Накануне нашего крестного хода Иринарховского в день памяти преподобного Сергия Радонежского было немного грустно. Раньше обычно мне поручали идти с образом преподобного в крестном ходе к надвратному храму в честь святого, а тут шел позади всех. И в храме во время молебна стоял с краю. Закончился молебен. Я решил опять идти сзади. Схимонах Афанасий, проходя возле меня, приподнял черный капюшон своей мантии и с улыбкой поклонился мне. Мы с ним и здороваемся-то редко. Он в Николо-Бое подвизается. Я засомневался: может, он кому-то другому поклонился? Афанасий, словно прозрев эту мою мысль, высунул из необъятного черного рукава свою огромную ручищу, обхватил мою ниже локтя и пожал. Я догадался: видимо, что-то прочитал из моей прозы. Опять он слегка кивнул и пошел дальше. На сердце сразу потеплело. И на крестном ходе Иринарховском Афанасий подошел и подтвердил: «Я тебя с днем ангела поздравил». Раньше никогда не поздравлял. С этого начался у меня крестный ход Иринарховский.

В первый день во дворе Борисоглебского монастыря я обычно хожу, здороваюсь со знакомыми крестоходцами, приехавшими со всех концов нашей необъятной Родины, и даже из-за рубежа. Но в этот раз возле ступенек храма Бориса и Глеба попал я сразу в объятия Нины Ган из Краснодара. Она уже многолетняя крестоходка. Очень любит мои книги, меня и мою Марину Ивановну. Первый вопрос у нее всегда: «Как Марина Ивановна?» Она — волонтерка, уже не раз ездила на Донбасс. Зная, что я живу войной, принялась рассказывать, как они возят на фронт для солдат собранные станичниками продукты, одежду; как плетут сети, как шьют подушечки для танкистов, чтобы они попу не отбивали. От нее я узнал, что, оказывается, ковры здорово осколки задерживают, и многие станичники сняли со стен ковры и отослали на передовую. Я подумал: раньше ковры говорили о богатстве хозяев, а теперь — голые стены. Эти люди душой богаты. Спросил у Нины: «Как у солдат настроение?» Нина: «Боевое. Все говорят: Украинцы хотели в Европу, вот мы их и проводим». Она увлеклась своими рассказами о фронте, а я, честно сказать, немножко запереживал; скоро выход, а я почти никого из знакомых не повидал. Зря, конечно, переживал; Нина благодатный человек. Пока мы с ней беседовали, ко мне подошли все, кого я хотел повидать. И искать никого не пришлось. И Саша-генерал, и Саша-полковник, и много других подошло. Но, главное, подошел один близкий монах. Года два назад он, как говорится, на ровном месте, нахамил мне. Это-то ладно, со всеми оплошности случаются, но он начал старательно меня избегать. Я не обиделся на него, хорошо запомнил, как наместник Борисоглебского монастыря о. Иоанн не раз говорил: «На обиженных бесы воду возят». Правда, про бесов я не с первого раза запомнил, но о. Иоанн поправил меня, что не просто кто-то воду возит, а именно бесы. Я не обиделся на знакомого монаха, я просто недоумевал: почему он не просит прощения. Ведь он хороший человек. Правда, в первую же минуту я понял, почему он нахамил. Вернее, из-за кого нахамил. Разговариваем мы с Ниной; вдруг кто-то осторожно взял меня за рукав. Поворачиваюсь — этот монах нахамивший: «Сергей Антонович, простите меня». Какая это была радость! Все же я не ошибся: он хороший человек… Как обычно, многие благодарили за мои книги, за мои передачи на радио «Радонеж». По слабости здоровья я не хожу пешком весь крестный ход, а только на некоторых участках. Вот уже три года я провожаю крестный ход из монастыря до реки Устье, а еще иду от деревни Звягино по асфальту до деревни Емельянниково. Нынче прошел аж до села Георгиевское. Обычно у Звягина жду крестный ход в машине. Иногда по два часа жду. Мимо промчалась лихая машина. Поглядел в зеркало заднего вида: что-то после нее  на асфальте крутится, как детский серенький волчок. Вышел. Птичка. Видимо, тот лихач сбил. Покрутилась и упала. Крылышки уронила, распласталась. Перекрестил ее, осторожно перенес на обочину. Птичка чуть пошевелилась. Помолился: «Все святые, любящие животных, попросите Бога об этой пташке».

