Все-таки нам, пожалуй, повезло - мы вернулись с войны живыми. Хотя часто и возникало сомнение, стоило ли это того, что мы получили взамен. Мир вокруг встретил нас с равнодушием. Он нас просто не заметил. И мы платили ему тем же.

Не раз появлялось чувство, что что-то было давно и необратимо утеряно. Не было даже слова, определяющего уже существующее понятие.

Прошло больше года, как я уехал отсюда. Теперь я возвращался. Возвращался к людям, которых безуспешно пытался похоронить в памяти, забыв и о них, и о своем прошлом.

Иногда я задумывался, не было ли все происшедшее со мной просто хорошо и логично построенным сном или злобной и неумной шуткой, хромающей на обе ноги, придуманной и обоснованной мной самим. В чем был критерий отличия придуманного от реальности? Где была гарантия, что произошло все это со мной, а не с кем-то другим, да и вообще имело место?

Кэмел только что вышел, спустя почти год тюрьмы."Не родился еще человек, который может меня сломать..." Я завидовал той мальчишеской заносчивости, с которой он произносил это. Завидовал потому, что никогда не мог сказать подобного о себе. Мага был слабее, но он был моим другом... Прав был кто-то, говоря, что если хочешь сохранить друзей, никогда не испытывай и не суди их.

Я нашел их теми же, что и прежде. Более усталыми, может быть. Но все же это были они, те самые, к которым я ехал...

...Дрожащие худые жилистые руки впились в шею, норовя раздавить гортань. Круглые бессмысленные зрачки, белки с лопнувшими кровеносными сосудами, хриплое дыхание, сладковатый запах анаши, бьющий в ноздри.

Неродившийся крик застыл в горле, липкий, осязаемый ужас сковал все тело. Руки судорожно ухватились за штык-нож, висящий на боку, и с остервенением стали втыкать его во что-то мягкое. И так до бесконечности.

Разорванные кишки бурой массой размазались по бушлату, чужая кровь насквозь пропитала одежду и горячими струйками растекалась по коже...

Мага резко рванулся. Боль в раненой шее пронзила тело раскаленным металлом. Белый потолок, белые стены, грядушка койки. Воздух со свистом и всхлипами вырывался изо рта. Свежее больничное белье намокло от пота. Он прикрыл глаза. Теперь каждое пробуждение требовало огромного напряжения. Потом подолгу надо было привыкать, что его война давно закончилась, и это был просто страшный сон.

Каждую ночь одно и то же. Сон больше не приносил облегчения, все сильнее расшатывая нервы.

Осторожно поднявшись с койки, держась за ноющую руку, он подошел к окну и открыл форточку. Боль медленно, нехотя уходила.

Вспомнились любовные переживания, духовные терзания. Стало вдруг стыдно за себя, еще того, из далекой и уже казав шейся нереальной прежней жизни.

Там была пустота, попытка придумать мнимые страдания взамен отсутствовавшим настоящим. Здесь тоже была пустота, но заполненная зверской, нечеловеческой болью, рвавшей тело   на части.

Плечо опять заныло в предчувствии и ожидании боли. За окном проехал грузовик, меся колесами грязь и высвечивая фарами серые, просевшие под тяжестью весны сугробы.

Два месяца... Уже два месяца, как он здесь. Он достал сигарету и, привычно оглянувшись, - не видит ли медсестра - закурил. Пальцы дрожали. На глаза навернулись слезы. "Боже, когда же это все закончится?.. Когда?!"

С трудом вытащив ногу из чавкающей грязи, Мага прислонился плечом к борту грузовика. На ночь гул артиллерии затих, и стояла непривычная тишина.

Роман, сломав несгибающимися пальцами две спички, все же закурил. Руки тряслись. Мага покосился на него, задержал взгляд на огоньке сигареты, прыгающем в ладони. "Много пьет." Глаза остановились на собственных руках: пальцы тряслись.

- Рома, надо пить бросать.

- Угу, - щеки ритмично двигались на неподвижном лице, втягивая табачный дым.

- Дай затянуться.

Роман протянул сигарету, спрятанную в кулаке. Мага с наслаждением пополоскал дымом полость рта и бережно проглотил горький комок.

- Убьют нас здесь, Рома, — злости и страха не было, только обида.

- Угу, - вместе с дымом Роман уронил очередное "угу". В последнее время он почти не говорил. "Да","нет","угу" — все слова. Отдельно живущая рука с сигаретой, дрожащий огонек в трясущихся пальцах и неподвижные глаза, смотрящие в звездное небо.

