На языческой Руси во всех делах и устремлениях ценилась сила, как телесная (богатырская), так и словесная (поэтическая), и чем она мощнее, тем лучше. Глава семьи, муж, был грозой дома, малым Перуном, господствовавшим над домочадцами. Хорошо, если гроза заканчивалась плодородным ливнем, чаще – потопом, беспощадным к слабому полу. Жена, по образу божественной подруги громовержца Мокоши, пряла пряжу, ткала холсты, занималась домашним хозяйством. Именно она, а также дети и родня по материнской линии оказывались «слабыми». Языческие боги подавали верующим в них людям не лучшие примеры бытового поведения. Далеко не всегда они были правы в своих действиях по отношению к близким, даже родным по крови. И хотя на Руси не было традиции человеческих жертвоприношений, кроме самых крайних случаев, боги требовали себе материальные требы, подношения, дары. Переплетение племенных и иноземных богов только усиливало мировоззренческую путаницу. Князь Владимир, искренне желая укрепить государство Русь, а значит, и семьи, избрал наиболее значительных для своей дружины и народа языческих богов. Как в семье обязанности распределяются между всеми её членами, так, похоже, он избрал для создания своей государственной кумирни, пантеона, тех богов, которые могли бы помогать людям в самых насущных и разнообразных делах. Думается, ему необходимы были незаурядные умы для воплощения этого крайне несвоевременного, исторически запоздалого замысла.

 

1.

Русь в IX веке была явлена миру как молодая и всё усиливающаяся держава языческой веры. Прочие славянские государства к этому времени в нескольких поколениях были христианскими. Великий князь Владимир Святославич, былинный «Красное солнышко», являлся правителем уже в четвёртом поколении и достиг полноты силы и власти, окружив себя боярами, богатырской дружиной и «нарочитыми» людьми. А что русская семья? Она оставалась в своей здоровой сердцевине той, что и была несколько тысячелетий до этого времени. Она по-прежнему была верна правым (светлым) народным языческим традициям и по отношению к детям, и к родне, и чужакам, скоро становившимся «своими». Именно семья являлась гарантом крепкого и по возможности справедливого общества, но у разноплемённой великокняжеской дружины в семейной жизни не всё было гладко. Столько противоречивых, старых и новых, рождённых государственной властью, разнообразных традиций собралось вместе, что она стала буквально трещать по швам. Достаточно вспомнить былины о Добрыне Никитиче и Алеше Поповиче, об их распре, о постыдном сватовстве младшего товарища по оружию к жене друга и соратника Настасье Никулишне (распустил слух о смерти Добрыни в бою) во время более чем вынужденного двенадцатилетнего отсутствия её мужа. Множество и других былинных свидетельств об изменах, нестроениях в тогдашних русских семьях. С этим надо было что-то делать. Нескончаемые войны развращали не только новую аристократию, но и низшие слои, общинное воинство и отпавших от корневых устоев людей. Сказители русских былин видели эту беду и осуждали поэтическими средствами, ратуя за старину. Так что рыба Русь стала одновременно подгнивать и с головы, и с хвоста.

Итак, мы уже знаем, что все народы, вышедшие из языческой первобытности или ещё находящиеся под её обаянием, были уже оснащены таким универсальным инструментом, как семья. Естественно, она имела свои различия, неповторимые особенности, свои плюсы и минусы. Русский народ не исключение, а если учесть, что он позднее, чем многие другие, разорвал ленточку государственности, то и традиционность семейных союзов оказалась и чище и прочнее, чем, например, у западных соседей. Можно сказать, что путь славян на север и восток был исторически предначертан, ведь там обитали народы, близкие по семейному укладу, не повреждённому цивилизацией. Открытость русской семьи, готовность вобрать в своё благодатное и благодарное чрево всех этого желающих, сыграли главенствующую роль. Те общества, где наблюдался распад семьи, были менее жизнеспособными и вели, как и в настоящее время, к их деградации, к упадку человечности в людях. Крепкая семья – крепкое и здоровое общество, любовь соединяет, а ненависть разделяет – таков закон природы.

Вернёмся на Русь и посмотрим, как удалось ей справиться с надвигающейся грозой распада семьи эпохи раннего индивидуализма, можно сказать, хаоса воинствующих индивидуумов, пусть даже богатырской породы. Прежде всего, крестьянские семьи, объединённые в соседские общины, не были в полной зависимости от княжеской власти, обладали автономией во внутренней, бытовой жизни. Государство взяло на себя функцию обороны большого отечества, территориальная община отстаивала интересы семьи, хозяйственные и воспитательные, производя материальные ценности и воспроизводя поколение за поколением в народных традициях. Такое «разделение труда» существовало веками. Семьи ремесленников (профессиональных кузнецов, горшечников, ювелиров и так далее) концентрировались, как правило, вокруг княжеского детинца и боярских усадьб, ища защиты у зарождающегося государства. Они объединялись в «уличанские» союзы («братчины»), так же имеющие своё самоуправление и свои специфические обряды, например, обряд посвящения в мастера. Князья и дружинники по долгу службы не могли уделять достаточно времени для организации жизни семьи, оставляя детей на попечение жён и слуг. Подростков и юношей по мере их зрелости воспитывали и обучали прямо в дружинных организациях. У русских дружинников было даже специальное место «пасынча беседа», где осуществлялось посвящение в профессиональные воины. Да и центры зарождающихся городов носили название «детинец», что косвенно указывает на их связь с обучением юношей военному ремеслу. О значительных успехах русичей в освоении этого ремесла указывают византийские авторы. Так, по словам Иоанна Эфесского, русские воины за короткое время «научились военному делу лучше самих византийцев».