Крестный ход никак не показывался и через час я пошел поглядеть на мою подопечную. Слава Богу, она уже не лежала, а сидела. Опять перекрестил, опять так же помолился. Слышу: крестный ход поет. Побежал, присоединился к нему. Сразу обнял меня старый знакомый крестоходец серб Петр. Много лет назад в селе Георгиевское он купил мне хлеба. Народу в магазине было как сельдей в бочке, а я просто оголодал. Петр стоял в очереди почти первый, увидал мой отчаянный взгляд и сам купил мне буханку. С того дня мы подружились и я написал о нем в повести «Иринарховский крестный ход». На этот раз мой друг рассказал, как воевал на Донбассе. Хотел еще поехать, но жена не отпустила, мол, хватит, старичек, дай молодым повоевать. Петру шестьдесят два года. Однажды они окружили до сотни грузин. Призывали их сдаться, а те ни в какую — давай жестоко отстреливаться. Сдаваться грузины боялись. Над нашими пленными они всячески издевались: колени простреливали, горло перерезали, потом добивали. Видимо, думали, что их ждет такая же страшная участь. Долг-то платежом красен. А мы не как иудеи живем: око за око, мы по-христиански. Никто бы их пальцем не тронул. Мы же люди, а не звери. Еще раз призвали их сдаться — они ответили автоматным огнем. Тогда отошли мы подальше и накрыли их «Солнцепеком». Сами себя грузины обрекли на страшную смерть. Все в огне сгорели.

Обратно из Георгиевского до Звягина я возвращался уже один. Конечно, не забыл про свою подопечную. Решил: если там же сидит, то придется ее взять домой. Точно: сидит на том же месте. Снова перекрестил ее, помолился. Наклонился, погладил тихонько два раза по голове. Поднял руку, она вдруг взлетела и совсем здоровым летом пролетела метров десять и села в траву на лугу. Значит, оживет. Да как не ожить — я о ней молился, в тридцати шагах от нее прошел крестный ход. Столько народу вместе молилось. Такая это соборная молитва — она кого хочешь на крыло поднимет. Крестоходцы ведь обо всем сущем молились. Не могла птичка не ожить!

В Иринарховскои крестном ходе главное мое послушание не ногами идти, а распространять свои книги. А где мне еще распространять? Я пишу в основном о крестном ходе Иринарховском, о монастыре Борисоглебском, о других храмах Борисоглебского рая. Нынче, в 2023 году, за полтора дня раскупили почти все мои книги — штук 300. Остальные 700 я отослал на Донбасс. Кто меня не читал, спрашивали, о чем пишу. Я объяснял, что ничего не придумываю, но пишу художественно. С улыбкой рассказывал: «Настолько художественно, что даже некоторые постоянные читатели спрашивают, как зовут мою жену, чтобы молиться за нас двоих. Я сначала удивлялся, мол, вы же читали мои книги, а я там немало говорю о своей Марише, а потом понял: они думают, что моя проза — это все добрые вымыслы, уж слишком все сказочно прекрасно. А я ничего не придумываю. Нужды в этом нет, мне сам Господь все на блюдечке выкладывает.

Народу незнакомого подходило много и я устал объяснять одно и то же. Конечно, я мог бы рассказать о Нине Павловой, создателе великой книги «Пасха красная», которая после выхода в интернете моей повести «Собрат по блаженству» специально позвонила в редакцию «сайта», чтобы сказать, что моя повесть очень ей понравилась; мог бы рассказать о слепой схимонахине Елисавете (Введенской), подвизавшейся у стен Оптиной Пустыни, которая просила каждый день читать ей мои книги. Я почему-то не рассказал тогда… Вместо этого я читал строчки моего друга Евгения Юшина:

 

Рыбак на лодке, притаились ивы,

Трясется, громыхает наш вагон.

