потому что подкравшаяся Зоя ударила Соловья прикладом в волосатое ухо. Ударила не сильно, так для острастки и для прикидки. Ксения тоже оказалась не лыком шита, ухитрилась пнуть разбойника коленкой в пах, а потом успела и в сторонку отскочить. А Соловей-то даже не крякнул, только за ухо схватился да присел, да вроде бы побледнел маленько, но голоса не лишился, а проговорил вполне миролюбиво:

– Не уехац вам всё одно. Он она коробка-то заветная, у Миняя. Хе–хе. Так что отдыхайте, девки, пока братья не явилиц.

– Что за братья? Зоя! О каких таких братьях он всю дорогу толкует? – крикнула Ксения в восторге.

Но минутная активность у Зои сменилась очередным приступом апатии, и она ничего не ответила подруге.

– Иван да Петр. Петр да Иван – всё процто, – проговорил Соловей. – Вот какие братья.

А Ксения и трясла, и щипала, и щекотала Зою, но та в немом бесчувствии всё таращилась на черненькую пластиковую коробочку – ключ, украшенную символом бренда «Вольво» на большом брелоке – мягком, лопоухом зайке. Отвратительный Миняй нанизал колечко брелока на витой шнурок, которым была подпоясана его льняная рубаха.

– Что же нам делать? – слегка оживившаяся Зоя воззрилась на Ксению.

– Нести дозор! – ответил ей Соловей.

Он уже опорожнил ещё одну из бутылок и дыхание его благоухало ванильными коньячными тонами.

– Что смотришь, москвичка? Разве не мне ты везла коньяцок в уплату за услуги?

– Тебе…

– Разве не видела ты сама, каких неописуемых бед способен натворить китайцкий нищеброд?

– Видела…

– Громы и молнии мечет, паскуда. А на мне дак и одежда горит от одного его взгляда, – вставила Марфа.

Злыдня кстати вышла из-за избы, оправляя широкое, цветастое платье и распространяя вокруг сногсшибательные ароматы кизлярского коньяка. Глаза Марфы влажно блестели, бледные щеки зарделись.

– Он трезвенник, ик, – громко сказала Марфа. – Не пьет он. Да яму ж нихто и не предлагат. Он только на наш, ик… рететь.. сурететь.. среть.. Тфу, дьявол!

– Суверенитет, – культурно подсказала Ксения.

– На его, на его, – согласилась Марфа. – …Покушаецца, сволочь. В прошлом годе всю выпивку украл. И жаль, хоть то была голимая брага. А счас? Да рази ж это напиток? Это … это…

– Десятилетний коньяк, – вздохнула Зоя. – Вы пьёте десятилетний коньяк, как воду. Это какой-то вертеп!

– От, правда! От, лигентенция московская всё знат! – обрадовалась Марфа. – Тервеп! А слово-то какое красивое!

– Вот и ступай туда, – распорядился Соловей, тыча пальцем в сторону терема. – Вот и посиди там, вот и покарауль нищеброда, москвичка! А мы свои нужды тута справим и тогда Миняй вам коробчонку-то отдаст, да я от себя присовокуплю обещанное и ступайте себе на свою проклятущую Москву!

Хозяин Предверия торжественно вручил Зое большой оловянный ключ.

– Держи! Доверяю тебе ключи от подземелья! Инда не выпустишь ты на волю ацкую силищу!

– А сама-то бухаш, – ехидно вставил Миняй. – Я сам видел, как из горлА колдовское зелье хлестала… лигенция Москвоская!

Но Соловей не дал ему разговориться, присвистнул в пол губы легонечко, но у Миняя рыжий пух на башке стал дыбом, а у Марфы платьишко до плеч задралось, обнажив все её, сказать по правде, завлекательные прелести.

Ксения зажала уши ладонями. Зоя же, спрятав ключ в карман, снова будто бы слегка оживилась. Перехватив карабин половчее, примерилась дать Соловью под вздох да не смогла, Соловей ловко увернулся.

– Не бей меня, девка, не надо! Побереги запал для слуги Самаэля! Лучче с него шкуру сымай, а меня поцти что безвреднаго оставь!..

Зоя побрела к терему. Она испытывала лёгкую досаду, но это уже много лучше, чем полное бесчувствие. Соловей продолжал разливаться трелями:

– … тебя, красота неземная, одурманил – это два. Избу нашу чуть не спалил – это пять. До Марфы домогался – это семь. Мне по носу съездил – это четыре. И только что, на глазах у всех громогласное светопредставление с молниями устроил – это раз!

