Глава четвёртая. Узилище (второй сон госпожи Фу).

 

Следом за тяжёлым кошмаром последовало ещё более тягостное пробуждение. Некоторое время, Лена просто лежала на спине, прислушиваясь к собственным тактильным ощущениям, запахам, звукам.

Шелковые простыни приятно ласкали тело, однако, кожу лица раздражала высыхающая солёная влага. Да, она долго и горько плакала. За окнами дома всё чаще проносились автомобили, и она могла слышать успокоительный шелест покрышек. Запах родного жилища постепенно успокаивал, погружая в дрёму. Сейчас она уснёт. Она не боится кошмаров. Такое не может присниться дважды. Дрема уже качала её на своих волнах, когда заверещал мобильник.

– Ах, кто это там!

Прежде чем схватить телефон, Лена выругалась довольно грязно, за что и ударила себя ладонью по губам. Ведь это звонил папа. Опять папа. Она ответила на вызов:

– Папочка?

– Доброй ночи, деточка. А я вот не сплю и решил позвонить.

Лена сощурилась, пытаясь разглядеть мелкие циферки на дисплее мобильного устройства.

 – Чёрт… чёрт… – пробормотала она, шаря по поверхности прикроватного столика.

Там навалено тысяча вещиц, но очков среди них, как назло нет.

– Вот именно, чёрт, – отозвался динамик мобильника голосом её отца.

– Я имела в виду время, папочка. Который сейчас час.

– Чёрт знает что – вот который час.

– Ты плохо себя чувствуешь? Я тоже. Позволю себе напомнить, что и я не молода. Перевалило на седьмой десяток.

– Ах ты модница моя! Моя красавица.

Голос старика дребезжал и пресекался, но в целом звучал вполне бодро. Лена тоже приободрилась.

– Папа, я бы пожелала тебе доброго утра, если б оно уже настало. Только я вот думаю, ночь ещё не кончилась.

– Да она и не начиналась, детка. Вечер в полном разгаре. Праздник! Праздник!

Лена вздохнула. Похоже, старик опять заговаривается.

– Папочка, передай телефон сиделке. Я хочу сказать ей…

Старик выругался не менее витиевато и скабрезно, чем его дочь за несколько минут до этого.

– Папа! Передай телефон сиделке!

– Приезжай в Дедково и говори с ней лично, когда речь идёт о твоей семье. А заодно посмотри на эти бесчинства.

– Что?

– Твой Фундуклеев снова, точнее опять…

– Что?

– Голые бабы во дворе танцуют. Я их всех пересчитал: две блондинки, одна шатенка, одна брюнетка, одна стриженная и выкрашена в этот цвет… забыл название…

– Не поняла. Голые танцуют? В ноябре?

– В ноябре. Голые. Выпили, конечно. И мне поднесли. И я выпил. Доволен, в общем-то. Но будешь ли довольна ты, ведь одна из них уже забралась в дом.

– Только одна?

– В том-то и дело, что одна. Впрочем, возможно, она не твоего Фундуклея претендует, а на другого.

– Другого? Кто этот другой?

– Не помню фамилии, но я его раньше видел. Платиновая.

– Что?

– Пятая баба рыжая. Стриженная.

– Кто там ещё есть?

– Они хотели опоить меня снотворным, но я не такой уж маразматик и запомнил, как выглядят эти таблетки. Я их бросил под кровать, Лена. То-то они удивились, когда поняли, что я бодрствую. Приезжай. Повторяю: одна из этих баб в доме с твоим мужем. Потому что Киселёв сейчас в саду и целуется с другой. Я их вижу в окно. И сиделка видит. Приезжай Лена! Я много раз говорил тебе, что Фундуклеев слишком молод для брака с тобой. Тринадцать лет разницы! О чём ты думала, когда выходила замуж за эдакого молодца? Меня опять хотел опоить. Когда-нибудь он своего добьётся, и я сдохну или…

– Извини.

Лена нажала на «отбой».

Из кровати вылезать не хотелось. Она рассеянно листала меню мобильника, раздумывая. Звонить сиделке или не звонить? Её, конечно, беспокоил отец, но обсуждать поведение мужа с посторонним человеком? Нет, такое не допустимо. Ей и самой нелегко, а тут ещё эти семейные драмы. Дети Фундуклеева от предыдущих браков и прижитые без вступления в брак, её собственные дети, все уже взрослые и все в курсе их семейных проблем.

Ей стоило немалого труда расстаться с постелью. С вечера она не поужинала, а для завтрака было ещё слишком рано. Чашка кофе, несколько глотков воды, найденное в холодильнике увядшее яблоко − вот вся пища, которую она употребила в ожидании такси.

Хорошо знакомый лифтовой холл первого этажа встретил её гулкой тишиной. Пять ступеней вниз, мимо почтовых ящиков и стеклянного павильона консьержки и вот она на улице. Подойдя к пассажирской двери ожидавшего её такси, Лена напряглась. Вспомнилась предыдущая поездка с Миреле. Ах, нет же! Та поездка ей всего лишь приснилась. Кошмар, каждую подробность которого, каждую из ужасных сцен она всё ещё помнила слишком ясно вверг её в панику. Лена кинулась обратно. Волнение мешало правильно набрать нужную последовательность цифр. Паника заставила её стучать ладонью по кнопкам кодового замка – подъезд родного дома с его давно не мытой лестницей и любопытной консьержкой казался её самым безопасным в мире местом.

– Эй, что с вами? Вам плохо?

Госпожа Фу обернулась. Водитель такси, выскочив на тротуар, смотрел на неё с сочувственным любопытством.

– Если вам плохо, можно поехать не в Дедково, а в больницу. Или вызвать неотложку.

– Нет! Мне не настолько плохо.

– Значит в Дедково?

Пассажирская дверь такси распахнулась перед ней.

– Садитесь!

– Да. Поедем в Дедково, пожалуй.

Однако, противореча собственным словам, Госпожа Фу прижалась спиной к двери подъезда. Десять шагов, отделявшие её от распахнутой двери такси, казались огромной дистанцией – ноги отказывались повиноваться, она не могла сделать ни шагу. Водитель, недоумевая, глазел на неё.