И другу я кричу: «Ну как, красиво?»

«Да, да — Россия», — отвечает он.

 

Дескать, и я пишу, что Россия — это красота, а красота — это Россия.

Сильнее всего врезался в память один покупатель. Русский тип лица, осанка, повадки офицерские — настоящего русского офицера! Он не рассматривал мои книги, не спрашивал, о чем они; он жестом показал: «Беру все три». Я: «Кому подписать?» — Он так же коротко, по-офицерски: «Не надо». Обычно все просят подписать. Я понял: он даст читать и другим; может, подарит в библиотеку своей воинской части… Офицер протянул пять тысяч и быстро отошел. Я ему: «Погодите, а сдачу». Он обернулся, все так же, по-офицерски коротко: « Не надо». В его взгляде я прочитал: «Ваши книги дороже стоят». Это было «дежавю». Однажды мне уже заплатили за книгу пять тысяч и от сдачи отказались, и сказали, что моя книга дороже стоит. Только офицер сказал без слов, сказал взглядом. Такая это награда! Очень уважаю русских офицеров. Перед ними, русскими воинами, преклоняюсь. Они во всем очень отличаются от штатских. Чего далеко ходить. Недавно зимой застрял я на машине в Борисоглебе возле гостиницы «Ковчег». Машина села на брюхо, и под колесами сплошной лед. Побуксовал я, побуксовал — бесполезно. Подъезжает машина. Молодой парень за рулем. Ну, думаю, сейчас вылезет, толканет или на буксир возьмет. По-сыновьи поможет отцу. А он постоял секунды три и задним ходом свалил. И молодой мужчина на внедорожнике проделал точно такой же кульбит. Что делать? Помощи, похоже, здесь ждать неоткуда. Вдруг из-за угла гостиницы быстро вышли три молодых мужчины. По выправке сразу понял — военные. Я их за версту чую. Обрадовался. Не успел рот открыть, только рукой на машину показал, они за пять секунд вытолкали мою машину. Я им благодарно: «Вы — богатыри» Достал из кармана пятьсот рублей, а они решительно: «Не надо, не надо». Я им: «Тогда вы, действительно, настоящие богатыри». Работница гостиницы подтвердила, что я не ошибся — это военные люди. А мне некоторые говорят: почему ты пишешь об СВО... Один редактор известного — якобы православного — сайта, подойдя в Кондаково, в крестном ходе, взял в руки мою «Перекличку» и неодобрительно кинул: «А, это про войну…»

Один знакомый священник, очень любящий мое творчество, позвонил: «Сергей Антонович, ты знаешь как я к тебе отношусь. Ты так хорошо писал про деревню, про крестные ходы. Зачем ты превозносишь каких-то пропагандистов войны, вроде Владимира Соловьева? Про него столько всякого говорят». Я возмутился: «Говорят… Что это такое “говорят”. Меня мама учила: никогда не верь, если говорят о ком-то плохое. Верь только своим ушам и глазам. Хорошие люди очень редко говорят о ком-то плохое». Потом, в преклонном возрасте, я прочитал гениальные слова Ивана Солоневича о революции 1917 года: «Россию сгубила сплетня». Я не верю ни слухам, ни сплетням, не верю тому, что «говорят». Верю только своим ушам и глазам. Ничего плохого, вредного для России, вредного для русского народа я не слышал от Владимира Соловьева. Что я точно знаю: он делает великолепную, очень полезную, патриотическую передачу «Вечер с Владимиром Соловьевым». Слабости и недостатки его вижу; вижу и то, что он сильно вырос за десяток лет, которые я его наблюдаю.