Карп Соловей всё таки опять присвистнул. Ксения осела на траву, больно исколовшись о торчащие пеньки поломанной полыни-лебеды. Но лучше уж так, чем грянуться навзничь или ничком, когда от Соловьиных «трелей» ослабеют ноги.

А на лужайке между избой Соловья и теремом бушевала Марфа

– Позабыл ты, Карпуша, помянуть как злодей тебе по шее накостылял! – вопила она. – Позабыл, как меня, честную девушку, позорил! Позабыл, как твою жену обижал! И вообще, сильно надоел, демон! Демон!!!

Зеленые глазищи Марфы сверкали, лиф платья распахнулся, обнажив прекрасную белую грудь. Марфа ярилась. Принялась Зою последними словами величать. Так баба разволновалась, так завелась, что пришлось Соловью её широким подом платья спеленать. А Марфа и кусалась, и брыкалась, и блажила, и кляла, и клялась. Дело дошло до потасовки. Марфа и Соловей сцепились, как взбесившиеся коты. Миняй колготился вокруг да около катавшихся по траве Марфы и Соловья. При этом рубаха на его заду трепыхалась так борзо, словно под ней бесновался осиный рой.

– Один только раз угадала, – вяло пролепетала Зоя. – Да, я стерва. И ты меня ещё попомнишь.

На неё навалились усталость и безразличие. Она улеглась под крылечком терема, у входа в подвал. Прижалась спиной к теплой еще дощатой двери. Визг, гам и шипение потасовки не помешали ей мгновенно уснуть.

Ей снилась добрая милая Ксения. Вот она приходит откуда-то из темноты, вот усаживается рядом, вздыхает. Наверное, опять в кого–то влюблена. Не в Врагова ли? Вот уж напрасно!

***

Аглая явилась из лесу уже затемно и самым человеческим образом, то есть пешком. Ведро она несла, как все нормальные люди это делают, за ручку.

В вечеру из лесу притащился дедушка Миняя, Лаврентий. С виду тот ещё обормот. Высокий, худой, сутулый, пучеглазый, украшенный козлиной бородой и огромными, мохнатыми ушами. Одет дедушка Миняя был как положено, в портки, рубаху и кирзовые сапоги. Сколько Ксения не приглядывалась к заду деда Лаврентия, шевеления портков так не заметила.

– Ты на его зад не засматривайся, – буркнула наблюдательная Марфа. – Петр Иванович ему ещё весной хвост-то откусил.

– Петр Иванович?

– Или Иван Иванович. Всё едино – змеиное рыло. А нынче где они шляюцца? А если без них удасца напицца и им ничего не останецца, то что? Наново кусацца и жечь полыменем всё и вся? Уж пора бы им явицца

В ответ на её призыв по проселку, пешком, явились двое дяденек. Оба в ветровках «Columbia» и брезентовых шляпах, оба курносые и круглолицые. Первый, с виду постарше, в очках, лысый, толстые пальцы унизаны перстнями с самоцветными каменьями. Второй – белобрысый, молодой и в золотых часах. Ксения догадалась – это и есть братья Иван Иванович и Петр Иванович.

Стоило лишь братьям явиться, как Аглая поднесла Ксении полный ковш холоднючей воды. Заставила выпить всё со словами:

– На-ка, протрезвись. Чай, женихи явились, не китайские нищеброды. А на кой женихам пьяная невецта?

Ксения осушила ковш, и вода показалась ей невероятно вкусной. Тело её тотчас же налилось тяжестью, мысли спутались плотным колтуном, зато зрение прояснилось. Вот на плечах тяжёлым плащом повисли сумерки светлой северной ночи, и она видит всё так ясно, будто над головой солнце в зените. Своим новым обострившимся зрением, Ксения принялась изучать вновь прибывших гостей. Облик братьев показался ей смутно знакомым, словно видела их когда-то, причём обоих разом. Но где и когда? Эх, водица Аглаюшки пьянит пуще Кизлярского коньяка, ввергая человека в беспамятство.

***

Вскоре Ксения обнаружила себя за обшарпанным, нечистым столом между Аглаей и Марфой ни жива ни мертва. Снеди хозяева выставили не густо, зато выпивки навалом. На столе, под столом, на широких подоконниках, на печной полке – повсюду стояли полные и порожние бутылки из подвалов Кизлярского коньячного завода. А на закуску было предложено лишь большой чугунок пареной репы, горка печеной картошки на прокопченном противне, немного постного маслица да три кирпича серого хлеба из пекарни села Промежуточное.