– Я сяду при одном условии…

Изумлённый взгляд в ответ.

– … если в вашей машине больше никого нет…

– Думаю, лучше вызвать неотложку. Вы вышли из этого подъезда. У вас дома никого нет? Муж, близкие?

Водитель резко захлопнул дверь. Ему быстро наскучило уговаривать чужую, растрёпанную, съехавшую с катушек, старуху. Легко одетый под ноябрьским дождём он быстро начал мёрзнуть.

– Нет. Я одна. А в Дедково меня ждёт отец. Он стар и болен.

– Тогда садитесь и поедем к вашему больному старику.

Водитель снова распахнул пассажирскую дверь.

– Что за ерунда? В моём такси никого не может быть кроме меня!

Госпожа Фу кинулась к двери. Так кидается в омут отчаявшаяся душа.

В салоне такси было тепло, пахло автомобильной косметикой и, совсем немного, табаком. На заднем сидении никого не оказалось, и госпожа Фу мгновенно успокоилась. Быстро миновав Лесную улицу, такси выскочило на Ленинградский проспект.

Автомобиль покатился по Ленинградскому шоссе в сторону МКАД на предельно допустимой для этой трассы скорости. Так этот совершенно незнакомый, но, судя по всему, добрый и сострадательный человек, умчал её прочь от кошмара. Слева и справа мелькали спящие дома, но Москва отчасти бодрствовала: работали круглосуточные магазины, в подворотнях парковались развозящие различный товар грузовички, в попутном и встречном направлениях ехали украшенные шашечками автомобили, по тротуарам шныряли какие-то мутные личности. Такси двигалось по дублёру Ленинградского шоссе, и госпожа Фу успела заметить нескольких женщин вполне определённой внешности и очевидных занятий.

– Странно. Давно не видела проституток, – проговорила она рассеянно.

– Их навалом повсюду, – ответил водитель. – Скоро опять увидите.

Между тем такси выкатывалось на МКАД.

– На МКАДе проститутки? Впрочем, почему им там не быть…

– И на МКАДе, и в вашем Дедково. Этого добра везде полно…

На МКАДе госпожа Фу окончательно успокоилась. Прекратив следить за жизнью на обочинах трассы, она достала из сумочки зеркальце. Из крошечного овала дамской пудреницы на неё глянуло некое подобие сказочной злой феи. Причёска неопрятная: волосы совсем седые у корней, тёмные на концах, взъерошены, перепутаны. Лицо обвисшее, серое, с выражением усталой, но всё ещё свирепой фурии. Белки глаз красные. Кожа век отёчная, буроватого оттенка. Косметическими средствами бороться со всем этим бессмысленно. Госпожа Фу спрятала зеркальце на место.

– Хорошо, что зеркало такое маленькое, – пробормотала она.

– …только на МКАДе-то одни безобидные хохлушки из дешёвых, а у вас в Дедково они другие, – продолжил свою мысль водитель.

– Элитные эскорт-услуги в Дедково? Впервые такое слышу, – госпожа Фу скроила вежливую улыбку, давая понять, что продолжение темы проституток не только скучно, но вообще не уместно.

– Та, если б этих услуг не было, то вы не мчались бы ночь-полночь. Вы же и на такси не особо любите тратиться. А дошли бы утром спокойно до Белорусского вокзала и сели бы, по обыкновению, на электричку. Посадка на конечной остановке – все места свободны. Едешь, газетку почитывая, ничем не хуже такси. А то и лучше, пробок-то нет. От электрички вам десять минут ходу – и вот вы дома. А тут мчитесь. Вопрос: зачем?

Госпожа Фу уставилась на затылок водителя. Парень, как парень: худощавый, темноглазый, остриженный «под ноль». Госпожа Фу перевела взгляд на отражение в зеркале заднего вида. Тёмные блестящие глаза, короткая ухоженная борода – кажется, такое оформление растительности на подбородке и щеках именуют «пармским стилем». Одет дёшево. Впрочем, чего можно ожидать от водителя такси? С таким доходом дорогие бренды ему не по карману. Забившись в уголок на заднем сидении, она некоторое время рассматривала незнакомый, грубовато вылепленный профиль, чувствуя тошнотворые позывы совершенно иррационального страха.

– Шо, стрёмно? Та не боитесь. Скоро уж приедем.

– Я вижу вас впервые. Тем не менее, вы так хорошо осведомлены о моей частной жизни, что…

– … шо вас это пугает. Ерунда! Вот за этим углом – крашеные железные ворота. За воротами ваш дом. Там вам нечего бояться. Ну шо? Вылазьте. С вас одна тысяча сто рублей.

Госпожа Фу долго рылась в портмоне – деньги пересчитать никак не удавалось. Купюры прилипали к вспотевшим ладоням. Она чертыхалась и сетовала на темноту. Наконец, ловкие, бестрепетные пальцы выхватили из её руки две купюры в тысячу и сто рублей. Потом водитель помог ей выбраться из машины, проводил до ворот, отвалил в сторону полотно тяжёлой, металлической двери.

Госпожа Фу застыла на границе имения Фундуклеевых, не в силах пересечь заветную черту. Она смотрела на тёмное окно комнаты своего отца. Старик уже уснул, а ведь совсем недавно говорил с ней бодрым голосом. Навскидку, никаких следов недавней оргии не наблюдалось: справа от входа ящик для компоста и печка-барбекю, прямо перед воротами посыпанная гравием парковочная площадка, непосредственно за ней – дом, в котором не светится ни одно окно. Всё как обычно, и всё же что-то не так. Возможно, она обнаружит что-то интересное – или пугающее! – непосредственно за домом, в саду, где по словам ёё отца Киселёв с кем-то там целовался. А может, лучше ничего не выяснять? Просто повернуться и уйти. Такси, наверное, всё ещё стоит у обочины. Она вернётся в квартиру на Лесной и, возможно, сможет уснуть. Госпожа Фу сделала шаг назад и ударилась спиной о закрытую калитку. Ослеплённая страхом она шарила ладонями по поверхности металла в поисках ручки, замка, засова, торчащего из полотна калитки болта, заусенца – чего угодно, лишь бы ухватиться, потянуть на себя калитку и выбраться из этого ада. Кажется, она даже стучала в полотно калитки кулаками. Металл отзывался на её удары глухим гулом. Кажется, она звала на помощь и была услышана. Калитку толкнули снаружи, и госпожа Фу получила чувствительный удар по лбу.