А сколько всего «говорят» о Путине! О Никите Михалкове! Если этим сплетням верить, то Россию они опять погубят. Это я знаю точно…

А с тех пор, как уверовал в Бога, еще узнал, что даже своим ушам и глазам не всегда можно верить. Помните, в древнем Патерике — благодаря ему я многое понял — одному монаху показалось, что другой монах на земле грешит с женщиной. Подошел он, пнул их, а это оказались снопы хлеба… А почему лукаша (лукавый) смог ему такое подсунуть? Потому что он поверил в плохое, потому что уже осудил. А если бы сказал: «Нет, этого не может быть. Брат мой — хороший монах». И тогда лукаша не смог бы его прельстить; а он сразу согласился, что брат грешник. Мой друг о. Иоанн-джан говорил: «Никого в молитве не называй грешным, только себя… и не в молитве тоже не называй…» Попытался я рассказать все это священнику, который верит тому, что говорят, но он не стал меня слушать. Тогда я просто положил трубку, чтобы не наговорить ему резкостей. Священный сан надо уважать…

Как я могу не писать про войну?! Я везде почему-то встречаю сегодня людей войны. Они не только мне машину выталкивают и пять тысяч платят за мою книгу о войне… они меня вылечивают и физически, и душевно.

Заболел мой позвоночник, и наш дорогой Сан Саныч Костливцев, собственно, ставший нашим семейным врачом (он держит нас на ногах уже лет тридцать, мою Маришу не однажды от смерти уберег), тут говорит: «В Ярославль ко мне в центр ездить вам тяжело. За дорогу все лечение растрясете. Позвоните моей знакомой массажистке».

Массажистка запретила называть себя, поэтому в моем рассказе будет без имени. Когда раздевался, снял с себя «живый в помощи» (ленту с 90-м псалмом Давидовым). Заметил, что Массажистка смотрит на них как-то пристально: за годы они здорово обветшали. Сказал: «Да, здорово истрепались. Надо новые купить». Но дело было в другом. Оказывается, она забыла надеть «живый в помощи» на сына, ушедшего на войну. Очень переживала. Он позвонил, а она: «Прости, сынок, забыла надеть на тебя “живый в помощи”». Сын успокоил, мол, это не она забыла, а так Бог о нем промыслил: «Мама, помощи у меня есть. Когда мы приехали в Луганск, сразу пошли в магазин, накупили конфет, мороженого. Вышли на крыльцо, молодые, веселые, бесшабашные, а перед нами старуха. Упала вдруг на колени: “Сыночки родненькие, как же мы вас ждали. Защитите нас от этих фашистов. Кроме вас некому”. Вынула из кармана “живый в помощи” и подарила нам. Нас было пятеро, и всем пятерым она подарила. В эту минуту мы поняли, что прибыли сюда не конфеты есть». Меня осенило: «Конечно, это какая-то русская святая. Ровно пять помощей у нее оказалось!.. А если и не святая, то, говоря слогом владыки Тихона (Шевкунова), “несвятая святая”; она купила “живый в помощи”, чтобы дарить их воинам русским». Может, она не только этим пятерым подарила, а многим? Может, еще многих защитят от пуль и осколков ее “живый в помощи”. Скольким бойцам она подарила этот псалом Давидов, никто не знает.

Конечно, после рассказа о “живый в помощи” мы с Массажисткой подружились. Стали с женой называть ее нашей Голубкой. Прочитав мою «Перекличку», где я пишу об СВО, Голубка, как-то проходя возле моей машины, сказала: «У вас СВО даже на номере машины». Кроме моей мудрой глазастой жены никто не заметил, эти три буквы на номере рядом с цифрами. У нашей Голубки трое мужчин воюют за Родину: муж, сын и зять. Сама она тоже на фронте: занимается сбором вещей, продуктов для отправки на войну. На таких Россия наша тысячу лет стоит! Тоже — несвятая святая. Осталась в доме с младшим сыном одиннадцати лет. Однажды ветром разбило окно. Голубка посетовала, что некому стекло вставить — все мужики на войне. Сын просто изумился: «Мама, ты не можешь вставить стекло?!» Он видел, как мама сама копала, пилила, сама ремонтировала электрику, газовый котел. В общем, она-то в самом прямом смысле из тех женщин, что «коня на скаку остановит, в горящую избу войдет…»