 Старик Лаврентий, оглушительно чавкая, харчил хозяйскую репу, заливая её стаканами коньяка. В животе его оглушительно урчало. Аглая подливала Ксении в кружку щедрою рукой чистой водицы из ковша, подносила ко рту то репку, то ломоть серого хлеба. Хлеб Ксения жевала, а от репы отказывалась.

– Может лучку? – осведомилась внимательная Аглая. – Как же ты, милаха, такие сиськи нарастила коли ничего не ешь…

– Мне бы шашлычку… – пискнула Ксения. – Мы, терские казаки, привыкли к мясу.

– Мы мясо едим только человецье, – заявила Аглая откровенно. – Однако, беспризорной мертвецыны нынче не найти. Ай, что ты? Уже тошнит? Или загребовала нами? Понимаешь, догнать живого и убить – это по человецьи и беззаконие. Вот мы мертвецыной и пробавляемся.

– Странные законы! – фыркнула Марфа. – Догнать, убить и съесть нельзя. Но можно уморить.

– Вот мы и постимся, пока кого-нибудь не уморим.

Ксения зажала рот ладонью. Упругий душный ком подкатил к горлу, стало трудно дышать, глаза застлала пелена.

– Да будет тебе глаза-то таращить, – Иван Иванович взмахнул красивой крупной ладонью. – А ещё терская казачка!

Пальцы его, все, включая большой и мизинец, были унизаными. На запястье посверкивали браслеты. У Ксении зарябило в глазах.

– Зачем здесь эти девки? – громовым шепотом осведомился Петр Ивановач. – Одна таращится и молчит, другая с ружьем в обнимку под теремом спит.

– Нам эта вовсе не нужна, – отвечал Иван Иванович, указывая на Ксению. – Нам нужна та, что с ружьем. Печать у неё.

– Печать моя, – завил Соловей и для значительности присвистнул.

− Не твоя!!! – оскалился Иван Иванович. – Троян печать с меня снял! Она моя!!!

Пламя свечек всколыхнулось, на миг погасло и снова зажглось.

– Разыграем? Сдавай картишки! – Петр Иванович примирительно потер ладонью о ладонь. – Кто наберет больше очков тому и печать достанется.

Среди прочих словес, прозвучало и здравое мнение деда Лаврентия, дескать, печать у носителя не отнять силой. Можно в кости либо в карты выиграть, либо получить в подарок. Но кто ж такою реликвию по доброй воле отдаст? Аглая заявила, что печать можно снять с мёртвого тела. Но её никто не стал слушать. Убивать нежить не желала. Пугать – да. Морочить – да. Убивать – нет.

Насельник Предверия заспорили, заругались. Каждый выкладывал на стол свои веские аргументы. Соловей несколько раз принимался свистеть, а Аглая бдительно следила за Ксенией, не давала ей улизнуть за дверь. Она всё подливала и подливала ей в кружку водицу из ковша, со словами:

– Сиди себе смирно, сисястая. Ешь, пей, угощайся от наших щедрот.

А Ксении хотелось и по малой нужде, и глотнуть свежего ночного воздуха хотелось. Ай, томно было от дымного смрада. Ай, муторно от странных разговоров. И страшно, и жутко, и скучно.

Чтобы хоть как-то отвлечься, Ксения рассматривала братьев Ивановичей. Зоя называла бы это déjà vu, фыркнула и отвернулась бы. Но Ксения, прихлёбывая из кружки вкуснейший в мире напиток, испытывая, в целом, полнейшее счастье, мучилась одним лишь вопросом: когда и где она могла видеть братьев Ивановичей прежде?

 А на столе, между тем, появилась засаленная колода, Соловей уж раскидал картишки. Ксения успела заметить двух одинаковых червонных королей, но не придала этому обстоятельству ровно никакого значения. Один бородач оказался на руках у самого хозяина, другой – у его горбатой супруги. Играли вшестером: сам хозяин с хозяйкой, оба брата Ивановича, Лаврентий и Марфа. Хвостатый-вороватый внук Лаврентия, нажравшись печеной картохи, улегся под столом и уснул на Ксенииных ногах, подобно домашнему коту. Ксении тоже сдали карты, но она не взяла их в руки. Отстранилась.