Подготовка воина княжеской дружины начиналась с самых ранних лет ещё в семье. Арабские авторы в свидетельствах, относящихся к IX веку, приводят семейный обряд освящения новорожденного ребёнка воинским оружием. В текстах о русах путешественника Мутаххара ибн Тахара ал-Мукаддаси мы читаем: «Рассказывают, что если рождается у кого-либо из них ребёнок мужского пола, то кладут на него меч и говорят ему: «Нет у тебя ничего другого, кроме того, что приобретёшь своим мечом». Конечно, арабский купец расспрашивал не о простых людях, а о знатных воинах возможного противника. В данном обряде подчёркивается наследование сыном профессии отца, но и о семье русов, женской её составляющей, есть любопытное свидетельство: «Если умирает у них человек и оставляет дочерей и сыновей, то всё имущество достаётся дочерям, сыновьям же дают только меч и говорят: «Отец твой добывал себе добро мечом, следуй его примеру», или ещё интересная деталь переводного текста: «Когда родится сын, отец кладёт ему на живот меч и говорит: «Вот тебе наследство» (Сборник документов по истории СССР, часть 1, – М.,1970, стр. 46). Стоит добавить, что в древнерусском языке «живот» означает и жизнь и наследство одновременно. Высокий социальный и имущественный статус женщины высшего сословия – явно древнее наследие восточнославянской семьи. Не только мать, но и целый штат кормилец, мамок и нянек по заимствованной византийской традиции воспитания знати окружали княжича. Но действовали и старинные отечественные традиции, например, отдавать на воспитание княжича в материнский род (семью) брату матери, то есть родному дядьке. Как правило, ему отдавались парни после семейного обряда «застригания» (сравните с «постригом»), связанного с обрядом «посоженья» молодого княжича на коня, что символизировало переход из-под женской опеки к мужской.

Попробуем на примере князя Владимира Святославича, как ярчайшей фигуры того переломного времени, осветить проблему русской семьи. Мифологизированный образ князя в древнейших былинах (старины) значительно уступает его историческому жизнеописанию. Прежде всего, это «ласковый князь», идеальный правитель, с цельной и благородной натурой. Нет ни малейшего намёка на его многожёнство, распутство, корыстолюбие и прочие отрицательные черты личности. Каким был в язычестве, таким и остаётся, приняв христианскую веру. У былинного Владимира одна жена Апраксия. Один из былинных сюжетов посвящён тому, как он отправляет сватов к литовскому королю и сватает королевичну Апраксию, которую и берёт в жены. Жена Владимира в былинах, как правило, рисуется достойной, доброй женой своего мужа, ласковой и мудрой правительницей. Она поддерживает богатырей, примиряет их с князем. И всё же именно у неё, а не у мужа, есть недостатки, конечно, с точки зрения патриархально настроенных сказителей. Так, она высказывает симпатии к Тугарину («Змеище Тугаринище»), а когда «увёртливый» Алёша Попович побеждает его у Сафат-реки, печалится и упрекает богатыря, что разлучил её с «другом милым». В народном сознании женщины всегда были консервативнее мужчин и сильнее хранили память о дописьменных временах, событиях и героях. Ведь Тугарин (Огненный Змей) был некогда связан с культом огня и воды, а значит и с семейным очагом, и со священным колодцем. Апраксия в былине о Чуриле так же увлекается красавцем-стольником. Она уговаривает мужа сделать Чурилу своим постельничим. И всё же не об изменах, а об увлечениях, в целом невинных, повествуют сказители былин, когда речь идёт о жене идеального правителя. Для былинного Владимира дороги семейные ценности, которые он переносит на всё своё государство: «Как солнце собирает вокруг себя звёзды, так и Владимир собирает вокруг себя всех членов своей семьи, главных богатырей, всех богатырей, весь народ и опекает их» (В.В. Иванов, В.Н. Топоров; см. статью о Владимире в «Мифологическом словаре». – М. 1991).

Исторический же князь Владимир до принятия христианства (988 год) – один, а после – совершенно другой. И это настораживает: может ли так кардинально измениться человек? Впрочем, апостол Павел из гонителя христиан превратился в великого проповедника Христа, правда, после мистической встречи с Ним по дороге в Дамаск. Ничего подобного в жизни Владимира не происходило. Родился он в языческой семье воинственного князя Святослава Игоревича и получил типичное дружинное воспитание. Правда, мать его – Малуша – была ключницей княгини Ольги, впоследствии принявшей христианство, но ни мать, ни бабка не могли привить любви к Христу. После смерти отца (972 год) и распри между его братьями (от других жён) Ярополком и Олегом, отличавшимися веротерпимостью (по «Повести временных лет») и жаждой единоличной власти, закончившейся смертью Олега (977 год), Владимир, опасаясь за свою жизнь, скрывается в земле варягов, где-то в Скандинавии, в то время языческой стране. Собрав дружину воинственных варягов, он возвращается в Новгород, некогда отданный ему в правление Святославом, и оттуда, по старинному праву кровной мести, объявляет войну Ярополку (979 год). В это же время Владимир входит в брачный возраст и отправляет сватов к Рогнеде, дочери полоцкого князя, чья земля лежала на пути в Киев, тогдашнюю столицу Руси. Как известно из «Повести временных лет», девушка ему отказывает с обидной формулировкой, что она не желает разувать сына рабыни (знак покорности мужу), подчёркивая своё княжеское достоинство. Владимир осаждает и берёт Полоцк, князь Рогволод, отец Рогнеды, гибнет, и он, как добычу или трофей, силком берёт гордую девушку в жёны. Затем Владимир расправляется с доверчивым братом Ярополком: заманивает его обманом к себе и с помощью варягов умертвляет. Так он и вокняжился в Киеве (980 год).