Докурив одну сигарету, он потянулся за второй.

- Рома, снайперы засекут. - Слова жили отдельной жизнью, страха перед снайперами не было.

Мыслить большими категориями не получалось. Двести, триста метров — это был уже другой мир. Даже не пугающий, просто другой. Тело подчинялось инстинктам. Произнесенное слово отталкивало темноту, сжимавшую почти полностью атрофировавшееся воображение. Роман, не обращая внимания на слова, возился со спичками.

- Рома, Ворожанин заметит, - руки вздрогнули и на мгновение задумались.

Ворожанин был осязаемой фигурой этого мира, несущей в себе боль и страх. Но тело реагировало по-своему: ощущения, не утруждая облечением себя в словесную форму, требовали немедленного исполнения спонтанно возникших желаний. Отвлеченные страхи уходили на второй план перед потребностью организма в табаке.

- Мне по барабану, - спичка вспыхнула и погасла. Огненный ободок медленно пополз к основанию сигареты.

- Как же, - Мага вздрогнул, до того непривычно было слышать голос Романа, - раньше люди по четыре года воевали? Видел сегодня Кэмел деда снял? - Мага кивнул. — А ведь еще в Отечественную воевал...

Роман замолчал так же неожиданно, как начал.

Утром Кэмел убил деда, перебегавшего улицу со снайперской винтовкой в руке. Пиджак его был увешан орденами и медалями Великой Отечественной. После этого Кэмел не разговаривал ни с кем в течение всего дня.

- Курите?! Перестреляю, с-суки, - Ворожанин бесшумно возник из темноты, именно оттуда, куда они смотрели.

Роман попытался встать, но тут же получил удар ногой в живот. Мага еле успел наклонить голову: приклад автомата скользнул по затылку и с силой врезался в ключицу.

- Романов со мной, Уллаев остается, — сорвав злость, Ворожанин развернулся и зашагал в темноту.

Роман, кряхтя, поднялся и, тяжело ступая, пошел следом. Мага откинулся на грязное колесо машины и ощупал ноющую ключицу. "Кость ушиб, сука." Теперь пропала и обида. Появилось смирение, покорность судьбе, как и всегда после перенесенного стресса. Уже беззлобно, как об отвлеченном предмете, подумал: кто-то один из них с этой войны не вернется. Автоматически достал сигарету и, уже не таясь, закурил.

- Что, Уллаев, перед смертью не накуришься? - полный capказма голос Ворожанина не напугал, а только обозлил.

Мага молча затянулся и воткнул тлеющую сигарету в грязь между ног.

- Я умирать не собираюсь.

- Ну, ну, - усмехнулся Ворожанин, - еще раз закуришь, пеняй на себя.

"В следующий раз точно пристрелю", - в который раз уже решил Мага.

Уже здесь, в госпитале, он почувствовал, как устал. Времени понять что-либо, не было. Изредка выплывая из запоя или готовясь к новому, он схватывал отдельные - без начала и конца -мысли. Сознание, отученное думать в течение долгого времени, не отзывалось на жалкие потуги прийти к какому-то результату. Внешний мир интересовал слабо и был как бы приложением, фоном внутренней спячки.

Лица, декорации проплывали перед глазами, как события чужой жизни. Думать об этом не хотелось, но и сил прогнать их не было, поэтому приходилось равнодушно наблюдать за ними. Смена декораций происходила неожиданно. Он не раз пытался поймать тот момент, но и это не удавалось. Мысль следовала за видением, не напрягаясь. Малейший поворот ее нес в себе загадочное продолжение. Мага выхватывал самую незначительную деталь в надежде оказаться в тупике, но мелочь разрасталась до невероятных размеров, открывая еще большие горизонты.

Мысли были тяжелыми и разрозненными. Иногда это раздражало и воспринималось, как бессилие связно мыслить. Но признаться в этом себе значило подписаться под своими слабостями.

В конце концов, тупик все же находился. И каждый раз это была обтекаемая, пугающая своей законченностью мысль. Когда она возникала, он понимал, что дальше думать нет смысла.

Сегодняшняя напугала сильнее обычного. Мага подолгу взвешивал каждое слово, стараясь уловить в нем фальшь или отыскать трещину, но слова оставались по-прежнему ощутимо-весомыми и неизменно цельными. Весь собственный опыт был тому подтверждением.

