Виктор Поляков долго упирался, не хотел оглашать на литкружке свои стихи. Вроде бы скромничал. А в чем была настоящая причина - неизвестно. Наконец - принес.

Поляков уже закончил школу, учился на первом курсе педагогического института. В свои двадцать лет, с крупным мясистым носом, с толстыми очками в роговой оправе, свисающими надо лбом с двух сторон густыми прядями волос, он выглядел гораздо старше, у него был облик уже маститого научного работника, кандидата или даже доктора наук. Наверное, он им и стал бы, если бы не разразившаяся через несколько месяцев война. Как и всей молодежи его возраста, Полякову принесли из военкомата повестку. Со своей близорукостью на фронт он не годился, направили его в милицию. Там в связи с мобилизацией оголение кадров, грамотные люди край как нужны. И пошла жизнь Виктора Полякова, книгочея, кабинетного человека, чуравшегося спорта, всего, что связано с физическими нагрузками, мускульными движениями, - и на многие годы после войны, - совсем не в том направлении, в каком он строил свои мечты и планы...

С собой Поляков принес толстую пачку обычных школьных тетрадок; стихи он писал в детских тетрадках в линейку. Это было необычно, непохоже на других; никто не писал стихи в школьных тетрадках, писали на чем угодно: на клочках, на обрывках, в толстых конторских книгах из грубой, шершавой бумаги, чтобы иметь свое творчество в виде солидного однотомника, под одной обложкой, но только не в ученических тетрадях.

Тетради были пронумерованы. Поляков их раскрыл, разложил широким веером перед собой на столе. Веер занял едва ли не половину дубового стола, который по своей площади вполне годился для того, чтобы играть на нем в пинг-понг.

Оказалось, стихов не так уж много, зато много их вариантов. По 7-8 вариантов каждого стихотворения.

Помолчав, секунду-другую побыв неподвижности, как дирижер над пультом с развернутой партитурой, прежде чем взмахнуть своей палочкой и дать волю музыке, Виктор Поляков сказал, что он не знает, какой вариант у него лучше, поэтому он будет читать их друг за другом, все, а кружковцы пусть потом определят и скажут - какой лучше, на чем ему остановиться.

У меня даже дрогнуло все внутри: каждое стихотворение в нескольких вариантах! Если я что-нибудь пытался сочинить - у меня получался всего лишь один. С поправками, вымарками, вставками, но - один. А у Полякова - 7-8 каждого стихотворения!

Боже мой, среди каких талантов я нахожусь! На что же мне надеяться, если я способен всего-навсего лишь на один вариант!

Все варианты Полякова были хороши, действительно, трудно был признать какой-либо один из них лучшим, отдать какому-то одному предпочтение. Варианты, на мой взгляд, можно было вообще не писать, ничего они не добавляли, не улучшали, не усиливали. А Поляков зачем-то их написал. Долго сидел над каждым, искал слова, образы, эпитеты, оттачивал. Мне показалось, что я его разгадываю: варианты есть у всех больших, настоящих поэтов, у Пушкина, Лермонтова. Как же ему, Полякову, поставившему себе цель быть в поэзии крупной величиной, без вариантов? Несерьезно! Не выглядит настоящей творческой работой, настоящими исканиями и находками...

В этот вечер произошло необычайное: Плужников и члены его команды досидели до конца. Причем - Плужников без привычной своей иронии на лице. Сказать он и на этот раз ничего вслух не сказал, но и ничего не шепнул своим друзьям, чтобы те, переглядываясь, поддерживая своего лидера, согласно закивали головами и враз, все вместе, выпустили на свои лица иронические улыбки.

Виктору Полякову повезло: он пережил войну, не бедствовал в послевоенные годы, имел все возможности заниматься литературным творчеством, писать и стихи, и прозу. Ему было о чем рассказать, оставить людям в познание и в назидание. Долгие годы он проработал следователем по раскрытию опасных преступлений, повидал, изучил самую отпетую шпану, воров “в законе”, матерых убийц. Судьба и служба на долгие сроки забрасывали его на дальний север Сибири, на крайний запад страны - в Молдавию, Буковину, когда там еще вовсю шла война с бендеровцами, прятавшимися в горах, в лесах, в подземных “схронах”. Прожил Поляков полных 70 лет. Не всем подряд такое удается. Но оставил он своего лишь пару тоненьких книжечек с полусотней ничем особенно не примечательных стихов, начисто лишенных той свежести, своеобразия, что присутствовали в его начальных опытах. Одна из книжечек называется “След”. Только эти книжечки в обложках из магазинной оберточной бумаги и составили, к сожалению, земной след его бесспорной нерядовой литературной одаренности...