 

2.

Государственная машина ко времени правления Владимира была хорошо отлажена: дружину (армию), полюдье (налоги), судебную систему и прочие атрибуты власти создали его предшественники. Оставалась одно – принять единую государственную религию. И тут юный князь (ему было около двадцати лет), скорее всего, по совету волхвов, пошёл по неверному, исторически устаревшему пути. Он решает создать пантеон русских языческих богов. Из множества традиционно почитаемых божеств избираются семь, сакральное число на Руси, и каждому на холме вблизи Киева ставится идол. Все они из верхней зоны мироздания, правящие миром боги: Перун, Мокошь, Дажьбог, Велес, Стрибог, Хорс и Семаргл. Обращает внимание, что среди них лишь одно женское божество, составляющее божественную супружескую пару с грозным богом русской дружины Перуном – Мокошь. У князя Владимира Перун – высший бог, и что может быть важнее для правителя, чем его войско! Перуна представляли воином, мчащимся по небу на боевой колеснице с топором в руке и мечущим камни и стрелы. Отсюда в более позднее время его отождествили с Ильёй Пророком (по бороде и громокипящей колеснице). Распространённые его эпитеты – правый, светлый, святой. Он представлялся в виде воина с серебряной головой и золотыми усами. Повсеместно ему посвящались самые огромные дубы («Перунов дуб»), особенно те, что росли на высоких холмах и глядели по четырём сторонам света (четверг считался «днём Перуна»), или ставили идолов. Под Новгородом на возвышенном месте в языческие времена стоял кумир Перуна.

Люди имеют многотысячелетний опыт наблюдения за природой, в том числе и человеческой. Лучшие свои качества они как бы делегировали светлым, небесным богам, объединяя их понятием Белобог, отрицательные – тёмным, подземным, соответственно – Чернобог, составляющим нижнюю часть мироздания. Вот такой дуализм, напоминающий учение иранского мудреца Заратустры. А что же само человечество? По наблюдению славянина, оно как раз и составляет промежуточную, некую серую зону, где причудливо переплетаются добро и зло, первое занимает правую сторону (одесную) и устремлено к идеалу, к правде, второе – левую сторону (ошую) и устремлено к пороку и лжи. Таково было, в своей упрощённой основе, мировоззрение язычников. Мокошь, несомненно, принадлежала к правым божествам, иначе она не преобразилась бы в христианскую святую Параскеву Пятницу. И до этого своего преображения Мокошь покровительствовала женщинам, определяла их судьбу, была, так сказать, трудящейся богиней-пряхой и свахой в сердечных делах, в супружестве, материнстве. Её иначе называли Мокридой и посвящали богине колодцы, совершали обряды, например, жертвовали ей кудель (пряжу), а она помогала в женских работах, ткать и белить холсты и так далее. Образ Мокоши сливается с древнейшим представлением о женщине-божестве, которую индоарии называли Ардвисуре Анахите, а русские – Мать Сыра Земля, считая её совершенной и беспорочной.

 Многие славянские божества не вошли в языческий пантеон Владимира. Среди них близкий к Мокоши, так сказать, входящий в её свиту, Купала, известный по бытующим до настоящего времени купальским игрищам праздника летнего солнцестояния. Этот бог призван был обеспечивать плодородие, имя его производится от глаголов купать и кипеть, в переносном значении – страстно желать. Известен он с праславянских времён, даже более ранних и, в свою очередь, связан с женским божеством – Марой. Связь их имён сохранилась в названии цветка Иван да Марья, символа купальских обрядов, в котором жёлтый цвет ассоциировался с огнём, а синий с водой, как бы остужающей чрезмерное кипение влечения мужчины к женщине. Признаки купальского обряда – колесо, как образ солнца, и речная или озёрная вода. Огненное, горящее колесо участники языческого обряда скатывали и топили в воде. Такая драматургия влекла тысячелетиями молодёжь к обнажённому любовному буйству и была неистребима. Девушки невестились, парни показывали свою удаль.