Однажды, еще летом, приехал на массаж. Стою у дверей павильона, где Голубка принимает болящих. Гляжу, она вышла из дома и идет ко мне по зеленой лужайке в голубом платье ниже колен. В бальном платье. Обычно работает в спортивном костюме, а тут в бальном платье. И после меня она, хотя у нее был перерыв, не пошла переодеться, а продолжила работу в этом праздничном платье. Оказывается, сегодня пришел в отпуск ее муж. Я был потрясен до слез. Такой это для Голубки праздник праздников, что она надела и весь день не снимала голубое бальное платье, даже во время работы. Как прекрасная бабочка! Я подсмотрел: во время массажа Голубка наша не просто передвигается возле стола, но она пританцовывает. А в этот день она порхала, как бабочка. У нее праздник праздников — муж в отпуск с войны пришел. Думаю, редко кто из женщин имел в жизни такой праздник праздников, кроме тех, кто проводил мужей, сыновей на СВО. Конечно, у них и страдания, и боль невыносимая, но зато у них и праздники, счастье Божественное, чудесное! Настоящая у них, большая жизнь.

С начала СВО, когда вижу молодых мужчин, мне становится как-то неловко. Хочется спросить: «А ты почему не на фронте?» Конечно, сдерживаю себя, — мало ли какая причина у человека. Дошло у меня до болезненного. Однажды в магазине у продавщицы было такое несчастное лицо, что я не выдержал: «Что у вас случилось?» — «Мама умерла». — «Давно?» — «Три месяца назад». — «Давно. А муж у вас есть?» — «Есть». — «А дети?» — «Три сына». Я искренне обрадовался: «Вон вы какая богатая. Нет вам пути унывать». Она улыбнулась, может, впервые после смерти мамы. С тех пор в магазине всегда спрашиваю ее: «Как твои мужики? Радуют тебя». Она счастливо улыбается: «Радуют, радуют». А когда пришла в наш дом война, я вдруг почувствовал, что мне стало тяжело спрашивать про ее мужиков. Вдруг они, здоровые лбы, сидят под юбкой у матери. Как-то набрался душевных сил, спросил, какого возраста ее мужики. Оказалось, сыновья еще школьники, а сама она тяжело болящая. Вздохнул облегченно. Муж троих детей кормит и за болящей женой ухаживает. С тех пор искренне спрашиваю: «Как твои мужики? Радуют?» Иногда даже и не спрашиваю, просто взглядываю на нее, и она отвечает: «Радуют, радуют». — Но видеть молодых мужчин не на фронте мне все же тяжело… Ничего не могу тут с собой поделать.

Муж Голубки пожал мне руку осторожно, но я почувствовал, какая у него рука крепкая, надежная. Обычно слабодушные мужчины стараются посильнее сдавить твою руку, стараются показать свою силу. По-мужски пожал. Оказалось, он заряжающий в танке. Я спросил: сколько весит снаряд? Целых тридцать два килограмма, два пуда! Думаю, тут надо мужскую силу иметь… Моя же Мариша подошла к нему, наклонилась к его протянутой руке, словно хотела, как у священника, благословения взять или же десницу поцеловать. Сказала, по-моему, то, что все мы должны говорить нашим бойцам: «Спасибо, что вы нас защищаете». Он немножко смутился, но был благодарен. На все вопросы о войне отвечал одним словом: «Нормально». На мои рассуждения о нашей русской жизни никак не откликнулся. Только один раз одобрительно кивнул, когда я произнес: «Не важно, сколько человек прожил, важно — как прожил». Так я ничего и не узнал от него о войне, кроме того, что все нормально и на телевидении много вранья. Но Голубка кое-что все же вытянула из мужа. Сначала они были в Белоруссии, потом их перебросили под Воронеж. Высадили прямо на железнодорожные рельсы. «Загрустили мы. Жара, вокруг степь голая. Глядим, из соседней деревни мужик на лошади к нам едет. Привез арбузов, дынь, флягу с водой. Потом еще две женщины подъехали с двумя большими сумками продуктов. Так это сердце тронуло. Поняли — мы в России…»

Весь отпуск муж нашей Голубки проходил в своей военной форме. Я даже обронил: «Как ты к форме привык». Он: «Все теперь на мне висит». Я сразу вспомнил, что он заряжающий в танке, и устыдился своих глупых слов. Да, на войне не разжиреешь.