 «За все приходится платить. Но, по возможности, надо откладывать этот час как можно дольше - время, когда обстоятельства подминают тебя под себя. Платить нужно тогда, когда силен. Тогда нет чувства полной беспомощности и стыда перед собой. Да и вся жизнь, по сути, попытка оправдать собственное, никому не нужное существование».

Фразы были осмысленно красивыми. Где-то здесь и крылся подвох.

Ответ пришел сам собой, именно тогда, когда он перестал напрягать мозги.

Для любого вывода существует перспектива. А здесь... Хотя... «Каждый сам вправе выбирать себе богов».

Мага усмехнулся, не находя в новой мысли связи с предыдущей. Шею и плечо тут же скрутило ноющей болью. Перед глазами возникло красное лицо, крупные капли пота на нем, рыжий ежик мокрых волос... Жесткие, но теплые слова... Он запрещал себе думать и вспоминать об этом, потому что пришлось бы вспомнить и все остальное. То, что он навсегда пытался вычеркнуть из памяти...

...Искаженное злобой лицо Ворожанина. Захлебывающийся в ярости голос, бордовое от напряжения лицо, раздутые вены на шее. Мага был уверен, что и слова, выкрикиваемые в исступлении, были те же, что и обычно, но что-то мешало понять их сейчас. Звук, тот же тембр голоса... И вдруг, еще во сне, он понял, что спит. Угрозы и оскорбления перестали пугать. Но что-то мешало. Была какая-то неопределенность. Ну да, конечно, Ворожанин же мертв... Мысль появилась как констатация факта. Просто слова, не несущие в себе смысла. Смысл пришел мгновением позже.

Ворожанин был мертв. Тело среагировало раньше мысли - волна озноба прокатилась по коже, судорожно сократились мышцы, на глазах выступили слезы. Опять то же. Опять война...

Туловище конвульсивно дернулось, защитные инстинкты рванули сознание в привычную реальность. Плечо и шея мучительно заныли - боль тщетно пыталась проткнуть расслабленное, измученное сном тело. Вика лежала рядом и с испугом смотрела на него.

- Мага?.. - она тихо, в неуверенности прошептала его имя.

Лишь после ее вопроса он полностью осознал, что находится дома и что Ворожанина уже больше трех месяцев нет в живых.

- Я... — язык не поворачивался произнести слово "плакал", но Вика и так все поняла и молча кивнула.

Боль не уходила. Мага вдохнул полные легкие воздуха и отвернулся к стене. "За что?.."

По щекам предательски жалобные текли слезы.

...Только здесь, в парке, спустя три недели войны, смутная тревога, не дававшая покоя, обрела словесную форму: неожиданно мозг выдал короткую отрывистую фразу. Сначала Мага принял ее за обрывок сегодняшнего разговора: то ли Роман, то ли Кэмел что-то упоминали об этом. "Меня ведь могут здесь убить..." Мага отогнал ее, пытаясь сосредоточиться на консервах, но чем больше он боролся с ней, тем прочнее она въедалась в сознание.

Слова не относились к действию, перед глазами не возникало их конкретного отражения в реальности. Мысль воспринималась отвлеченно, как вырванная из памяти часть чьего-то уже забытого диалога.

«Убить, убить...» Мысль не уходила. Мага повторял слова в такт движению челюстей, надеясь уловить мотив. Песня?.. «Убить, меня убить... Меня могут здесь убить...»

Из глубин памяти поднялось ощущение, что слова были когда-то услышаны... Очень давно. Или прочитаны?..

Фраза назойливо вертелась в голове. «Убить, меня убить... Почему меня?» Мага напрягся. Мысль о нависшей угрозе не отпускала. Сознание упорно продолжало проецировать ее на себя. «Меня убить... Где же я это слышал?.. О, господи... Меня же могут убить здесь!»

Ладони похолодели. Он посмотрел по сторонам. Как назло, рядом никого, с кем можно отвести душу.

Потом стало уже не до этого. Полностью осмыслить те слова он смог намного позже, в госпитале. Только там он понял, что был всего на волосок от смерти...

Улицы, как близнецы-братья были, похожи одна на другую. Уже впоследствии, часто задумываясь о том, где его ранили, он натыкался на массу деталей, казавшихся инородными даже на фоне одинаковых груд кирпича и закоптившихся хмурых стен.