В пантеон Владимира не вошёл Сварог, солнечный бог огня, почитавшийся на Руси язычниками («Слово некоего христолюбца»). С ним тесно связан Ярило, олицетворяющий плодородие и сексуальную мощь. Ярилины игрища и сопровождающие их народные песни и загадки были широко известны до самых недавних времён. Языческий кумир давно забыт, а игры, обрядовые действия обнаружили бытовую живучесть. Это и понятно, поскольку создавали благоприятные условия для брачующихся пар молодёжи соседних сёл и деревень. Распределители игрищ, как правило, наиболее почитаемые люди из старшего поколения, умели справляться с крайностями ярилиного обряда и своим непререкаемым авторитетом направляли его в этическое и эстетическое русло. Поэзия самого действа очищала его от скабрезности и бессмысленного буйства, но с годами роль стариков стала ослабевать, и мы хорошо знаем, к чему это приводит. Но во времена Владимира Красно Солнышко ничего не предвещало искажения культа, вероятно, он являлся красочным и праздничным действом. В памяти народной сохранились жемчужины устной словесности: «Волочился Ярило/ По всему свету,/Полю жито родил,/Людям детей плодил,/А где он ногою,/Там жито копною,/А куда он взглянет,/Там колос зацветёт». Но остались в ней и эротические моменты, например в загадках для взрослых: «Выбежал Ярилко из-за печного столба, начал бабу ярить, только палка стучит» (помело, метла). Скорее всего, в профессиональной дружинной среде в те времена приветствовался культ силы, включая и тот, что считается «тринадцатым подвигом Геракла». И такая загадка вполне в духе солдат, вынужденных воздерживаться от связи с жёнами до победы над противником, а затем – золото (богатство) и женщины (добыча, пленницы) доставались победителям. После этого усталые воины возвращались к своим семьям. У русичей Ярило был, скорее, полубог, герой, сын грозного Перуна. На вопрос о Яриле прямой ответ был дан русским мужиком времён Екатерины Великой: «Он, Ярило, любовь очень одобрял» («Жизнеописание Тихона Задонского»), но здесь речь ведётся не о духовной, и даже не о душевной, а о плотской любви.

 Отдельное место в пантеоне Владимира занимал Дажьбог, как и Ярило, считавшийся, по свидетельству русских летописей, сыном Сварога (огонь, солнце), но уже царствующим на Земле. Власть любит себе присваивать родство с небесными богами. В «Слове о полку Игореве» дважды говорится о Дажьбоге как о деде (предке) русских людей: «погыбашеть жизнь Дажьбожя внука» и «въстала обида въ силахъ Дажьбожя вънука». Этот факт позволяет с полной уверенностью говорить о нём как о русском боге-прародителе, опекающем своих внучат-наследников. Перун не являлся этническим, а, скорее всего, дружинным, межэтническим кумиром. Дажьбог означает «дающий богатство», саму жизнь (живот), имя его может трактоваться как «богатство (наследие), данное от бога». Русское слово «бог» издревле означало – богатство. Оно известно и другим славянским (сербская сказка «Дабог») и даже праславянским народам, восходя к санскриту. Это бог-даритель всех земных и небесных благ. Не случайно он изначально был связан со свадебным обрядом, как его создатель и покровитель, который на рассвете (солнце) встречает жениха-князя «меж трёх дорог» и «высылает соловушку замкнуть зиму и отомкнуть лето», как поэтично пели в Малороссии, рисуя картину начала новой, семейной жизни. Выходит, что все мы по отчеству Дажьбожичи!

По смыслу близок к Дажьбогу другой идол Владимирова пантеона – Стрибог, что могло означать «простри богатства на каждого русича». В «Слове о полку Игореве» ветры названы «стрибожьими внуками», которые «стрелами веют с моря», что образно соотносится с воинами, заставами и дружинами, оберегающими державу князя Владимира. Они не создавали материальных благ, но требовали справедливого их распределения, оплаты за свой ратный труд. Вот таким богом-распределителем и был Стрибог. Оба эти имени в своём составе заключают слово «бог». И это понятно, поскольку бог означал богатство, материальное и культурное, а «своё» богатство требовало защиты от врагов. Вся бесчисленная нечисть (низшие демонологические существа и духи) в виде всевозможных злыдней, которыми богат фольклор каждого народа, накидывается на человека в отсутствие у него справедливой Доли.

Князь Владимир, стремясь создать крепкое государство, как бы семью народов, что было в духе восточного славянства, ввёл в свою семью-пантеон двух предположительно иноземных богов – Хорса и Семаргла, почитавшихся вместе с другими древнерусскими богами. Идол Хорса стоял по соседству с идолом Дажьбога, но иной, южной или восточной земли. По крайней мере, у других славянских народов он отсутствует. В «Слове о полку Игореве» в месте, где говорится о князе Всеславе, есть любопытный отрывок, наделяющий этого князя способностью оборачиваться в волка, то есть качествами былинного Волха: «…самъ въ ночь влъком рыскаше: изъ Кыева дорискаше до куръ Тмутороканя, великому Хръсови влъкомъ путь прерыскаше». В текстах Куликовского цикла Хорс относится к богам, почитаемым Мамаем. А идол Семаргла олицетворял собою счастливое у восточных славян число «семь» (семь идолов Владимирова пантеона) и, возможно, завершал семью языческих богов, как мифический Семиглав, семиглавый древний летучий Змей. И вот такое совпадение – сам пантеон просуществовал всего семь лет и показал своё бессилие в деле укрепления государственности на Руси. Стало очевидно, что в среде «нарочитой чади» идолослужением подтачивалось и разрушалось само основание любого общественного строя – семья. И это становилось очевидным, несмотря на успехи русского оружия.

