Двадцать второго июня, в день нападения на нас фашистского Запада, поехали мы «поглядеть на лето» по дороге к Ляхово. Повидать «ляховскую» сосну, похожую своей шарообразностью на дуб. На настоящее дерево. Конечно, настоящие деревья, лиственные, а не игольчатые. Зато зимой сосна — самое красивое дерево. Иголки у нее длинные — снег хорошо держится. Всегда мы ее приветствуем: «Здравствуй, подруженька наша», «До свиданья, подруженька наша. Надеемся до скорого». Жена, думая о своем, иногда крестит ее машинально, и я стал просить: «Ты кинь еще ласковый взгляд». Мол, машинально крестить — это просто махать рукой, без ласки даже крестить нельзя. Мой мудрый друг отец Иоанн-джан, о котором я писал в повестях «Собрат по блаженству» и «Собрат по художеству», частенько повторял: «Бог тоже ласку любит». Мариша стала меня успокаивать: «Да кинула я взгляд, кинула. Даже наиласковейший кинула, а не просто ласковый».

С нашей «ляховской» сосной повидались, кинули на нее наиласковейший взгляд, а вот Пеструху, корову, пасущуюся обычно за околицей Инальцино и всегда приветствующую нас мычанием, не повидали. Возле Андреевского на Лиге, как всегда, помолился об усопших: настоятеле здешнего храма о. Игоре и Андрюше, резчике по дереву, плотнике (Христос тоже был плотником). Сказал Марише: «Почему-то очень мне хочется и в молитве называть его Андрюшей? Приласкать его хоть после смерти, при жизни он мало ласки видел». Жена: «Ну и называй. Думаю, греха в этом нет». Я тут же помолился: «Упокой, Господи, душу усопшего раба Твоего Андрюши и в селениях с праведными вчини». Опять обратился к своей мудрой половине: «Хоть убей, не помню, почему именно здесь, в Андреевском на Лиге, я стал его поминать. Отец Игорь лежит здесь возле храма, а Андрюша вроде бы никакого отношения к этим местам не имеет». Мариша тотчас вспомнила: «Ты, когда отца Игоря в первый раз здесь поминал, то удивился, мол, обычно о новопреставленном что-нибудь нехорошее всплывает, а про отца Игоря не всплыло. И тут же ты вспомнил, что про Андрюшу тоже ничего плохого после его смерти не всплыло. Вот они и связались у тебя на этом месте». Я снова поразился памяти жены: «Конечно. Как ты всегда все помнишь!» После публикации «Иринарховского крестного хода» подошел ко мне Андрюша: «Спасибо вам большое. Вы про меня написали». Я видел его иногда в монастыре, но даже не знал тогда, как его зовут. Удивился: «Где я про тебя написал? Ты, дружок, что-то путаешь». Он: «Нет, не путаю. Вы написали, что кровлю на храме в Георгиевском обновили. Это ведь я обновил». Сразил он меня своей детской радостью. И потом еще не раз сражал. Жена его мне рассказала, что после прочтения моей повести Андрюша три месяца не пил водку. Водился за ним этот русский грешок.

Однажды после Литургии в храме Бориса и Глеба Андрюша вручил мне большой образ блаженной Матроны Московской, вырезанный им из дерева. Из повести он еще запомнил, что я почитаю Матронушку. Деньги брать отказался. Я предложил отдать жене и детям. Тут Андрюша согласился. Такого ласкового образа Матроны я не видел. Много лет он висит на стене в кабинете. Когда же начал писать «Истории любви» позвонил игумену Иоанну, наместнику нашего Борисоглебского монастыря, рассказал, как моя мудрая жена вспомнила, почему я стал поминать Андрюшу именно возле Андреевского на Лиге. Отец Иоанн, как всегда, внес свою лепту: «Сергей Антонович, там ведь храм мученика Андрея Стратилата!» Как всегда, он оказался прав: конечно, может и не понимая, но я стал поминать Андрюшу возле его тезки. Честно признаюсь, я, хоть и часто бывал в Андреевском на Лиге у отца Игоря, но как-то не удосужился узнать в честь кого храм, где он служит. Но все же и Мариша моя молодец: я, действительно, ничего плохого про Андрюшу не вспомнил…

Как-то одна редакторша отказалась печатать мою повесть. Ей не понравилось, что я все про себя да про свою Маришу. Насчет себя оправдываться не буду. Действительно, я пишу историю своей жизни, жизни человека, родившегося в середине XX века. Я даже Саше, Александру Проханову, посмотрев его «Исповедь», сказал: «У нас с тобой много общего, но в одном мы отличаемся. Ты, создавая Россию, создавал себя; а я создавая себя, создавал Россию».

