Призываю всех жить в моей сказке, а сам, как говорится, нередко опускаюсь с небес на землю. Недавно сделал больно моему другу поэту Евгению Юшину. Летом звонит он мне: «Сережа, я побывал на своей Родине в Озерах (городок в Коломенском районе Московской области). Не поверишь, просто чудеса со мной произошли». Давай пересказывать. Надо заметить, друг мой не любит длинные разговоры по телефону. Только для меня делает исключение. И то потом не выдерживает: «Сережа, это уже перебор. Давай заканчивать». А тут я шутливо напомнил ему: «Женя, это уже перебор». Но он решительно: «Нет, Сережа, я тебе все доскажу до конца». Поездка и в самом деле вышла у него чудесная. Я лишь изредка вставлял свое слово. На озере, где Женя в детстве купался, к нему подплыла утка, неожиданно привстала над водой и похлопала крыльями. Женя, в отличие от меня, поразительно скромный человек, тут вдруг сказал, что утка не просто похлопала крыльями, но она именно его поприветствовала. Сам я даже сигналы поворотника принимаю за дань уважения ко мне, а тут с улыбкой возразил, дескать, утки частенько хлопают крыльями, чтобы размяться. Думал, Женя согласится, а он вдруг уперся: «Нет, Сережа, утка именно меня поприветствовала». Я не стал его переубеждать, а вскоре устыдился. Если даже утка просто размялась, я все равно должен был с ним согласиться, что она именно Женю, замечательного русского поэта, ее земляка дорогого, встретила так радостно. Я-то прекрасно знаю, друг мой своими стихами заслужил, чтобы даже утки в родном городке ему крыльями хлопали. Правда не в том, что уткам надо разминаться, а в том, что Женя заслужил. Про разминку — это правда обыденная, а про приветствие поэта утками в родном городке — это высокая правда. Сказочная правда. Это правда любви. Любовь всегда права. А я про какую-то разминку. Дернул меня лукаша за язык. Женя много великолепных стихов написал. Вот хотя бы одно:

 

Мне холодно в мире. Тепла бы немного.

Немного реки и немного дороги,

Лесов говорливых, плескучих озер,

И бабушкин на полотенце узор.

 

Немного бы песен, немного бы луга,

Да чтобы со мной говорила пичуга,

Еще бы — калина и вишня в саду,

Кузнечик-травинка, карасик в пруду.

 

Но холодно в мире, а надо не много:

Любимая чтобы ждала у порога.

 

В позапрошлом году друг мой проводил в последний путь свою Танюшу, которая больше сорока лет ждала его у порога… Утка подарила Жене свое тепло, а я чуть его не отнял… Зато Женя так обогрел меня любовью. Закончил он рассказ о бывании на Родине, а я ему: «У тебя, наверное, стих уже родился?» Женя: «Нет, Сережа, это не для стихов». — «Ну, рассказ тогда напиши». — «Нет, Сережа, и рассказ я писать не буду. Такое лучше тебя никто не напишет». Меня озарило: «Так ты специально мне рассказывал так подробно, чтобы я написал?» — «Ну, да. Я, как ты, не напишу, а не хочется, чтобы эта улыбка детства пропала». Такое непомерное уважение к моим прозаическим способностям просто потрясло. И вот, что я написал.

В Озерах Женя первым делом зашел во двор дома, где жили бабушка и дедушка, куда мальчишкой приезжал на все лето из Улан-Удэ. Во дворе увидел старую знакомую сосну. В детстве их было две. Одну, видимо, спилили в страшные девяностые годы на дрова. А почему же другую не тронули? Приблизился Женя к ней, чтобы погладить родной ствол, детство свое погладить. И вдруг, прямо перед глазами, увидел шляпку кованого костыля. Однажды дедушка вбил в сосны по кованому костылю, которыми шпалы забивают, и подвесил на них гамак, чтобы ребятишки качались. Костыль почти весь врос в ствол за многие десятки лет, только шляпка снаружи осталась. Если бы еще несколько лет не приехал — она совсем бы вросла в ствол, и, может, не вспомнил бы, как дедушка подвешивал гамак, и как весело качались в нем… Грустно подумалось: скоро шляпка скроется от глаз, и никто уже не вспомнит дедушку, гамак, тех счастливых мальчишек и девчонок. Жизнь Женина и его сверстников врастет в ствол беспамятства, будто ее и не было.

Когда друг мой рассказал про шляпку кованого костыля, я вставил свое слово, не согласился, что его жизнь тоже врастет в ствол, что его-то кованые костыли — стихи — не забудутся. Это Женя написал великие строки про русских крестьян:

 

Василий мерит синим взглядом

По стенам на исходе дня,

Где чинно, со святыми рядом,

Расселась вся его родня.