 

3.

На следующий год после своего вокняжения, в 981 году, Владимир разбивает войско польского герцога Мечислава, который принял католичество от римского папы, и присоединяет к Руси червенские города (Червень, Перемышель и другие города в Закарпатье), под контроль Киева попадают Полоцкие и Туровские земли; в 982 подавляет мятеж вятичей, отказавшихся платить ему дань; в 983 году успешно воюет с ятвягами (древнее литовское племя), овладевая речными путями по Неману, Висле и Бугу; в 984 году успешно воюет с радимичами; а когда булгары стали грабить на Волге купцов Руси, то в 985 году совершает поход в Волжскую Булгарию, страну не так давно принявшую мусульманское вероисповедание, завершившееся подписанием договора о мире; в 986 году воюет с Хазарским каганатом, правящая верхушка которого исповедовала иудаизм, и захватывает Тмутаракань, торговый город. Русь расширилась от Финского залива и Ладожсого озера на севере до Чёрного моря на юге, а Владимир приобрёл не только военный, но и политический опыт, укрепившись в сильном желании обустроить Русь. Он видел и понимал, что язычество уходит в прошлое, что его держава остаётся реликтовым изгоем, так сказать, цивилизованного мира. Он знакомится с христианством, исламом, иудаизмом, как монотеистическими государственными религиями, и решает покончить с многобожием во имя единобожия (987год). Из всех монотеистических религий он выбирает христианство, поскольку на Руси уже не одно столетие жили греки-христиане, христианкой была его бабка Ольга. Терпимым к христианам был князь Ярополк Святославич, и многие дружинники свободно молились в христианском храме святого Ильи на Подоле. Исповедоваали Христа и многие киевляне, а, значит, были и богослужебные книги и рукописи, привезённые последователями славянских первоучителей, святых и равноапостольных Кирилла и Мефодия. Первоначально именно из Моравии и Болгарии проникало на Русь христианское наследие, сея зёрна православия, а не из Византии.

Надо сказать, что создание славянского письменного языка было осуществлено в середине IX века, ещё на заре создания государства Русь, Константином-Кириллом Философом и его братом Мефодием. Затем святыми братьями и их последователями и учениками были заложены основания традиции славянской школы книжного обучения. Святые Константин и Мефодий были родом из греческого города Салуни, где проживало смешанное греко-славянское население, и, возможно, в их образованной семье говорили на двух языках, по крайней мере, они хорошо знали южный славянский язык. Святой Кирилл получил высшее образование в Магнаврской школе Константинополя, где освоил «эллинские» науки и познакомился с арабской культурой. В качестве посла Византии он совершил дипломатическую поездку в Херсонес (Крым) и обнаружил там Евангелие и Псалтырь «русскими письменами писанные». Некоторые исследователи считают, что эти книги, возможно, были написаны языком руссов, восточных славян, долгое время контактировавших с греками, например, в Суроже и Тьмутаракани. Предполагается, что именно это письмо легло в основу азбуки и было усовершенствовано Константином. Новое письмо было названо «словеньским». Этот общий славянский язык в русской традиции называется старославянским, а в болгарской – староболгарским. В древнерусских летописях отмечалось, что тогда «бе един язык словенск». Первая школа (училище), где преподавание велось на славянском языке, была открыта в столице Моравского княжества Велиграде в 863 году. После вторжения латинской книжности и богослужения в Моравию ученики святых братьев Кирилла и Мефодия разошлись по всему славянскому миру. Радушный приём они приняли в Болгарии, ставшей христианской страной в 865 году и, возможно, в христианской общине Киева. В любом случае, недостатка богослужебных книг, написанных кириллицей, на Руси не было.

С христианской общиной Киева князь Владимир был знаком, с батюшкой мог вступать в дискуссии. На него оказал впечатление случай, описанный в «Повести временных лет», когда Феодор, воин-христианин, отказался отдать в жертву языческим богам своего сына Иоанна. Летописец подробно останавливается на этом знаменательном случае, думается, не единственном в тогдашнем Киеве. Жребий, что считалось неоспоримой волей богов, пал на Иоанна. Язычники-киевляне подступили к дому Феодора, но встретили неожиданный отпор. Феодор, один из лучших воинов в княжеской дружине, вступил в сражение не только за сына, но и за веру во Христа, заявив осаждающим: «Один Бог, сотворивший небо и землю. Не дам сына своего бесам. Если идолы ваши действительно боги, пусть сами придут и возьмут его». Язычники не могли победить Феодора и, подрубив опоры дома, погубили всю его семью. Влиятельная христианская община пыталась поддержать своего брата во Христе, но обычай и государственная власть оказались сильнее, и христианская кровь пролилась. Как видно, не напрасно. Сам великий князь, по слову летописца, стал тайно склоняться к монотеистической религии, и именно к православию. Но это событие летопись относит к походу Владимира на ятвягов, то есть ко времени, близкому к созданию языческого пантеона, когда главные боги Руси и её дружины только что сошлись воедино. Тут можно предположить, что он, как верный сын своего отца, Святослава Игоревича, объявил многобожию: «Иду на вы!», понимая, что легче разгромить врагов, собрав их вместе, чем бороться с ними поодиночке. Все семь лет разгара язычества, надо полагать, он помнил об этом факте, иначе после принятия от Византии христианства как государственной религии, он бы не воздвиг на месте дома Феодора первую каменную церковь Успения Пресвятой Богородицы (12 мая 996 года). Но пока ещё он ярый язычник, и не понятно – для чего в «Повести временных лет» городились о нём небылицы? Для контраста? Вот, мол, смотрите, читатели, как плоха была языческая тьма, что даже сам великий князь побеждён был похотью, имел много жён и неимоверное количество наложниц в каждом русском городе, как он был «ненасытен в блуде». И как после принятия христианства преобразился, не иначе как Божественным провидением, став в одночасье примером для своих подданных и примерным семьянином. Такое в принципе возможно, но маловероятно, всё в человеке, если это не чудо, вызревает постепенно. Семья – основа государства. Думается, что именно осознание этого, пусть и не в такой формулировке, оказало решающее воздействие на принятие им «судьбоносного» решения: крепка христианская семья, крепка и держава.