– Та шо ж вы так голосите, хозяйка? Калитка отперта. Вот ручка. Потянуть – и всё. И прочь из этого ада.

Госпожа Фу растерянно уставилась на говорившего. Высокий, тощий парень в джинсах и худи. Капюшон закрывает верхнюю часть лица. Но кончик носа, красиво очерченные губы и борода хорошо видны. На нижней губе висит чадящая сигаретка.

– Ах и вы тоже?

Госпожа Фу отступила на шаг, потирая ушибленный лоб.

– Та шо же я?

Красивые губы улыбнулись. Улыбка незнакомца оказалась ослепительной в буквальном смысле этого слова – между аккуратно обработанными бритвой усами и бородой, подобно праздничному фейерверку, заискрились разноцветные огоньки. Госпожа Фу смутилась. Страха, как не бывало.

– Просто вы очень похожи на водителя такси, на котором я приехала. Кстати…

– … та такси же уехало, – подхватил парень, улыбаясь ещё шире.

– Но кто вы?

– Та ваш муж меня нанял, Елена Ивановна. Я – Врагов. Не слыхали? Я ходил в ларёк купить молока и хлеба для утреннего завтрака вашего папаши.

В подтверждение своих слов Врагов показал ей пакет с логотипом ближайшего сетевого минимаркета.

– Вот. Хлеб и молоко.

В подтверждение своих слов он достал товар из пакета и продемонстрировал его госпоже Фу. Потом он закрыл калитку и задвинул завов. Но этого ему показалось мало. Достав из заднего кармана огромный, хорошо знакомый госпоже Фу, ключ, он запер калитку. Всё. Теперь ей точно не выйти.

– Та и не надо. Ступайте домой, хозяйка. Не так страшен ад, как его малюют.

– Ад? Я не хочу в ад, – ей не удалось сдержать рыдание.

– Так не бывает. Все люди стремятся почему-то именно в ад. Разве не так?

Теперь ухмылка нанятого мужем чернорабочего выглядела совсем уж наглой. Госпожа Фу вспыхнула.

– Да кто вы такой, чтобы рассуждать?.. Что вы понимаете?.. Молоды ещё..

Тот рассмеялся с поистине сатанинским неистовством. Хохотал, запрокинув голову назад. Капюшон худи свалился с его головы, обнажив гладкий, поросший тёмной щетиной череп с заментыми залысинами возле лба. Госпожа Фу в смятении наблюдала, как дёргается его кадык.

– Вы смеете смеяться?!! – гнев мгновенно изгнал из её души остатки страха. – Вы уволены!!! Я сейчас же скажу мужу, что уволила вас!

Отсмеявшись, Врагов уставил на неё увлажнившие глаза.

– Во-первых, я так стар, что годов моих не сосчитает и Всевышний. Во-вторых, отсюда меня уволить может только тот, кто назначил. То есть тот же Всевышний.

– Я не верю в вашего Всевышнего. Кем бы он ни был, меня это не касается. Тут мой дом и всевышний тут я!

Её собеседника поразил новый, ещё более ужасный, чем первый, приступ хохота. Несколько мгновений госпожа Фу наблюдала, как цветные протуберанцы изливаются из его рта в чёрное и сырое небо.

– Над чем вы смеётесь? – обиженно спросила госпожа Фу.

Но он двинулся в сторону дома, не удостоив её ответом. Госпожа Фу поплелась следом. Поразительная вещь: походка Врагова была столь легка, что гравий под его подошвами не издал не звука, в то время, как каждый её шаг сопровождался отчётливым хрустом. Она старалась ступать легче, она кралась, время от времени останавливалась, прислушивалась к тишине. Так ей удалось отстать от Врагова и сосредоточиться на собственном доме, который, судя по всему, спал. Впрочем, за домом, в саду что-то действительно происходило. Госпожа Фу явственно слышала стук и тихий шелест, и тяжелое дыхание работающего человека.

Уже не опасаясь произвести шум, госпожа Фу заторопилась. Скоро она достигла низенького крылечка. По-девичьи легко перескочив через две невысокие ступеньки, она взялась за ручку двери. Дверь оказалась не заперта, но свет в прихожей не горел. Госпожа Фу ещё раз прислушалась к дому – ни звука. Зато в саду продолжалась какая-то возня. Звук был такой, словно кто-то вонзает в землю штык лопаты. Со всей мыслимой осторожностью госпожа Фу спустилась с крылечка.

От крыльца, через сад до, так называемой «бытовки», ведёт дорожка в две плитки шириной. Слева и справа от дорожки припорошенная палой листвой, земля, сырая и мягкая. Она подкрадётся бесшумно и выяснит, наконец, кто возится в её саду и куда исчез Врагов. Впрочем, второй вопрос не слишком-то её интересовал. Все три окна бытовки были освещены, но туманная морось растворила этот свет в себе, размазала, притушила, обесцветила. В переплетении влажных ветвей, сквозь влажный туман Госпожа Фу в освещённых окнах могла разглядеть лишь неясные очертания каких-то фигур. Но много больше её занимали неясные тени, перемещавшиеся во мораке сада от дерева к дереву. Тени явно избегали пятен света,отбрасываемых на траву светящимися окнами бытовки. Молчаливые, они производили лишь шелест да тихий глухой стук, словно кто-то рыл землю. Госпожа Фу замерла, сосредоточившись. Так она смогла услышать и голоса. Двое мужчин о чём-то тихо переговаривались между собой, но слов было не разобрать.