Пересказала мне Голубка, как утром, проснувшись в блиндаже, муж видит сидящих на его груди на спальнике мышей, внимательно глядящих на него. Воды в землянке по косточку — вот они и спасаются на нем. И как он переживает, что много наших ребят гибнет. Почувствовав в голосе Голубки печаль, я вставил свое словечко. Мол, две правды о войне: солдатская и генеральская. И обе правды — правда. Солдаты в окопе видят смерть товарищей, мышей на своей груди, тоже с надеждой глядящих на тебя. Видят они все близко, рядом. А генералы видят всю картину издали, с высоты. Видят они, что ребята молодцы, что хорошо фронт держат, что скоро можно будет пойти в наступление. Как говорится: «…большое видится на расстоянии». Наверное, поэтому солдаты и не хотят рассказывать близким свою солдатскую правду... Сын Голубки так и сказал: «Мама, не нужно вам знать всю правду. Если моя жена ее узнает, то будет целыми днями белугой реветь». В июне он приходил в отпуск и женился на любимой девушке. Торопится жить!.. И какая у него сила жизни! Какая сила победного духа! Но я думаю, насчет правды о войне, что нам в тылу ее не надо знать, сын Голубки неправ. Надо нам всем жить на войне. Пусть жена поревет белугой. Иначе, живя, будто никакой войны нет, а если и есть, то она так далеко и нас она не достанет, от тоски и скуки жена пойдет на танцы, а то и в ночные клубы. Некому тогда ждать будет. «Жди меня, и я вернусь, всем смертям назло», — написал поэт-фронтовик Константин Симонов. Женские ожидания — это их война! Неслучайно говорят: нет ничего тяжелее, чем ждать и догонять. Но тяжелее всего — ждать. У каждого свой фронт, своя война. Поревет жена белугой, а днем сядет вязать носки, плести сети для воинов на фронте. И слезы высохнут. Как они высохли у Голубки. Думаю, она немало их ночами пролила. У нее трое самых родных, самых любимых каждый день перед смертью ходят! Не одну она наволочку от слез отстирывала. Моя Мариша сказала нашей дочери: «Если бы отец ушел на войну, я бы поплакала в подушку, а больше никто бы моих слез не увидел». Голубка из таких русских женщин!..

Но наши защитники не теряют присутствие духа. Они еще любят пошутить, любят меткое слово отпустить. Я, к сожалению, в окопах с ними не сидел, но из репортажей наших славных военкоров знаю, что бойцы пишут на своих шевронах на рукаве: «Нам нужен мир — лучше весь»; «Где цветет тюльпан (миномет) — там укроп не растет» (укропами наши называют украинских нацистов); «Загранпаспорт мне не нужен — везде будет Россия»; сверху на шевроне «внуки деда мороза, а снизу «отморозки» (добровольцы, пришедшие из заключения). Окопная мудрость из документального фильма большого труженика войны Владимира Соловьева: «Если во время разговора ты за пять минут не нашел общих знакомых, значит, перед тобой шпион».

Все военкоры молодцы, все герои, но Сергей Зенин, пожалуй, самый художественно одаренный. От его репортажей с передовой веет победой. Это у него я услышал, что наших артиллеристов называют «ландшафтными дизайнерами», что замполитов называют «специалистами по решению нерешаемых вопросов»; «у нас, у пехоты так: либо наступаем, либо копаем». Мол, пехота — это великие труженики войны. Их работа всегда до крови. И окопы они копают до кровавых мозолей. Сколько уже тысяч километров нарыли на Украине!.. Сейчас не помню: то ли у Зенина, то ли у Саши Сладкова я услышал про пехоту. Саша Сладков, на мой взгляд, превосходнейший военкор. Он не просто о войне рассказывает, он рассказывает о своей жизни на войне, где все люди ему родные. Многих он, действительно знает не один десяток лет, еще с Афгана, с Чечни, с Осетии и Сирии. Саша не вопросы задает — он встречается с друзьями, с братьями по оружию. Его интонацию русского, всем родного человека, ни с кем не спутаешь. Выше этого художества нет…

Особенно запала мне в душу надпись на шевроне: «Каждое утро мы рождаемся вновь». Каждое утро, открыв глаза, бойцы крестятся: «Слава Богу — я жив».