А про Маришу и оправдываться нечего. Что поделаешь, если она такая мудрая да хорошая?! Я в этом не виноват. Даже обижая меня, жена приносит мне пользу, помогает осознать что-то очень важное. Приведу всего лишь один пример. Лет десять назад в крестном ходе Иринарховском подошел ко мне высокий голубоглазый мужчина: «Можно я вас обниму?» Я понял: хочет поблагодарить за мою прозу. Такое бывало много раз. И не ошибся. Он: «Мы с вами на один храм в лугах молимся, только с разных берегов нашей реки Устье…» Почти наизусть рассказал несколько отрывков из моих повестей. Летом он живет неподалеку от этого Савинского храма. Гуляя в лугах, и я с печалью глядел на этот брошенный людьми храм и молился, чтобы его возродили. А Андрюша с другого берега нашего Устья тоже молился об этом. И нашими молитвами храм возродили! Конечно, мы не могли не подружиться. Тем более, Андрюша — это редкий тип русского человека, восторженная, искренняя душа нараспашку. Он так и говорил: «Мы же родные души — мы на один храм с разных берегов Устья молились». У нас дружба настоящая. Андрюша всегда делится со мной своими радостями и горестями. Его жена вдруг, кажется ни с того, ни с сего, решила с ним разойтись, а он не пьет, не курит, ради заработка ушел с любимой работы (Андрюша — инженер-физик). Прожили они вместе больше двадцати лет, двух детей подняли на ноги. С чего бы им расходиться? Почему жене задурила? Андрюша любит ее без памяти. Со слезами поведал мне свое горе. Ему пришлось из подмосковной квартиры переехать в родной Ярославль к стареньким немощным родителям. Он себе голову сломал: что же произошло с женой. А я объяснил ему так: «Детей вы вырастили, вот Бог и послал тебе новый крест — ухаживать за родителями до их смерти. Это не жена задурила, но это Божий промысел. Это твой крест. А жена, если хорошая, вернется. А если не вернется, тогда зачем такая нужна? Но, думаю, она вернется, ведь дело не только в ней, а в Божьем промысле о твоих родителях и о тебе. Так что спокойно ухаживай за своими стариками, и все будет ладно». Так потом и вышло. Жена вернулась, и зажили они лучше прежнего. И родители теперь счастливы — сын рядом, есть не только кому накормить, напоить, но и глаза закрыть…

 В прошлом году, в мае, на страстотерпцев Бориса и Глеба, привез я после Литургии Андрюшу домой, чтобы празднично потрапезничать. За едой он, как всегда, восхищался, как Мариша вкусно готовит; говорил добрые слова о моей новой книжечке, восторженно пересказал особенно близкие ему отрывки. Когда Андрюша уехал, жена вдруг сказала: «Все-таки Андрюша какой-то чудно́й». Меня это как-то задело: «Не чудно́й, а чу́дный». И вдруг вспомнил, что у меня в детстве уже был такой чу́дный друг. Совсем я его забыл. Не назвала бы жена Андрюшу чудны́м, и я бы, может, никогда не вспомнил его. В пионерском лагере «Дружба», где моя старшая сестра Галя два лета работала пионервожатой, со мной подружился один мальчишка. Он так меня любил, что не побоялся вступить в схватку с одним маленьким фашистом, похожим на немца: очень белым, веснушчатым, с маленькими свиными глазками. Обладал этот «немец» какой-то сверхъестественной силой и любил издеваться над теми, кто слабее его. Если он брал за руку, то вырваться было невозможно. Меня он невзлюбил за то, что я придумывал и рассказывал ребятам всякие истории. За это все меня любили, а немец возненавидел. Однажды, когда в нашем отряде никого не было, он привязал меня к столбу на веранде. Я был очень ловким, умел хорошо драться, но с ним справиться не мог. «Немец» взял прут и этим прутом, словно ножом, чертил у меня на груди линии. Одну вдоль, другую поперек. Крест чертил. Это было не так больно физически, сколько морально. Тут пришел мой друг. Он был гораздо слабее меня, но сразу бросился на «немца». Тот презрительно улыбнулся и отбросил его, как котенка, но мой друг вскочил и снова бросился на врага. Снова был отброшен, но снова вскочил и бросился. Он падал, но снова вставал, и снова бросался. И немец сдался, махнул бессильно рукой и ушел, побежденный такой дружбой. На другое лето, встретив Галю в Улан-Удэ на улице авиазавода, мой друг спросил, в какую смену я приеду в пионерлагерь. Услышав, что не в его, так расстроился, аж слезы на глазах выступили… И как я мог забыть его?! Если бы Мариша не назвала Андрюшу чудны́м, то и навсегда бы забыл. Поблагодарил жену: «Спасибо, что ты оговорилась. Иначе бы я забыл его». Правда, имя вспомнить так и не смог. Все-таки, как Бог любит меня, грешника великого. Послал мне на старости лет такого же верного друга, такого же «чу́дного мальчика». Мариша согласно кивнула.