Госпожа Фу осторожно двинулась вдоль дорожки по влажной траве, стараясь не шуметь. Низко нависающие ветви огромной яблони преградили ей путь. Пришлось пригнуться. Пробираясь под раскидистой и низкой кроной, она не один раз оскользнулась на влажных листьях, но ей удалось устоять. Природа шелеста и стука стала ей ясна, когда она, наконец, подкралась к источнику звуков на достаточно близкое расстояние. Двое мужчин сосредоточенно и целеустремлённо копали яму. Оба стояли в ней по пояс. Один из них был вооружён лопатой, другой – тяпкой. Один из двоих являлся её мужем, но второго госпожа Фу с ходу не смогла опознать. Всё окончательно прояснилось, когда этот второй заговорил:

– Та шо, хозяин, глубже копать не надо. Давай его укладывать.

Врагов! Значит он не в бытовке, а тут, в саду, помогает её мужу рыть яму. Но зачем им понадобилось рыть яму под яблоней глубокой ночью? От страха госпожа Фу почувствовала позывы на низ. И не только! Боль! Новый мучительный приступ накрыл её с внезапностью и мощью селевого потока. Вымокший и продрогший сад закружился. Она сжалась в комок, обхватив себя руками в тщетной попытке устоять. Но тело уже не повиновалось её воле, и она сначала рухнула на колени, а потом завалилась на бок. Боль стучала в висках и скручивала кишечник. Боль ожила в каждом суставе и сочилась слюной изо рта. Боль овладела ею всецело, лишив способности видеть, слышать, двигаться, мыслить, бояться и сопереживать. Госпожа Фу уткнулась лицом в ворох листвы, мокрый и холодный. Прикосновение холодной листвы принесло ей облегчение. Так больному приносит облегчение приложенный ко лбу ледяной компресс. Боль начала угасать, уступая место иным чувствам. Первой вернулась способность слышать.

– Кто-то стенает чи мне прислышалося? – проговорили совсем рядом.

– Копай! Хватит рассуждать. Надо похоронить его, пока Лена не опомнилась.

– Та хватит. Уже глубоко.

– Нет… ещё сантиметров тридцать – пятьдесят… не меньше…

– Та времени нет. А ну, как она не останется в доме, а потащится следом за мной?

Они продолжали переговариваться. Госпожа Фу пока просто слушала неправильную речь чужого мужчины и ответы своего мужа. Последний говорил не вполне внятно, с придыханием, как уставший от тяжёлой работы человек. Ещё бы! В его-то возрасте и ямы рыть!

– Не болтай! Она уже в доме. Видишь, ходит по комнатам?

– Кто?!! Ничего не вижу. Впрочем, кажется, это не она. Ты уверен, что она вернулась?

– А то!

Госпожа Фу услышала глухой стук – собеседник её мужа бросил на землю своё орудие. В тот же миг к ней вернулось зрение. Теперь она видела лицо Врагова так ясно, будто он засунул за пазуху зажжённый фонарик. Резко очерченные скулы, тьма в глазницах, оскаленный рот – страшный, демонский облик. Она предпочла бы отвернуться, снова зарыться лицом в листву, но пока лежала неподвижно, опасаясь возвращения боли.

– Это Миреле шляется по дому. Тогда где же другая? – Врагов грязно выругался и полез из ямы наружу.

– Постой! Со своей бабой разберёшься попозже. Помоги мне положить тело в яму.

«Положить тело в яму» – именно так выразился её муж. А потом – шелест, треск ломаемых веток, кряхтение, возня, глухой стук, знакомое тяжёлое прерывистое дыхание.

– … давай теперь закапывать, – прохрипел её муж.

– Погоди!

Внезапно госпожа Фу заметила, что в саду будто бы сделалось светлее.

– Сука! Она зажгла прожектор на крыше! – голос её мужа больше походил на визг какого-то насмерть перепуганного животного.

Теперь госпожа Фу ясно видела обоих: и мужа, одетого в его обычный прорезиненный плащ и пёструю шапочку, и Врагова в черной майке и невероятно грязных джинсах. Оба стояли под яблоней на краю ямы, которую она теперь тоже видела совершенно ясно, и смотрели куда-то ей за спину.

Госпоже Фу удалось перевернуться на другой бок. Теперь она могла видеть дом и освещённые окна холла, на которых не было занавесок.

Её холл – большая, захламлённая комната. Вешалка для верхней одежды, коробки и ящики с разным съестным и несъедобным скарбом, лестница на второй этаж, дверь в коридорчик. Где-то там, за этой дверью комнаты её отца и сиделки, кладовка, санузел. Сейчас она встанет и отправится туда. Вот только эта женщина, стройная, с рыжей растрёпанной причёской, смутно знакомая, но не узнаваемая, что она делает в её кладовке совершенно нагая? Вот она сняла с крюка и накинула на плечи мужской драповый бушлат. Широкая, шитая на крупного мужчину одежда, прикрыла её тело целиком, от шеи до пят, оставив для ревнивого взора госпожи Фу только красивое лицо стройную шею и огненную причёску. Вот женщина выхватила с верхней полки мужскую же трикотажную шапку, чтобы спрятать под ней свои до неприличия красивые волосы. Вот она повернулась лицом к окну и её недобрый, добычливый взгляд нашарил в ворохах растительного хлама потное, перепачканное чёрной землёй лицо госпожи Фу и впился в него.

– Она там! Она ходит по дому!!! – воскликнул господин Фу, кидаясь к крыльцу.

 При этом, он едва не наступил на собственную жену. На бегу он несколько раз оборачивался, и госпожа Фу могла видеть его искажённое лицо. Однако, она прочла в знакомых чертах отнюдь не похоть, но страх и ненависть.

– Фу, какая мерзость! – выдохнула госпожа Фу, переворачиваясь на спину.

Боль окончательно отпустила её. Страха как не бывало. Она чувствовала лишь легкую усталость и приятную истому, как после лёгкого наркотика.

– Та и правда. Вставайте. Нет смысла больше скрываться, – отозвался Врагов.

Он приблизился, помог ей подняться на ноги. Так она оказалась в крепких объятиях чернорабочего. Опасаясь нового приступа дурноты, она всматривалась в полумрак сада, прислушивалась к собственным ощущениям. Крепко сбитое, пахнущее свежим потом тело этого человека неожиданно будоражило, казалось бы, давно забытые желания. Врагов молчал. Задрав голову, он следил за происходящим в доме, а там попеременно вспыхивали и гасли окна на всех трёх этажах, слышался топот ног и приглушенные голоса. Несколько голосов.

