Когда в городе выпадал снег, дворники широкими деревянными лопатами сгребали его на края тротуаров. К нему прибавлялся тот, что покрывал проезжую часть, - и во всю длину улиц на одной стороне и на другой вырастали снежные валы в рост человека. От прохожих за ними виднелись только головы, а детей, школьников, бегущих на уроки, вообще было не увидать. Дня два-три городские уборщики выжидали: не продлится ли снегопад, и если он случался - на улицах появлялись возчики с розвальнями, рыжими и саврасыми лошадками в сосульках на озелененных сенной жвачкой губах, теплым паром дыхания из ноздрей. Такими же широкими лопатами они резали снег, лежавший валами, на пудовые кубики, накладывали их на сани высокими пирамидами - и увозили, чтобы свалить на каком-нибудь пустыре. С Комиссаржевской, на которой стоял наш кирпичный четырехэтажный дом, снег свозили в расположенный на ней городской сад. В царские времена в нем происходили семейные чаепития вокруг сверкавших начищенной медью самоваров, с распаренными кренделями, бубликами; по вечерам в фанерной раковине играла музыка - духовой оркестр расквартированного в городе 25-го Смоленского пехотного полка; по дорожкам медленно, с достоинством гуляли празднично наряженные горожане. Гуляющие не просто дышали воздухом, наслаждались звуками оркестра: во время этих вечерних прогулок завязывались нужные знакомства, происходило выглядывание женихов и невест. Советская власть, переворачивая все на свой лад, нарекала городские площади, парки, улицы и прочие места именами революционных вождей, прогрессивных, с точки зрения новых властителей, деятелей. В ходе этого преобразовательного процесса Тулиновская улица, носившая свое название лет сто, если не больше, получила имя артистки Комиссаржевской, не имевшей к городу совсем никакого отношения, но считавшейся демократкой, только лишь однажды посетившей гордо во время своих гастролей по российским провинциям, а затем обругавшей его в одном из своих частных писем. Зато, что публика не проявила большого интереса к ее спектаклям, и сборы получились малые. А сад на этой улице назвали именем главного обличителя капиталистического мира Карла Маркса. Просторечный, не знающий почтения и страха уличный язык тут же переделал название сада по-своему: “Карлуша”. “Куда идешь вечером? - Да в “Карлушу”... - Ладно, в “Карлуше” встретимся”. Летних чаепитий и прогулочных гуляний по дорожкам в нем уже не устраивали, их заменили лекции о международном положении и успехах народного хозяйства; оркестровая раковина исчезла, на ее месте появилась танцевальная площадка из плохо обструганных досок, на столбе над ней загремел так называемый “динамик”: “Эх, Андрюша, нам ли быть в печали, бери гармонь, играй на все лады...” Сбившись на платформе в плотную толпу, с сумерек до полуночного часа шесть вечеров в неделю на ней кружилась, шаркала ногами танцующая молодежь. На иной манер, но здесь тоже происходило подыскивание себе женихов и невест.

А зимой в саду было пусто, мертво, только чернели стволы голых деревьев.

Въехав с очередной снежной пирамидой внутрь сада, возчики ставили лошадь в оглоблях под крутым углом к саням, и, гикнув на нее, резко рванув с места сани, враз вываливали весь доставленный снег. Под деревьями росли высоченные кучи, одна возле другой. Когда снежные кучи заполняли всю территорию - снеговозы начинали ездить поверху, уминая, утрамбовывая первый слой и насыпая второй. В снежные зимы получался и третий, и четвертый. Снежная толща поднималась до самого верха окружающей сад решетки из деревянных брусьев, в половину древесных стволов. Казалось, никакое весеннее тепло не растопит такую массу снега, даже в июле сугробы все еще будут выситься в саду имени Карал Маркса.

Но вот с юга задували первые весенние ветры, снег повсюду быстро оседал, темнел, делался крупитчатым, ноздреватым; появлялись ручейки; солнце ослепительно било из широких луж. А еще через пару-тройку дней, через неделю - начиналось бурное, уже неостановимое таяние, клекот и журчание сбегающих с городского нагорья и разлившуюся, переполненную реку мутных потоков - и вместе со всей массой снежного покрова незаметно истаивали, исчезали и снежные Монбланы за решеткой сада. Как будто там и не было этих высоченных гор, с которыми, казалось, не справится даже африканское солнце...