Лишь много позже, с головной болью и бессонницей, приходила реальная обстановка того места. Воспоминание наваливалось незаметно и сразу давило всей тяжестью. Оставалось отдаться ему и ждать конца.

С каждым новым разом вспоминать становилось все труднее и, чем труднее становилось, тем чаще память играла с ним злую шутку.

Прокручивать в голове тот день всегда было для него изнурительно тяжело. Обычно он выдыхался к середине. Концовка расплющивала и тело, и сознание. Чтобы полностью придти в себя, требовалось иногда несколько часов...

...Картинки, как в калейдоскопе, складывались и раскладывались мгновенно, казалось, даже без малейшей связи друг с другом: Социалистическая улица, где от пуль приходилось прятаться за трупами... несколько дней в парке, по уши в грязи, в нервном и наивном ожидании отъезда назад в Ставрополь... филиал Нефтехимического института, откуда делались вылазки в город... институтский компьютерный класс, разграбленный в течение одного утра... железнодорожное депо, взятое духами у какой-то части, пьющими нарзан на радостях... почти четыре часа сплошного боя... здание с разбитыми окнами, выщербленными полами, с пустыми бутылками, гильзами, банками из-под консервов на нем...

...Стертые ступеньки выходили на лестничную площадку. Стены не было, лишь огромная дыра. Обломки кирпичей, торчавшие из нее, сиротливо жались один к другому. Выстрел танка?..

Он перегнулся через перила: Роман сидел в углу, хмуро посматривая в оконный проем. Сзади простуженно дышал комбат. Устав наблюдать за улицей, Мага перевел взгляд на столб, за которым стоял. Синяя краска местами потрескалась. Он подцепил ее ногтем. Сухо захрустев, отвалился целый пласт, открывая побеленую, неровную поверхность.

Появилось знакомое чувство, будто кто-то целится в спину. Полностью не доверяя ощущениям, он все же боялся относиться к ним пренебрежительно. Внизу живота резко похолодело, напряглась спина, словно ожидая удара. Кожа подмышек противно вспотела. Презирая себя за мутный беспредельный страх, он все же не повернулся, подрагивающим пальцем водя по обнажившейся побелке.

Сколько раз после того дня в парке, когда он вдруг понял, что смерть может коснуться и его, он испытывал дикий истерический ужас. Сколько?.. Он и сам не смог бы ответить твердо. Иногда казалось: страх играл с ним долгую партию, как кошка с мышью, приходя извне; иногда, что страх - постоянно сопровождающее его чувство. Причем выиграть у него было заведомо невозможно. Можно было лишь обмануть, оттянув время перед неизбежной встречей.

Надежда была только на скорое возвращение домой, но и в это уже верилось с трудом. Война стала словно единственно возможной реальностью. Прежняя жизнь вспоминалась все менее отчетливо и, кроме жалости к себе, не вызывала ничего... Да и была ли она, прежняя жизнь?.. Была ли?. На этот вопрос он уже боялся отвечать утвердительно.

Ощущение неудобства и пристального взгляда, жгущего спину, не уходило. Но уверенность, что он прикрыт сзади, не давала вырваться за рамки здравого смысла.

На верхнем этаже Ивашкин с Нартовым что-то перетаскивали, слышался злобный мат.

Мага не шевелился. Предчувствие надвигающейся беды все сильнее давило на психику. Он чувствовал, что если повернется сейчас, то всю жизнь будет презирать себя за секундную слабость.

- Гражданские,   -   тихий   голос   Романа   долетел   будто издалека.

- Что? - хрипло переспросил комбат.

- Гражданские...

"Гражданские? Какие здесь гражданские?" - Мага злился на себя за то, что мысли медленно поворачивались в голове. Приходилось по несколько раз повторять почти каждую фразу и подолгу осмысливать ее значение. "Какие еще гражданские? Там же духи." Чуть двинувшись вперед, он осторожно выглянул в пролом. "Откуда здесь гражданские?" - мысль билась в виски вместе с толчками крови. Смысла в ней было не больше, чем в любой другой фразе, за формой не угадывалось содержания. Бездумно повторяемые слова нужны были, чтобы не поддаться страху.

Улицу перебегал молодой парень в кожаной куртке. Только теперь слух уловил звуки разраставшейся стрельбы. Мага вскинул автомат и, почти не целясь, выстрелил.