– Эта женщина, Миреле. Я узнала её… – начала госпожа Фу.

– Стерва, – кивнул Врагов.

– … она мне приснилась во сне. Отвратительная фурия. Выходит, кошмары сбываются? Ведь сейчас-то всё происходит в яви. Но как она оказалась здесь? Мой муж… Это его любовница?

– Нет. Это я её привёл. Она моя. Была моя.

Госпожа Фу в недоумении уставилась на Врагова, но глядя на него снизу вверх она могла видеть лишь щетину на его подбородке.

– Это вы напрасно. Дело в том, что мой муж чрезвычайно охоч…

– … та ерунда. Это не самый большой его грех. Хотя иной человек во сто крат блудливей демона. Вот и ваш муж из таких.

– Что вы несёте!

Она высвободилась из переставших казаться ей дружескими объятий.

– Та ладно! – Врагов отступил на пару шагов.

Глянул так, словно ледяной водой окатил. Теперь в свете прожектора госпожа Фу могла ясно видеть его лицо. Да что там лицо! Глаза – тёмные провалы и в них кромешная пустота. Или космос. Или что-то ещё неведомое и страшное, ранее не виданное ею. А Миреле! О, у Миреле точно такие же, кошмарные глаза.

– Я сплю. Я опять уснула, – пролепетала госпожа Фу.

– Та нет же. Айда со мной.

Схватив за руку, он потащил её к свежевырытой яме. Госпожа Фу пыталась сопротивляться, но высвободить из его тисков запястье никак не получалось. Ей чудилось, будто Врагов непременно столкнёт её в яму, к тому, кто там уже лежит. Страх парализовал её, лишив воли к сопротивлению. А Врагов тем временем зажёг фонарик мобильника и уже светил им в черноту у них под ногами. Там, между нависающими комьями садовой почвы что-то влажно белело, так светит полная луна, сквозь туманную дымку дождливой ночи, так белеет лицо утопленника через толщу неподвижной воды.

– Там лежит человек! – пискнула госпожа Фу.

– Та не человек уже. Покойник. Вот где грех вашего мужа. Что там Миреле!

– … что же это… что… кто… зачем… – лепетала госпожа Фу.

– Та вы посмотрите как следует.

Отпустив её руку, Врагов опустился на колени и посветил фонариком в белое лицо. Серые брови, острый поросший белёсой щетиной подбородок, лиловые, платно сомкнутые губы, старческие пятна на висках – госпожа Фу охнула, узнав отца. А Врагов, тем временем, нашарил в темноте тяпку, отодвинул её черенком плотную, влажную ткань, скрывавшую шею старика. Да шеи-то, собственно, и не было. Только чёрно-бурое влажное месиво в том месте, где полагалось быть кадыку.

– Это он тяпкой, – пояснил Врагов. – И шо на него нашло? Ну, застал дед его с Миреле. Ну, матюгался, дескать, сколько можно с бабами-то разными. Та и Миреле вспылила. Чертовка она. Страстная. Огонь! Шо, даже не заплачете? И то верно. Старик был та ещё вредина. То лежит и ссытся, то по дому шастает и в каждый угол суётся. И всё ему надо. И всем недоволен. Вас только сучкой называл и никак иначе. Хоть и за глаза. «Сдриснула, сучка» – так и говорил. Это о вас-то, о хозяйке, о своей дочери. Вы ж, наверное, такого ему и желали? Чи ни? Та вы встаньте с земли. Сколько можно в грязи валяться? В вашем возрасте пневмония никому не нужна. Айда в дом. Чи не в дом, так в бытовку. Не хотите? Вызвать такси? Докуда вам? Адрес? Лесная улица?

Потом Врагов тащил её к воротам. Поддерживал под мышки, кантовал, как тряпичную куклу. За воротами уже ждало такси. Пассажирская дверь распахнута.

***

– … надо неотложку… милиция… похороны… мой муж… папа… фу, какая мерзость!..– бормотала женщина, глядя на Врагова с мольбой.

Таков уж человек: чем более жесток, тем жалобнее требует пощады.

– … я не могу сесть в такси… там Миреле… с ней страшно… очень… и ещё: я больна… мне надо к врачу…

– Завтра всё, – отвечал Врагов, засовывая её на заднее сидение.

Женщина уже начала меняться. Волосы её выпрямились и приобрели сероватый, русый оттенок. Лицо немного осунулось и обрело чёткие очертания первой поры юности. Плечи и грудь окрепли, живот округлился так, что Врагову стоило немалых хлопот уместить её на заднем сидении старенького «Москвичонка», выпуска 1975 года.

– Что это? Папина старая машина? – пролепетала юница, оглаживая беленькой ладошкой дерматин и пластик внутренней обивки. – Вот, видите, чёртики! Нарисованы шариковой авторучкой. Это я сделала, когда училась во втором классе.

Над спинкой водительского сидения возвышался складчатый бритый затылок.

– В «Грауэрмана» везти? – водитель обернулся, блеснула серебряная оправа очков.

– А то! – усмехнулся Врагов. – И аккуратней. На дороге наледь.

– Папа! – госпожа Фу захлебнулась плачем. – Как же так! Это ты! А я видела тебя во сне. Только что! Ты был мёртвый! В могиле! Аххх…

Тело женщины содрогнулось. Она оскалилась, плотно стиснув зубы, и зажмурила глаза. Запрокинутая головка, трогательно обнажённая шея с голубой, отчаянно пульсирующей жилкой, влажная от испарины кожа. Как же маются человеки! Врагов сглотнул жалость.

– Сама там не окажись. Эк, тебя плющит, – буркнул водитель.

– Папа, это схватки! – едва слышно проговорила женщина.

– Конечно схватки. Когда Господь изгнал первых людей из рая, родовые муки стали первым из его напутствий в наказание за блуд. Наблудила, вот и получай.

– Папа, поедем же! Аххх.. – по щекам женщины струилась влага. – У меня ягодичное предлежание. Мой ребёнок… я боюсь за него!