Игра оказалась короткой. Ушлый Иван Иванович быстро раскрыл плутни хозяев. Ох, и разгневался же он, ох, и разорался! Ноздри запылали, изо рта белый дым повалил, очки запотели. Ювелирные изыски на его руках засверкали, разбрасывая по стенам разноцветные блики. Соловей, не будь дурак, виниться принялся, на дурное воспитание ссылаться, да на деревенское простодушие. Дескать, не знал он и не ведал, что в карточной колоде каждой карте по одной лишь штуке быть полагается.

– В общем ты проиграл, Карп, – изрёк Иван Иванович. – Раз проиграл – плати!

– Как платить-то? – насупился Соловей. – Ты же видишь, нашу бедность – репу с огорода жрем и тому рады.

– Да живете вы погано, не в простоте, но в грязи, – авторитетно заявил Петр Иванович. – И взять у вас нечего кроме девиц. Как раз по одной на брата приходится.

 – Которая из двух девиц лучше? – глаза Ивана Ивановича за стеклами очков превратились в узкие щелки.

– Эх, подружки-веселушки! – хихикнул дед Лаврентий. – У одной большая грудь, у другой – широкая натура.

– А я не люблю широких натур, – насупился Петр Иванович. – Они слишком много места занимают, мне становится тесно!

– Тогда ты бери большегрудую, – распорядился Иван Иванович. – А я займусь второй. Эй, Соловей выводи всех баб на поляну, будем им смотр устраивать! Может нам двоих мало покажется. Может нам всех захочется. Пусть пляшут, пусть поют, пусть себя нам во всей красоте показывают. А там уж мы решим. Так ли, брат Петр?

– Не так! – курносый нос Петра брезгливо наморщился. – А тут такое… Не знаю даже как и назвать!

– Позабыл то слово, которым Аглая называеца? – Марфа усмехнулась, чихнула и утерла чумазый рот подолом платья .

– Я предпочитаю интеллигенцию, как та, что терем сторожит, – фыркнул Петр Иванович. – Предпочитаю беседовать и культурно проводить время! Но без широты натуры! Этого мне не надо!

– Ишь, выродок курносый! И ты, урод очкастый! Интеллигенция! Время им проводить! – Марфа скривила губы. – Нечего изголяцца! Нечем гордицца! Такая ж нечисть, как все!

– В отместку за плутни желаю иметь… – Иван Иванович громко засопел и из его ноздрей снова повалил дым. – … желаю иметь баб. Всех!

– Как то? – Аглая всплеснула руками, и коса её игриво завихляла из стороны в сторону. – И меня? Каким же это манером всех-то? Ах ты, пришлый упырь! Забыл, что я замужем?

– Всех! – провозгласил в унисон брату Петр Иванович. – Пусть на лужайке предо мной пляшут! А уж кого иметь, а кого нет – потом разберем! И замужество побоку!

То ли пропела ночная птица, то ли безвестный упырь-музыкант дунул в берестяную дуду. Насельники и гости Предверия отреагировали на этот звук по-разному. Иван Иванович об руку с братом поспешно отправился на улицу.

– Тож живые сусчества, – хмыкнул Лаврентий. – Ишь, отлить пошли. Вот что значит братская любовь – как отливать, так тож вместе, совокупно.

Соловей мутным взглядом обвел горницу. Уперся стеклянными глазами в Аглаю, набрал полную грудь воздуха, но свистнуть не смог. Любящая супруга успела и к плите подскочить, и чугунную сковородку схватить, и супруга по лысой башке огреть, да так крепко, что воздух из его чрева вышел наружу совершенно иным путём и беззвучно. Не откладывая дела в долгий ящик, Аглая сгребла супруга подмышки, выволокла вон из избы и быстренько вернулась назад. Щеки её раскраснелись, и коса на груди свивалась и развивалась живописными кольцами.

Марфа выбежала из избы не дожидаясь приглашения. Её цветастое платье, скомканное и грязное, осталось лежать на заплеванном полу.

– Ступай и ты до ветру, тетерев, – велела Аглая Лаврентию. – Вижу, вижу намастырился в избе нагадить. А ну, кыш!

И Лаврентия будто ветром сдуло.

– А ты чего? Сымай портки!

– Я не могу, – смутилась Ксения. – Да и холодно там…

– Это наш обыцай! – заявила Аглая.

– Да что за обычай?