 

Многие наши поэты писали про желтые снимки на Руси, но никто не сказал, что русские крестьяне, эти вечные труженики и страдальцы, сидят рядом со святыми. По чину сидят! Что их заслуженное место рядом со святыми. Их пожелтевшие фотографии рядом с образами святых в красном углу.

Я сказал: «Твои кованые костыли никогда не скроются с глаз человеческих. Ведь вторую сосну не спилили, чтобы шляпка явилась твоим глазам, чтобы ты мне рассказал про нее. Это еще одно доказательство, что твои стихи никогда не зарастут в стволе беспамятства». Женя не стал возражать и продолжил свой рассказ. Постоял он возле сосны, погладил рукой шляпку костыля и вспомнил своего друга детства, с которым качались в гамаке, гоняли футбол. Решил зайти к нему в дом, где тот жил шестьдесят лет назад. Может, и дома уже нет, и друга нет? Но чудо свершилось. Друг встретил его на пороге, словно и не было прожито шестьдесят лет. Правда, как костыль врос в ствол по самую шляпку, так и друг из мальчишки превратился в седого старика, но сразу Женю узнал.

На кладбище, на могилах дедушки и бабушки стало стыдно до слез. Возле оградки так все заросло орешником, что пробраться внутрь было невозможно. Невольно опять вспомнилась шляпка кованого костыля: не приехал бы еще несколько лет, и могилы бы заросли орешником, ушли бы под землю, как костыль в ствол сосны. Взял у служителей лопату и вступил в сражение с кустами. На этот раз победил. Весь взмокший встал, опершись на лопату, возле дорогих холмиков. Вдруг резанула слух современная музыка, в которой нет мелодии, нет души, а есть только стук, колотьба. Через два ряда обихаживает могилы парнишка лет семнадцати, в наушниках, из них этот стук. Женя, человек очень смиренный, очень терпеливый, тут послушал-послушал и не выдержал — решил сделать замечание. Подошел сзади, глянул и просто восхитился: у этого парнишки две его могилки, в отличие от Жениных, в идеальном состоянии, а он еще чего-то там пропалывает, какие-то отдельные травинки вырывает. И цветы свежие стоят в банке с водой у изголовья. Понял мой друг, что не может такому парнишке делать замечание. Не имеет права. Потихоньку ретировался. Женя умолк, явно ожидая, что я одобрю его терпение и мудрость, но я увидел по-своему: «Женя, а я бы подошел к нему спереди, поздоровался. Он снял бы наушники. Я бы спросил: “Кто у тебя здесь похоронен?” Он, парнишка семнадцати лет, наверняка бы ответил: “Бабушка и дедушка”. Я бы похвалил его: “Хорошо ты их помнишь”. Он бы: “Они меня очень любили”. Может, и рассказал бы о них немного. На прощанье я бы ему сказал: “Ты молодец, а вот музыка эта на кладбище все же неуместна. Если уж ты не можешь минуту прожить без музыки, то включил бы песни, которые бабушка с дедушкой любили. Скорее всего "Белой акации гроздья душистые", "Журавли", "То не ветер ветку клонит…". Поверь, за эту музыку никто бы не сделал тебе замечание”. Уверен, парнишка, так помнящий бабушку с дедушкой, меня бы понял — в следующий свой приход поставил бы “Белой акации гроздья…”, “Журавлей”, “То не ветер…” И наверняка бы почувствовал, что бабушка с дедушкой слушают песни вместе с ним, что они живы и благодарят его за такое чудесное поминание. Воспоминание. Вос — это восстать. Пом — это помощь. Помочь восстать. Когда кого-то вспоминаем, то помогаем ему восстать из мертвых, оживляем его. Умершие — это те, кого забыли, а кого помнят — живые. Потому погибших за Родину мы называем Бессмертным полком…

И еще, Женя, твой парнишка на Озерковском кладбище понял бы, что современная музыка-стук не только на кладбище неуместна, но везде. Она никого никогда не оживит. Еще ты бы мог рассказать ему про шляпку кованого костыля. Этот парнишка тебя бы понял. Может, и не сразу, но в старости — несомненно».

Женя просто в восторг пришел: «Сережа, до этого я не дорос, но дорасту обязательно».

Думаю, я искупил свою вину перед Женей за утку, подтвердил: она не просто размялась, она поприветствовала поэта Евгения Юшина, своего доброго земляка Озерковского…