– А ты, папаша, не поедешь с ней? – полюбопытствовал водитель.

Врагов, усмехаясь покачал головой. Цветные зайчики запрыгали по обивке автомобиля.

– Он не поедет! – фыркнул водитель. – Он ржёт! А ты тоже хороша. Нашла от кого рожать. Да и кого ты родишь от такого отца? Чёрта, не иначе.

– Кто не даёт тепла своим детям, пока они малы, тот не получит его в старости, когда ослабеет сам, – проговорил Врагов.

– Где ты тут видишь детей, умник? Это она-то дитя? Это ты дитя так конкретно обрюхатил? А что до моей, якобы, старости, так она мне не далась. Не доживу!

Врагов хлопнул дверцей автомобиля. Выхлопная труба чихнула. «Москвичонок» тронулся. Врагов закурил. Автомобиль отъехал метров на сто, когда он услышал первый, самый отчаянный вопль незадачливой роженицы.

– Проснётесь опять на Лесной. Всё честь по чести, как у нас заведено. На новый круг, – проговорил он и выбросил окурок в придорожную канаву.

 ***

Оклеенная обоями перегородка делила помещение бытовки на две неравные части. Сначала гость попадал в меньшую из них. Тут, прямо у входной двери, располагался вполне современный биотуалет, являвшийся самым новым предметом интерьера. С ним соседствовали классическое жестяное корыто и пластмассовый рукомойник. На стене, рядом с мутным зеркальцем прибита полочка. На ней треснутый стакан с зубной щеткой и тюбиком пасты, принадлежности для бритья. На тарубетке в углу ворох несвежих полотенец.

Перешагнув через корыто и миновав раскалённую «буржуйку», можно попасть в жилую комнату. Здесь, на обеих полках низенького, полированного серванта толпятся разномастные фарфоровые и фаянсовые безделушки: купидоны с отбитыми носами, стадо слоников, две красотки в кринолинах (одна без головы, у другой безвозвратно отломился зонтик) разбитая, но заботливо склеенная ваза Кисловодского фарфорового завода, шкатулки, пепельницы, подставки для яиц и салфетницы – хрупкий, покрытый патиной пыли хлам, не модный, не применимый в обиходе современной хозяйки. Рядом с сервантом – кованная галошница и рогатая, увешанная одеждой вешалка. Покрытый цветной клеёнкой стол придвинут к окну. Выкрашенную масляной краской, огромную тумбу властная рука заточила в самом дальнем углу. На ней разместили двухконфорочную плитку, рядом – двадцати литровый старинный баллон с полустёртой надписью «ПРОПАН» и древним редуктором. Кухонная утварь, старая, потемневшая, с потёками несмываемого жира и отбитой эмалью, неопрятными стопками громоздится на серванте. Между тумбой и столом сердито ворчит компрессором дрекний монстр марки «Юрюзань». Своей спиной он загораживал половину и без того невеликого оконца.

Но всё это так, мелочи. Доминирует же в бытовке раскладной диван. Огромное лежбище завалено засаленными ватными одеялами и прохудившимися подушками. В комнате витает смрад переполненной пепельницы, смешанный с ароматами свежезажаренной картошки, сельди-иваси и репчатого лука.

– Одна, вторая, третья… Постой! – Миреле сердито высвободилась из объятий Фундуклеева. – Пятая, шестая… Ой, я сбилась! Надо снова. Одна…

Она пересчитывала пустые бутылки под столом, а хозяин бытовки и всего имения робко топтался между печкой-«буржуйкой» и корытом.

Фундуклеев пробудился рано, затемно, вполпьяна, одержимый воспоминаниями о женщине, пышной и хищной с пугающе-мёртвым взглядом. В поисках нечаянной подруги, преследуемый воспоминаниями о пережитом во сне сладостном кошмаре, он обошёл весь дом и обнаружил его совершенно пустым. Почему-то его не удивило отсутствие лежачего больного тестя и, тем более, сиделки. Тогда в поисках собственного кошмара, он двинулся в сад. Он сразу понял, то ничего не найдёт, но обошёл половину участка, избегая, впрочем, того самого места под яблоней. За ночь землю припорошило белым. Снег лёг достаточно плотно, так, что не понять, где тропинки, где грядки, где могила Киселёва. На свеженастланном полотне снежного покрова Фундуклеев не обнаружил никаких следов, кроме собственных. Припоминая бедлам и ужас минувших суток, трезвея, он всё больше склонялся к мысли о том, что всё пережитое пригрезилось ему. Конечно, кошмар был слишком натуралистичным, но любой кошмар – всего лишь сон и не более, чем сон.

Его настроение изменила одна находка. Возле бытовки Фундуклеев обнаружил перепачканные землёй лопату и тяпку. Тут-то он и перепугался. Мгновенно и окончательно протрезвев, он несколько минут прислушивался к голосам, доносившимся из бытовки. Разговаривали двое – мужчина и женщина. Голос Врагова он опознал сразу. Врагов существует в яви! Сумрачный ноябрь сунул свою твёрдую деляную руку под фуфайку Фундуклеева и тот оцепенел от страха. Женский, смутно знакомый и от того волнующий вывел его из стобняка. Действительно, в жилище Врагова обретается какая-то женщина! Но они ведь уславливались: никаких женщин! Кроме тех, разумеется, которых пригласит сам Фундуклеев. Ему припомнились ревнивые выходки жены. Всплыла в памяти и часть ночного кошмара, связанная с её приездом.

Возбуждённый чужими голосами собственнический гонор, изгнал из головы Фундуклеева остатки недельного похмелья. Они что-то замышляют! Намерены хозяйничать в его доме! Преодолев страх, но всё же снедаемый отчаянным беспокойством и гневом, он открыл дверь в бытовку.

Замерев на пороге, Фундуклеев снова стал прислушиваться к голосам. Возможно, это снова сон. Очередной кошмар, не хуже предыдущего, с убийством Киселёва. Но они беседовали оживлённо. Выясняли отношения. Голос и интонации женщины чрезвычайно взволновали Фундуклеева. Было в этом что-то иррациональное. Возможно ли возжелать самку, услышав лишь несколько сказанных ею фраз? Он слышал слова запальчивые и ревнивые, спровоцированные страстью яркой и горячей. Так ссорятся разбалансированные гормональными выбросами подростки. Фундуклеев сосредоточился на подслушивании:

– Я люблю тебя, – сказала женщина. – И ты меня любишь.