– В последнее летнее полнолуние голыми на лужайке плясать – вот обыцай.

– Голыми? На севере? Да разве это лето? Холодно!

Ксению выручил Миняй. Он выскочил из-под стола, подпрыгнул, схватил с плиты большой закопченный чугун с остатками пареной репы, кинулся к выходу.

– Ах ты ворьё перекатное! – взвыла Аглая, хватая кочергу.

Черная пластиковая коробочка с логотипом «Вольво» осталась лежать на полу. Преодолев дурноту и нарастающую апатию, Ксения догадалась спрятать коробочку в передний карман джинсов.

***

Ксения выбежала из избы следом за Аглаей и Миняем. Свежий ночной воздух, напоенный влажными ароматами лесной чащи, ворвался в легкие, остудил больную голову. На улице ей показалось слишком светло после дымного полумрака избы. Тучки разбежались и лунный свет разрисовал поляну перед избой черными тенями. На противоположном её краю темнел угловатый силуэт терема. В широкой кроне липы, среди сучьев метались синие искры и молнии. Подсвеченные холодными огнями листы трепетали, словно в сени дерева резвилась огромная птичья стая. Слышался треск и странное утробное гудение, словно кто-то выпускал из баллона сжатый газ. Ксения смотрела, как искры и молнии, притягиваясь к друг к другу, завиваясь тугими спиралями, превращались в огромную крылатую фигуру. Минуло не более пары минут, когда под сенью вековой кроны, на нижнем толстенном суку воссел, посверкивая чешуей, двухглавый дракон. Одна из голов существа казалась почти человечьей. Слегка вытянутая морда была покрыта нежной розовой кожей. Только нос сильно отличался от человеческого и больше походил на огромных размеров поросячий пятак. Нос бы чрезвычайно подвижен, из круглых его ноздрей вырывались молочно-белые, расцвеченные синими искрами, клубы пара. На этом-то пятаке умещались блестящие окуляры в оправе из белого металла. Вторая голова, покрытая золоченой чешуей, вращала сапфировыми глазами, извергая из хищно ощеренной пасти потоки огня.

– Ну и понты! – прошептала Ксения. – У нас, в Суворовской, такого отродясь не видали!

Горбатая Аглая, обнаженная Марфа и хвостатый Миняй с чугуном в руках, скакали по поляне, вертелись, приседали, выбрасывая в воздух ноги, словно все трое слышали одну и туже зажигательную мелодию. Карп Соловей куда-то пропал, а Лаврентий стоял на пороге избы рядом с Ксенией и приговаривал восхищенно:

– Ууу, змеище! Ууу, красавец! Жаль токма, что Троян первую башку ему отсек. Та-то голова была самая умная из трех, а энтих хоть и две, а всё равно, что ни одной.

– Что это? – прошептала Ксения.

– То братья Петр и Иван слилися во драконе, – благоговейно пояснил Лаврентий.

Чудище взмыло в воздух. Ксения, задрав голову, с невольным восхищением следила за его эволюциями в ночном небе. Шоу получилось отменным.

– Станьте раком, бабы! – ревела из поднебесья человечья, украшенная сверкающими окулярами голова. – И ты, хвостатый, становись!

– Я мальчик! – крикнул Миняй, пускаясь наутек.

Вослед ему неслась струя раскаленного пара, расцвеченного каскадами искр среди которых мелькнудо что-то алое.

Преодолевая чудовищную сонливость, Ксения кинулась вперёд, туда, где в тёмной траве перливалась красным звезда Трояна.

Вот уже железная цепь в её руке. Ксения сунула звезду под ветровку. Куда её спрятать? Она огляделась. Всё население Предверия кружилось в сатанинской пляске. Неистовствуя под парами изделия кизлярских мастеров, они позабыли о звезде. Двуглавый дракон кружился над ними, демонстрируя лесным жителям фигуры высшего пилотажа. Ксения кинулась к терему. Ей стоило немалого труда растолкать спящую Зою, повесить ей на шею звезду, умолять тот час же завести мотор и…

− Нас догонят. Бесполезняк, − проворила Зоя, указывая вверх, где в светлеющем небе совершал свои чудощные кульбиты Змей Иванович.

У Ксении не оставалась сил даже на досаду. Заплетающиеся ноги понесли её в сторону автомобиля. Она надеялась, улучшив момент, завести двигатель и как-нибудь по-тихому улизнуть. И наплевать на их смешную миссию. И наплевать на Игоряшку.