...Страх ушел, пропали, наконец, и слова, давно потерявшие смысл. Исчезли наносные слои морали, заботливо накопленные для него цивилизацией в течение тысячелетий. Осталось обнаженное звериное "я", знавшее, что если не убьешь ты, убьют тебя. Перспективы были не нужны, выжить сейчас нужно было лишь для того, чтобы жить.

Парень споткнулся о бордюр и с разбега ударился головой о стену дома. Затем, уже лежа, судорожно цеплялся пальцами за асфальт и вдруг, нелепо прогнувшись, затих.

Из-за угла дома, метрах в тридцати впереди, вышел, ухмыляясь, рыжий бородатый мужик с винтовкой в руке.

Уже позже Мага не раз задумывался о причине той ухмылки. Что было в ней? Презрение к смерти? Не успевшая сойти с лица гримаса веселья от сказанной за углом шутки? Или ему просто показалось?

Он никогда не испытывал угрызений совести за убитых им людей. От того времени осталось лишь изредка появлявшееся, безумное желание убивать.

В той ухмылке была его смерть. Впервые она подобралась так близко, а он в который раз уже переиграл ее.

Всхлипнув от животного ужаса, он вскинул автомат и, когда дуло уперлось в лицо духа, нажал на спуск. Палец занемел на курке. Руки больше не дрожали.

Со смутной радостью он увидел, как духа отбросило на стену, как на размыто- оранжевую поверхность брызнули густые, бордовые капли. Автомат рванулся в последний раз и замолчал. Мага внимательно посмотрел на неподвижную фигуру - винтовка валялась на тротуаре, рыжая когда-то борода превратилась в бурое месиво из крови и мозгов. Верхней части головы не было.

"Наемник... С Украины..." - отрешенно, словно оправдываясь перед кем-то, произнес Мага. Голос сел. Он с удивлением услышал собственное хрипение и, облизав сухие губы, сплюнул в сторону.

Дальнейшее рисовалось смутно и распадалось на отдельные, 3, самостоятельные эпизоды. Звенья, связующие их, пропали и, как ^    он ни старался, вспомнить их не удавалось.

...Мысль о том, что надо перезарядить магазин, совпала со  взрывом за спиной. Он выронил автомат и полез за гранатой в  карман. "Все." Мысль была веской и оглушающей. Сейчас она    включала в себя мир вокруг, его самого, тех двоих убитых, выстрелы, уже не имеющие значения, его прошлое, будущее и настоящее.

Последнее, что он увидел, было белое лицо комбата, лежавшего у стены, кровь из пробитого плеча, заливающую бронежилет...

Пуля раскаленным свинцом врезалась в шею, срубая нервы, ломая позвонки, отрывая голову от туловища. Уже падая, видя приближающийся пол, он успел подумать о том, что Вика теперь осталась одна и еще о том, что отец не переживет его смерти -сердце не выдержит второго инфаркта.

В кафе было темно и пыльно. Полуподвальное помещение, зеленые гардины на окнах, убогий ассортимент...

Скупые воспоминания, неумело выражаемые словами. Вино было выпито, темы исчерпаны. Оставалось встать и уйти. Ни сил, ни цели не было. Мы вернулись туда, куда так долго стремились, и теперь сидели вместе, запертые памятью в своем маленьком мире.

Мага укачивал плетью свисавшую руку, нервно доставал из пачки сигарету и закуривал. Глубоко затягивался и, отгоняя боль, начинал о чем-нибудь говорить. Всегда сумбурно, перескакивая с темы на тему, подчиняясь не логике рассказа, а чувствам.

- Рука и шея все время ноют... В плохую погоду так скручи-вает - разогнуться не могу. Постоянно война снится, кошмары всякие... Теперь боюсь уже спать ложиться... - он жадно втяги-вал в себя дым, запинаясь после каждой фразы.

Кэмел сидел неподвижно, крутя в пальцах пустой стакан.

- ...В мае, девятого, шел с Викой... в форме... с орденом, - он с трудом выдавливал слова, стесняясь своего же голоса, - подошли двое, говорят, за что орден получил? Мусульман убивал?..

Издеваются, с-суки... Видят, сделать ничего не могу...

Пальцы Кэмела задрожали. Он отставил стакан в сторону и сжал кулаки.

- .. .Чуть не заплакал от обиды... шакалы... - последнее слово он произнес уже с ненавистью.

Мы долго и бесцельно бродили по городу, пока очередное кафе не засосало нас в свою утробу.

И опять вино и воспоминания, редкие и осторожные планы на будущее. Война научила не бояться смерти, отучив доверять жизни.