Наши воины, наши военкоры не только за нашу свободу сражаются, не только за нашу жизнь, но они сражаются за русский язык, они не дают ему исчезнуть под нашествием технического прогресса, западной бесовской «культуры». Все эти «супер», «тренды», «бренды» очень агрессивны, прилипчивы. Даже Владимир Владимирович, прекрасно владеющий всем богатством русской речи, умеющий сказать меткое русское словцо, частенько употребляет всякие «супер», «тренды», «трэки». Что уж о других людях говорить. Сорняки всегда вытесняют добрые растения. Просто у них природа такова.

Мой товарищ, замечательный борисоглебский плотник Валера Лебедев, когда я попросил его подремонтировать старую лестницу на чердак, мол, новую не надо, подытожил: «В общем, треньди-бреньди сделать». Дескать, что-то таксебешное. Я потом много раз слышал от него это насмешливое «треньди-бреньди». Валера, хоть и обозвал мой заказ «тренди-бренди», но так лестницу подновил, что она уже лет двадцать служит и еще столько же простоит. Не тренди-бренди сработал! Один современный «супер-мастер» пренебрежительно сказал про Валеру: «Это который все с топориком да ножовочкой?» У него самого всяких иностранных инструментов, всяких новых строительных технологий полно, но он отказался подрубать мой старенький незавидный домик с тремя окошками по фасаду. Правда, постеснялся сказать, что мне услуги его не по карману. А Валера ни одной нищей старухе не отказал. Да, он все с топориком да ножовочкой. Я его уважаю — настоящий мастер, настоящий русский человек.

Как и мой товарищ Валера Лебедев, тоже не люблю всякие «треньди-бреньди». Язык, а значит, и душа человека, скукоживается, умирает. Перейдя на экранный, машинный, который, как сорняк, вытесняет живую русскую речь, чем мы будем отличаться от других наций? Ничем. Станем такими же серыми, бесцветными, безликими.

Каков язык — таков и человек. У Валеры Лебедева язык богатейший. Разговаривать с ним одно удовольствие. Хотя ему уже седьмой десяток, он очень живой. Объехал на своем стареньком велосипеде весь наш район, многим старушкам подновил двери, окна, а еще, между делом, составил карту Борисоглебского района со всеми умирающими деревнями. Недавно выучился играть на трубе «Прощание славянки». Очень ему вдруг захотелось… Живой, настоящий человек.

Наши на фронте и за язык воюют, они тоже не любят всякие «треньди-бреньди». Там снова встал в строй Василий Теркин, герой великого Александра Трифоновича Твардовского. Какой у него необъятный русский язык! Сегодня на передовой рождаются новые певцы русского воинства, новые Твардовские, новые Константины Симоновы… Мы ждем нашу Победу не только на поле боя, но и в тылу. Верим, русский язык не угаснет, не победят нас всякие «тренди-бренди».

И не только мы, русские, ждем нашу победу. Недавно в интервью Сергею Брилеву один из латиноамериканцев просто взмолился, чтобы Россия подарила миру вторую Победу. Первую, победив Гитлера и весь фашистский Запад, подарил Советский Союз. Теперь весь мир ждет вторую нашу Победу над фашистским Западом, окончательную Победу. Закончил он так: «Россия всегда дарит миру главные Победы». Здорово, очень точно сказал. Мы, русские, разбили всех, претендовавших на мировое господство: монголов, шведов, Наполеона, турок, фашистов немецких! Видимо, это наша миссия — разбивать претендующих на мировое господство! Это наш нелегкий крест. Несем мы его достойно.