– Нет.

– Это такая у нас любовь…

– Нет.

Когда Фундуклеев решился выглянуть из-за печки, женщина уже выпустила Врагова из объятий, но всё ещё стояла слишком близко. Почти нагая, в коротеньком шелковом пеньюаре, чудом удерживаемом на плечах парой титочек-бретелей, она переступала по загаженному полу босыми гладкими ногами. Кожа – чистейший бело-розовый мрамор самой высокой марки. Волосы – огненный шелк. Миреле! А ночью-то она казалось такой равнодушной, продуманной, ироничной, совсем не такой, как сейчас!

– Ты уходишь? – спросила она.

– С чего ты взяла? – Врагов отвернулся, закуривая очередную сигарету.

– Смотрю и рюкзачок собрал.

– Там всё моё.

– Вещички Фундуклеева прихватил?

– Только деньги.

– Зачем они тебе?

– Я иду к людям. Там нужны деньги. Не устраиваться же мне на работу?

– С волками жить – по-волчьи выть. Так люди говорят. Они делают вид, будто работают, будто делают что-то полезное. Работай и ты. Жить так – значит жить по-людски. Позволь…

Миреле забрала у него рюкзак, не расстёгивая пряжек и не развязывая тесьмы, пощупала в разных местах, помяла, плотно прижав к животу, выждала несколько мгновений, прежде чем вывести резюме:

– Как всё трогательно, как по-людски! Смена белья, пара рубашек, джинсы, лонгслив, «менингитка». Всё с плеча Фундуклеева. И это неплохо. Господин Фу богат и вещи у него хорошего качества. По людским меркам свой поступок называется воровством. По демонским – нормальное поведение. Мотивы твоего побега, и по людским меркам, не вполне свидетельствуют о твоей безусловной порядочности. Ты не хочешь принимать участие в зверствах, что свидетельствует о твоём милосердии. Пусть даже зверство – это воздаяние за вполне конкретные грехи. Твоё милосердие абсолютно, а значит, ты слишком добр, чтобы именоваться демоном. В то же время и в противоположность Творцу, ты ненавидишь, презираешь, брезгуешь людьми. Ты не испытываешь любви ни к одному из человеков и наделал множество жестоких дел. В то время, как даже самый жестокий человек, ты порой демонстрируешь чудеса великодушия. Значит, ты слишком зол для того, чтобы именоваться человеком. С какой стороны не посмотри, ты дефектен, Врагов. Дефектен и деструктивен. Ты не человек, но ты и не демон. Ты стал ренегатом, Врагов.

Врагов терпеливо дожидался конца её пространной речи, и забрал рюкзак, только после того, как она замолчала.

Миреле, всё таки, не хочет, чтобы он уходил. Влюблена. А Врагов, между тем, пристраивает рюкзак с имуществом работодателя себе за плечи, спокойно оправляет лямки. Сейчас она скажет что-нибудь. Попытается удержать возлюбленного ласковым словом или нежным прикосновением. Но Миреле молчит. Неужели сдалась?

– Я ухожу в безлюдные места. Побуду там один. Минует вечность, прежде чем мы снова увидимся.

– Ренегату вернуться будет не просто, предупреждаю тебя, Врагов.

– Лучше смерть, чем вечные муки ревности рядом с тобой. Но на беду я бессмертен. Это обстоятельство изменить нельзя и потому смерти я не ищу.

– Ах, ревность! Как это по-людски! – теперь голосок Миреле больше походил на змеиный шип.

Да и внешность её переменилась. Пышные волосы пожухли и истончились, гладкая прежде кожа сделалась пупырчатой, глаза превратились в узкие щелки, больше похожие на крепостные бойницы, чем на человеческие зерцала. Зато они ожили – за узкими прорезями пылало и билось, отбрасывая игривые отсветы, живое пламя. Тело Миреле вытянулось, истончилось и приобрело способность причудливо изгибаться, избирая в качестве опоры самые различные предметы: спинку стула, черенок лопаты, рогатую вешалку для курток.

– Я – хозяйка этого дома и мне хотелось бы узнать, как обстоят дела…

Фундуклеев подпрыгнул. Пытаясь устоять, он ухватился рукой за огненный бок печки, обжёг ладонь, взвыл и тут же оказался в объятиях собственной жены.

– Откуда ты?..

– Я пришла сюда по твоим следам. Ты волочишься за этой вот змеёй, – Лена указала подбородком в сторону Миреле. – А может уже и не волочишься? Может быть дело сделано, и потому твой Врагов уходит, не выдержав конкуренции с тобой?

Лицо Лены, слишком близкое, огромное и неприятное, застило весь мир, но Фундуклеев всё же заметил, как Врагов прошмыгнул мимо них к выходу. Фундуклеев слышал, как странно скрежетали петли собственноручно навешенной им двери, будто то была не обычная деревянная дверь, но крепостные ворота древнего замка. Да-да! Он откуда-то знал, что именно так скрипят двери замковых ворот!

– Врагов!!! – закричала Миреле. – Он ушел! Дурак!

Она устало уронила руки. Лицо её на миг изобразило отчаяние такое нечеловечески горькое, что глаза Фундуклеева застили слёзы внезапного и досадного сострадания. Оно и к лучшему. Ведь лицо Лены слишком долго находилось в досадной близости от его лица, но теперь он не видит его из-за слёз. Голос жены тоже доносится словно издалека, но это не мешает Фундуклееву ясно слышать каждое её слово:

– Рыдает! Как трогательно! Пожалел любовницу! Но не надейтесь, милая, его жалость так же ненадёжна, как его любовь.