Пьяные лица кружились вокруг в табачном дыму. Опустела еще одна бутылка, еще одна пепельница наполнилась окурками, еще раз воспоминания достигли пика и пошли на убыль.

И вдруг что-то сместилось и неожиданно запахло войной и смертью. Бокал в руке Кэмела жалобно треснул. От края к основанию протянулись две тонкие полупрозрачные жилки. Ощущение опасности было таким же ярким, как на ночных улицах Грозного.

Мы нерешительно переглянулись, сомневаясь в реальности происходящего.

- Лезгинка... - обессилено прошептал Кэмел. Руки тряслись.

Он сжал кулаки до хруста в суставах.

У Маги беспомощно задрожали губы. Правую щеку мучительно забило нервным тиком. На глазах показались слезы.

Подняться и уйти не было сил. Мышцы словно занемели. А музыка продолжала переливаться, напоминая о войне, которую мы навсегда проиграли.

Улица лицемерно распахнула объятия, обдав запахом весны и бензиновой гари. Дальше идти было некуда. За нас сделали выбор, за нас прожили жизнь, сыграв на самом безотказном - на нашем страхе и нашем чувстве ответственности. И теперь нам было некуда идти, кроме своего прошлого.

Фигура Кэмела осунулась. Он чересчур медленно и спокойно надел темные очки и отвернулся. Мага достал сигарету, но прикурить не смог — неумело затрясшись, уткнулся лицом мне в грудь и заплакал.

- За что, Игорек, за что?!

- Все будет в порядке, Мага... все будет в порядке, - говорил я, не веря этому сам. Что еще я мог сказать? - Все будет в порядке…

Лица, фигуры, размытые болью, проносились в памяти с оглушительным звоном. Сознание было не в силах сфокусироваться на них. Поток образов захлестывал, и он начинал тонуть в этом мутном, непрерывном движении.

Он уже не был созерцателем, становясь частью небытия, уносившего его к смерти. Сотни миров проходили мимо, лишь боль и запах крови плотно окутывали его, не давая оторваться от физической оболочки.

Постепенно отмирали мысли и чувства. Пропадали желания, с ними и потребности в их исполнении. Не было ни радости, ни грусти - полная гармония с миром растворяла в себе, тончайшим слоем размазывала по вселенной.

Но привычный мир снова надвинулся, и Мага рванулся ему навстречу, стремительно наполняясь памятью, чувствами и болью...

Ивашкин ухватился за правую руку, Нартов освобождал голову, застрявшую в перилах.

- Нартыч, он жив? - Ивашкин силился перекричать окружающий грохот.

- Не знаю.

Мага приоткрыл глаза:

- Ребята, не тяните, у меня рука оторвана, - Нартов с трудом услышал шепот, наклонившись к самым губам.

- Мага... Все хорошо, Мага... Только шею чуть зацепило.

- И все?

- Все... Держись, Мага...

Боль достигла высшей точки. Мага захрипел, судорога прошла по мышцам. Он снова провалился в звенящую пустоту. И снова мутный поток образов подхватил и понес его.

Он пришел в себя в развалинах за домом. Рядом сидел Ворожанин и раз за разом вгонял ему в бедро шприц, наполненный промедолом.

Боль нехотя отступала. Лишь увидев широко открытые глаза Маги, Ворожанин облегченно откинулся на стену. С полминуты они, не отрываясь, смотрели друг на друга. Потом Мага тихо произнес:

- Товарищ старший лейтенант, дайте руку. Ворожанин молча протянул ладонь.

- Вы говорили, что я аборт, а я двоих завалилэ

На глазах Ворожанина показались слезы. Он отвернулся и несколько раз глубоко вдохнул.

- Ты красавчик, Мага... - Ворожанин запнулся. Теплые и нежные слова всегда казались ему отдающими фальшью. Со временем он совсем перестал употреблять их. И теперь молчал, от неумения выразить свои чувства.

Мага опустил веки.

- Мага?.. — испуганно позвал Ворожанин.

- Курить охота, товарищ старший лейтенант. Ворожанин сразу же повернулся к Ивашкину:

- Дайте ему сигарету.

Мага затягивался табачным дымом, не чувствуя его вкуса. Серые стены домов уходили в прозрачное небо, становясь все более расплывчатыми. Наркотик не спеша поглощал его, оставляя реальности все меньше места.

...Последнее, что он увидел на этой войне, было склоненное над ним лицо Ворожанина...