Не могу не сказать несколько добрых слов о журналисте Сергее Брилеве. Невероятно талантлив. Пожалуй, нет у нас телевизионщика, так любящего свою профессию, настолько растворенного в своем призвании. Он просто заражает любовью к материалу своих съемок. Благодаря его репортажам и очеркам многие полюбили Латинскую Америку, познакомились с нашей разведкой. Его страстная любовь к своему телевизионному служению даже покрывает проступающий временами легкий либеральный душок. Так ему все интересно, так он все любит! После передач Сергея Брилева сразу очень жить хочется, сразу как-то молодеешь. Оказалось, что предки Сергея Брилева — мои ярославские земляки. С 1988 года мы с женой большую часть времени живем в Ярославской губернии, в деревеньке Старово-Смолино. А корни Брилева — в селе Красново нашего Борисоглебского района. Возле Красново бьет из земли святой источник преподобного Иринарха, куда я каждую неделю езжу за водой. В Красново уже много лет восстанавливает храм мой друг иеромонах Игнатий, богатырь двухметрового роста, по-моему, похожий на монаха Александра Пересвета, в свое время подвизавшегося в нашем Борисоглебском монастыре, сразившегося на Куликовом поле с Челубеем.

Моя жена тоже научилась у меня такому родственному отношению к людям. Заразилась моим землячеством. Недавно Алексей Денисов (тоже очень уважаемый мною тележурналист — он много пользы приносит стране, создавая на основе архивных материалов великолепные исторические телефильмы) показал документальную картину о битве наших бойцов на Малой земле возле Новороссийска. Увидев замечательные кадры кинохроники, услышав, что герой Куников родом из Ростова-на-Дону, моя жена радостно воскликнула: «И моя бабушка, Нина Гавриловна, тоже из Ростова-на-Дону». Услышав, что другой герой Малой земли Голимбиевский родился в Тифлисе, опять обрадовалась: «Моя мама тоже родилась в Тифлисе». Мы — все земляки! Мы все — родня. Мы из России. И Рамзан Кадыров, и Апти Алаудинов, и все, любящие свою родную Россию.

Потом я точно так же, как моя Мариша, радовался за моих земляков. Не помню точно, то ли летом, то ли в начале осени прошлого года Президент принял в Кремле героев СВО, моих земляков из Бурятии. Я родился и вырос в Бурятии. Мое родное село Мухоршибирь основал мой предок по матери казак Жираков. Когда услышал, что один из героев — Иван Калашников — из Загана, то даже вскочил от радости. Будто это мне присвоили звание героя России. Заган — соседнее большое село с Мухоршибирью. По вечерам мы ходили в Заган воровать ранетки (маленькие яблочки) в колхозном саду. Моя бабушка Анисья Прокопьевна Жиракова (в девичестве Хохлова) родом из Загана. Моя мама, Мария Георгиевна Жиракова перед Великой Отечественной войной работала учителем в Заганской школе. Может, учила бабушку и дедушку Ивана Калашникова?.. В детстве я мечтал, чтобы Мухоршибирь соединилась с Заганом и стала городом. Мы, глупые, стеснялись тогда, что мы деревенщина. Городские иногда говорили про нас «Эй, дяревня». Сегодня Мухоршибирь и Заган соединились. Улицу Ленина застроили по степи до самого Загана. Наша Мухоршибирь — районный центр. Так что Иван Калашников — мухоршибирец.

Владимир Владимирович Путин и позднее не раз вспоминал моих земляков из Бурятии. Они его потрясли. В передаче «Москва. Кремль. Путин» Президент восхищенно рассказал Павлу Зарубину, — я его называю милейшим Пашей, — что когда он похвалил их, дескать, вы молодцы, не побежали, то они даже сначала не поняли: куда побежали? Когда Путин растолковал, они гордо ответили: «Буряты не убегают». Президента больше потрясло не то, что они «не убегают», но что они, чисто русские люди, назвали себя бурятами, потому что из Бурятии родом. Не раз Путин потом этим восхищался. У меня в старом паспорте, где еще указывали национальность, было написано: «ород». Это по-бурятски русский. Жена иногда подтрунивала надо мной, мол, какой ты русский, ты — ород. Да, Владимир Владимирович понимает, что это не мелочь, это наше победное закольцевание! Что чеченцы, буряты, воюющие на Украине, называют себя русскими солдатами, а русские называют себя бурятами. Такой народ победить невозможно!..