Сказав так, она толкнула Фундуклеева в грудь, и он упал. Почувствовав обжигающую боль в спине, Фундуклеев взвыл. Сознание его помутилось, но уже через минуту он осознал себя лежащим на грязном полу под ногами у женщин. Фундуклеев снова и достаточно близко видел лицо Лены, которая склонилась над ним с зажатым в ладони кухонным ножом. Миреле, вновь обретшая вполне человеческий облик, вертелась волчком, демонстрируя сноровку хорошо натренированной балерины и полное отсутствие нижнего белья. Высоко подбрасывая правую ногу, она на каждом пируэте пыталась выбить орудие из руки жены Фундуклеева, но Лена всегда оказывалась более ловкой. Ей не один раз удалось увернуться от соперницы, прежде чем она вонзила своё оружие в основание шеи Фундуклеева. Миреле тут же остановилась.

– Если уж бить, то в сонную артерию, а она левее, – отчётливо произнесла Миреле. – Так он только промучается, а впрочем…

– Я ненавижу вас обоих! – в голосе жены Фундуклеев услышал знакомые истерические интонации.

Теперь он лежал на боку, совершенно обессиленный, щекой в луже собственной крови.

– Почему я не умираю? – тихо спросил Фундуклеев, без какой-либо надежды на ответ.

Но Миреле отозвалась незамедлительно:

– Умереть – это слишком просто. Перед нами стоят иные задачи.

Лена же, тем временем, немного успокоилась и будто даже устыдилась.

– Значит он не умрёт? – виновато спросила она, указывая на Фундуклеева.

– Нееет! Он ещё сгодится нам для забав. Не так ли, малыш?

– Но кровь… слишком много крови. Мне кажется, она вся уже вытекла…

Фундуклеев осторожно приподнял голову, чтобы проверить истинность слов своей жены. Крови действительно оказалось очень много. Невероятно много! Улегшись поудобнее, он принялся припоминать различные факты, вычитанные в разное время в медицинской энциклопедии. Например, какая кровопотеря является летальной. Или об особенностях ран, нанесённых в область шеи. Ах, эта «область шеи»! Самое уязвимое место. Семейный недуг! Почему же его родственники ранят друг друга именно в область шеи? В то же время он продолжал наблюдать за женщинами. Занятие это казалось ему более чем приятным, ведь у обеих стройные ноги. Лена обута в дорогущие туфли всемирно известного бренда. Обувь прекрасно сидит на её ноге, украшая её. Ноги Миреле босы и перепачканы его кровью. Но, странное дело, в этот, казалось бы, ужасный миг, больше всего Фундуклеева интересовало то место на теле Миреле, где эти ноги берут своё начало. Он смущался, время от времени прикрывая глаза – жена могла обнаружить его интерес и перестать испытывать вину за то, что пырнула его ножом, а ему-то хотелось бы, чтоб Лена маялась чувством вины вечность. Однако, вновь разомкнув веки, Фундуклеев устремлял взгляд всё в ту же точку. Даже на пороге смерти его притягивал этот полюс сладострастия.

– Ах, сегодня ночью мне привиделся кошмар… – лепетала Лена. – Нет, два кошмара… и вы тоже были в нём… вот поэтому я… впрочем, всё уже прошло…

Спрятать страх и смущение не получилось – Лена кинулась к двери слишком поспешно.

– Она уходит… хочет сбежать… – прохрипел Фундуклеев, указывая в сторону двери и изумляясь собственной мощи.

Как же с пробитой шеей, при такой кровопотере он всё ещё способен не только говорить, но и размахивать руками?

Лена ухватилась за ручку двери, потянула на себя.

– Нет, бежать некуда, – сказала Миреле. – Врагов так захлопнул за собой дверь, уходя на то свет, что её теперь запросто не открыть.

Лена продолжала дергать дверь. На глаза её навернулись слёзы. Отчаяние, вина, ужас – гамма самых мучительных чувств, способных довести человека до иступления – всё выплеснулось наружу криками и кровью под обломанными ногтями. Фундуклееву внезапно сделалось жаль её.

– Ну что вы, милая. Не стоит, – шипела Миреле. – Врагов опять обиделся. Пошёл бродить. Через некоторое время он вернётся разочарованным – живые люди ничем не лучше адских мученников. Но пока…

Губы Миреле шевелились. Очевидно, она продолжала произносить какие-то слова, но голос её сделался таким тихим, что до слуха Фундуклеева долетали лишь отдельные шипящие и свистящие звуки. Так шипит рассерженное пресмыкающееся.

Лена затихла, замерла, ухватившись за косяк. Неужели новый приступ? Фундуклеев попытался извернуться, чтобы лучше видеть её лицо. Он хотел даже окликнуть жену, но тело отказывалось повиноваться его воле. Он – просто тряпичная кукла, валяющаяся на полу в луже собственной крови. Впрочем, нет. У тряпичной куклы нет кровеносной системы.

– Лена… что?.. опять?.. очень больно?.. – едва слышный лепет, как стая ночных летних мотыльков, слетев с губ Фундуклеева, чудесным образом достиг ушей его жены.

– Да… Ударило будто молотом. И под ложечку… я задыхаюсь!..И по голове… Я ничего не вижу. Ослепла!

– Сочувствую...

Фундуклеев попытался приподняться. Собственное тело теперь казалось ему и невесомым, и непослушным одновременно. Наверное, так чувствует себя обитатель космической станции. А картина мира, тем временем, снова переменилась. Он опять видела хищное лицо Миреле, её мёртвые глаза, её кроваво-красную улыбку. Теперь Миреле демонстрировала ему не только свои алые губы, но и красный, слоистый, змеящийся язык. И зубы. Острые её клыки были перепачканы кровью.

– Да, я люблю свежее мясо, – проговорила она. – Поэтому ты, Фундуклей, хоть и грешен, но не так ужасен, как я!

Схватив Лену в охапку, она закружилась в танце. Её жертва попыталась вырваться, но Миреле оказалась намного сильнее.

– Ты ведь сильная девочка. Привыкла терпеть боль? А сейчас мы пойдём ухаживать за папочкой. Он тоже не слишком ужасен. Я намного хуже их обоих. Намного! Сначала я откушу от тебя кусочек, а потом дам откусить каждом их них. А потом…

Фундуклеев бессильно наблюдал, как Миреле вонзает зубы в плечо его жены.