Итак, великий князь Владимир потребовал у императоров Византии, страны ортодоксального христианства (за ранее оказанную им военную помощь), руки их сестры, царевны (принцессы) Анны. Отметим, что о любви, тем более взаимной, речь в данном случае не идёт. Он даже и не видел своей будущей жены, это чисто политический брак, укрепляющий династию Рюриковичей и страну. Но он знал, что венчание осуществляется не только на земле, но и на небе, что брак освещён Христом. К этому времени, а Владимиру около тридцати лет, у него по языческому праву сильного уже было несколько жён-наложниц и законных, по русскому обычаю, наследников-сыновей от них. Но все они были не венчанными, а значит, с точки зрения христиан, не состояли с князем в браке. Византийцы по своему обыкновению не спешили с ответом, выставив условие: крещение самого Владимира. С целью поторопить императоров он предпринимает поход на христианскую Византийскую империю и осаждает Херсонес (Корсунь). Херсонес был взят, Анна приехала в Крым и стала женой Владимира, а город великий князь возвратил Византии как выкуп за невесту. Верный своему слову, князь принимает крещение, его примеру следует ближайшая дружина, и он всенародно венчается с Анной. Рождается новая христианская семья и новый, преображённый Владимир. Скорее всего, крещение принимают и его многочисленные сыновья. Как неофит, он с особым рвением и даже жестокостью разрушает языческое капище – Идол Перуна. По свидетельству летописца, его волокли по улицам города, били палками и сбросили в Днепр. В один из летних дней 988 года по повелению великого князя Владимира было осуществлено крещение всех киевлян по принципу: один князь – один Бог, а кто не явится, «будут не любы мне». Власть и народ должны исповедовать одну веру. Русь соединилась со всем христианским миром.

С годами новая вера стала называться православной. Для русского уха и ума – правое дело, правое слово правого Бога и одесную, то есть по правую руку, с Ним. Это не просто калька с византийского церковного термина – ортодоксия. Так с IV века и доныне обозначают ветвь христианства (в отличие от католической и протестантской), которая восходит к неизменным текстам Священного писания, к словам апостолов, и придерживается буквы учения Вселенских Соборов и отцов Церкви. В отличие от ересей, оно в неискажённом виде исходит от самого Христа, а значит самой Истины. Греческое словосочетание «ортодоксия» («ортос» означает – прямой, правильный; «докео» – думаю, считаю) на Руси не привилось в силу чужеродности, непонятности, излишней категоричности. Но не только в этом дело. Например, Евангелие, означающее с греческого «благая весть», не потребовало перевода на русский язык. Что-то настораживало поэтический слух верующего русского человека в слове «ортодоксия», стремившегося с древнейших времён и всегда правое славить, а от левого, ошуйного, кривого, бесовского оберегаться, хотя бы плюнув через левое плечо. Православная вера означает: не важно, сильный ты или слабый, главное – быть правым и править с любовью своё житие к славе Господа, а значит важно – правильное славление (православие) единого Бога.

В книге «Пути русского богословия» Георгий Флоровский говорит, что после Крещения Руси «языческое время осталось за порогом истории», но, словно опомнившись, продолжает: «Это совсем не значит, будто не было языческого прошлого. Оно было, и побледневшие, а иногда и очень яркие следы его и воспоминания надолго сохраняются в памяти народной, и в быту, и в самом народном складе». Действительно, забвения прошлого и разрыва национальной традиции не было. Думаю, что в крестьянских семьях люди не сразу и заметили, что на дворе новая вера. Главное – справедливая, добрая к человеку державная власть. Православная! Такая вера не входила в противоречие с обыденными представлениями в головах простых людей об истинном и ложном, житейские ценности оставались прежними. Скорее всего, с исчезновением (уничтожением?) волхвов, служителей языческого культа, ни о каком двоеверии русского человека речь не может идти. А это произошло в одно поколение, если учесть прекрасно отлаженный государственный аппарат насилия, и язычество оставалось только на окраинах, куда не могла дотянуться рука власти.

 Размышления Флоровского повлияли на современное историческое мышление, что на Руси «продолжалась своя уже потаённая жизнь, теперь двусмысленная и двоеверная. И в сущности слагались две культуры: дневная и ночная». Это, мне кажется, не совсем верно, хотя и хорошо сказано. Мы привыкли к тому, что в природном мире за ночью наступает день, так что же – нас снова ожидает ночь язычества? В конце-то концов, день и ночь, как говорили диалектики античности, одно – земные сутки, хотя разницу мы прекрасно чувствуем. Никакого раздвоения русской культуры, русского народного духа не было, и не таились русские люди ни ночью, ни днём. Они открыто проводили традиционные свадебные обряды, организовывали ярилины игрища, купальские празднества и тому подобное, что столетиями справедливо возмущало деятелей Церкви. Но никакого отношения к язычеству как религии, они не имели, скорее, к этической стороне конкретных обрядов, к устройству бытовой жизни, к чередованию трудов и праздничных дней.

Крещение Руси произошло в нужное и верное время народной жизни. Языческие боги и божества, словно перепуганные, бросились врассыпную, прячась в именах христианских святых. Это были, прежде всего, так называемые, «белые боги». В Богородице видели Мать Сыру Землю, в Создателе – Дажьбога, в ангеле-хранителе – берегиню, в святом Георгии – Сварога, в святом Василии – Власия (Велеса), коровьего бога, в святых Флоре и Лавре – царь-колоска, двуединого Спорыша, в пророке Илье – громовержца Перуна, в Параскеве Пятнице – Мокошь, в святом Николае – предка своего родного рода. Мелкая языческая нечисть углубилась в дебри бесовской темноты, пополнив её мифическими существами: чертями, русалками, домовыми, лешими и так далее. Они сохраняли некую двойственность, совершая порой и благие поступки, хотя и непреднамеренно. Эта «нечисть» могла, как в глубочайшей древности, охранять семейные очаги, младенцев, бани, овинники, огороды, общественные угодья, колодцы, то есть всё, что касалось быта и работ простых людей в крестьянских семьях. Ими пугали детей, воздействуя на их поведение. В доме за печкой ставили блюдечки с молоком для домового, в бане задабривали угощением банника и так далее. Русский православный человек, искренне верующий в Христа, не терял поэтической многокрасочности язычества, его обрядовой праздничности видимого и невидимого мира. Вся Святая Русь во многом и есть преображённая православием Мать Сыра Земля русского язычества. Богатство устного древнерусского языка позволило создать близкий к нему язык Русской Церкви (церковнославянский) и перевести богослужебную литературу. Все основные ключевые слова были ранее уже известны: бог, правое, вера, святой, славить, и так далее. Поэтому не было особой трудности в переводе на русский язык священных текстов, ветхозаветных псалмов и христианских молитв. И русские люди с лёгким сердцем приняли новую веру, в которой истина и справедливость, красота и доброта выходили на свет Божий, и назвали себя – православным народом.

Прежде всего, великому князю Владимиру надо было разобраться со своей семьёй. По новой вере у него до венчания с принцессой Анной её и не было. Он резко отказывается от многожёнства. Во всём следует не волхвам, а священникам христианской церкви, духовнику, белому и чёрному (монахи) духовенству, Священному Писанию, а не устным установлениям, преданиям. Стать надо было примерным христианином. Ведь великий князь – наместник Бога на земле, и какова власть, таковы и подданные. Затем надо было упорядочить семейную жизнь своего ближайшего окружения, бояр и дружины. Не по этническому признаку, а по вере отличали теперь своих от чужих. Православная вера всё сильнее объединяла державу, вытесняя прежние привычки. В «Уставе князя Владимира» получили отражение нравы тогдашней власти и, отчасти, городского населения, так как в деревнях жили по доброй традиции прежних времён. Государственному суду подлежали «распуты (дела о разводе), смилное (незаконная связь мужчины с женщиной), заставанье (поимка мужем жены при нарушении супружеской верности), умыкание (похищение девушки или женщины), пошибанье (изнасилование), промежи мужем и женою о животех (имущественный спор),… упреканье (оскорбление словом),…зубояденье (кусание в ссоре, драке), иже отца и матерь бьют, или сын или дчи бьются, или братья бьются, и иже тяжуться о заднице (наследство)».

 Мы видим, что в семьях того времени возникала масса проблем, довольно схожих с современными. Отношения между родителями и детьми также были сложными и неоднозначными. Владимир, опираясь на Церковь, вмешивался в семейные дела, на личном примере показывая достоинства христианской семьи. Это было дело государственное, так как от крепости семьи зависела крепость всей державы, её единство и процветание. Вполне понятно, что князь и его тиуны могли реально воздействовать лишь на семьи ближайшего окружения. И родители на Руси в законодательном порядке наделяются определёнными обязанностями, по сути, на них перекладывается общественная функция рода и общины по подготовке детей к трудовой жизни и их нравственное («вежество») воспитание. Уже «Устав князя Ярослава» (сына Владимира от Анны) предусматривает родительскую ответственность за достойное материальное обеспечение детей и устройство их в жизни. Официально на Руси признавался не только церковный брак, венчанный, но и языческий, который заключался во время «игрищ» между сёлами, сговором родителей, свадебным обрядом, осуществляемым по местным обычаям. Православная церковь с самых первых десятилетий своего существования на Руси пытается контролировать семейные отношения, подчиняя их церковному суду. Разворачивается целая компания по заключению церковных, освящённых Богом браков. Однако в простонародной среде, особенно в сельской местности, она не могла существенно влиять на семейную жизнь. Русское государство было традиционно сильнее Церкви. Господь Иисус Христос на Страшном суде будет судить всех людей, которые когда-либо жили на земле, а княжеская власть судит здесь и сейчас.

 После смерти великого князя Владимира (1015 год) между его детьми вновь, как во времена язычества, разгорелась борьба за престол и длилась она без малого 10 лет. Победу одержал воспитанный в православии Ярослав, прозванный позднее «Мудрым», был он, по словам летописцев, «самовластцем» и правил, как и его отец, тридцать пять лет. Европейские короли считали за честь породниться с великим киевским князем. Они отдавали своих дочерей замуж за его сыновей, а дочери князя становились жёнами иностранных правителей – норвежского, датского, венгерского и французского королей. Они получали не только домашнее христианское воспитание, но и основательное книжное образование в дворцовой школе высшего типа (по византийскому образцу), открытой ещё Владимиром для княжеских и боярских детей, в училищах «мастеров грамоты» и школах «ученья книжного», широко распространившихся по городам Руси при Ярославе.

В книжных людях недостатка не было. Из Болгарского царства, завоёванного Византийской империей в 1018 году, где славянская книжность преследовалась и насильственно насаждался в обучении греческий язык, многие деятели славянской культуры перебираются в русские города, пополняют церковные причты и монастырские скриптории. Это дало импульс для быстрого подъёма русской книжной образованности, для развития школы, насчитывающей всего лишь каких-то тридцать лет своей истории. Однако, отношение в семьях «нарочитой чади» к школьному образованию было двойственное, если не сказать отрицательное. Летопись отмечает этот факт: «нача поимати у нарочитые чади дети, и даяти нача на учение книжное», матери же детей этих «плакахся по них… аки по мертвеци». Глагол «поимати» может указывать на отсутствие особого желания отдавать своих детей в книжную науку; словосочетание «даяти нача на ученье книжное» означает, что элементарной грамотой они уже владели; а слёзы матерей, скорее всего, говорят, что дети физически отрываются от семьи, от дома, от родовых традиций. Приблизительно в это же время появляются на Руси первые монастыри, свидетельствующие об окончательном разрыве монахов с языческим миром во всех его светских проявлениях. Именно белое и чёрное духовенство вступило на тропу непримиримой борьбы с прежним верованием. Антоний Печерский поселился в одной из Варяжских пещер вблизи Киева и к нему начали стекаться ученики. Так возникла Киево-Печерская Лавра, ныне вновь подвергшаяся искажённой гримасой национализма тёмной стороне язычества.

 В «Слове о Законе и Благодати» современник великого князя Ярослава Владимировича и Антония Печерского, митрополит Иларион (с 1051 года), русский по рождению, воздал хвалу князю Владимиру во весь свой просвещённый голос, во всём блеске христианской образованности: «Прославляем хвалимого от ангел… Поите Богу песнь нову, и славимо есть имя от конец земли…По вся земли уже славится Святая Троица…». Иларион знает отличие в традиционной русской культуре правого от левого, божественного от бесовского: «не разумеющень десницы и шюицы» и православит именно правое, одесную от Бога. Отрицая язычество, он приводит евангельскую притчу: «Не въливают бо, по словеси Господню, вина новааго учениа благодетьна в меха ветхы… Не могшее бо закона стеня удержати, но многажды идоломъ покланявшеся, како истинныа благодети удержать учение. Но ново учение, новы меха, новы языкы». И далее: «уже не жерьтвенныя крове вкушающее, погыбаем, нъ Христовы пречистыя крове вкушаюше, съпасаемся». Первобытный Закон крови, кровная месть родового общества, кровное родство языческих времён преобразились в причащение хлебом и вином как телом и кровью Господней. Обращает на себя внимание, что Иларион не проклинает языческую старину нашей истории, не считает её ночью, чем-то отдельным от дня православия, а принимает её всю, какая она есть: «Похвалимъ же и мы, по силе нашеи, малыими похвалами велика и дивна сътворьшааго нашего учителя и наставника, великааго кагана нашея земли Володимира, вънука старааго Игоря, сына же славнааго Святослава, иже въ своя лета владычествующее, мужьствомъ же и храборъствомъ прослуша въ странахъ многах, и победами и крепостию поминаются нынъ и словуть. Не въ худе бо и неведомь земли владычьствоваша, нъ въ Руське, яже ведома и слышима есть всеми четырьмя конци земли».

Прошлое народа и его страны не исчезает совершенно бесследно. Как говорится в детективных романах, всегда остаются следы. Порой из них вырастают исторические свершения, а то и преступления. Стоит человеку немного ослабеть, разнежиться, прекратить напряжённый физический и духовный труд – и вот призрак прошлого обретает плоть, встаёт в полный рост. Что же делать! Как говорится в русской пословице, «сила солому ломит». Так было на заре нашей государственности, так, видимо, будет и впредь. Язычество сильно силою, образным словом, а православие – любовью к ближнему, как к Христу, молитвой и смирением. Хочется верить, что даже слабая любовь, даже капля христианской любви преобразит наше общество, каждого человека, и мы выйдем из этого поединка победителями над сгущающейся бесовщиной.