Десятого сентября Юркова направили в пресс-тур. Соседняя область занялась развитием туризма. На грантовые средства были восстановлены две усадьбы, и при них открылись музеи. Один был связан с купеческой династией чугунолитейщиков, другой – с поэтом Жуковским, которого, кстати, Юрков уважал: его в детстве очаровала баллада про Светлану, он даже выучил из неё отрывок. К тому же именно так звали маму. День выдался насыщенный. Время было рассчитано верно, и вечером Юрков вселился в гостиницу в небольшом городке Кремлёве, где восстанавливался монастырь и была, пусть только одна, но всё же старинная улица с купеческими особняками: деревянный верх, каменный низ, веяло временем и той умиротворённостью, которую способен дать созерцательный взгляд в прошлое. Всё исчезало, стоило свернуть с проспекта, а главная улица в райцентре так именно и называлась – проспект Октября.

Это был обычный русский город, не так уж сильно удалённый от областного центра, затерянный где-то неподалёку от исторической засечной черты. Город, многое повидавший, но сохранивший только одну улицу. Гостиница оказалась вполне приличной: номер просторный, зеркало, столик перед ним, портрет Софи Лорен в чёрной блузке с декольте, закинувшей руки на затылок. Юрков поселился в одном номере с молодым корреспондентом областного выпуска «Аргументов и фактов», который представился ему не только по имени, но назвал и фамилию.

– Сергей Карасёв.

Василий пожал ему руку и подумал, что, наверное, так знакомиться, называя фамилию, было принято веке в девятнадцатом. Ему вспомнилась старинная визитная карточка, попавшаяся на архивной практике в делах губернского полицейского управления. Там среди завитушек и вензелей стояли только имя, отчество и фамилия владельца. Телефонов и должности не было, и студент Юрков, обладавший живым воображением, не сразу догадался, что перед ним. А когда понял, представил: приходит в некую контору посетитель, подаёт слуге визитку, а тот, положив её на металлическое блюдце, шествует к хозяину, читает ему кто пришёл: Сергей, пусть он по отчеству будет Иванович, Карасёв. И спрашивает: принять или нет?

Юрков никогда не сталкивался с коллегой, поскольку газета не подчинялась областному министерству и писала, что хотела. За то её не раздавали бесплатно, она не лежала стопками в троллейбусах и автобусах, в библиотеках, министерствах, в областной администрации. Карасёву было лет двадцать пять, не более. Из тех людей, которых так просто не опишешь: обычного роста, обычной внешности, кругловатый голыш подбородка, серые глаза, серые брюки и ветровка. Ничего, что позволяло бы понять, что он может и на что способен, чем живёт. И на вопрос, что он пишет и как, Василий не знал ответа, поскольку других газет, кроме своей, не читал. Но почему-то подумал, что, наверно, ничего стоящего. Может, от того, что сосед показался слишком молодым.

Проснувшись утром, Юрков обнаружил, что коллега ушёл. Приближалось время завтрака. Василий привёл себя в порядок, умылся и, спускаясь вниз, в гостиничное кафе, увидел Карасёва, который разговаривал с неизвестной женщиной. Он подумал, что это, должно быть, журналистка из того же пресс-тура, и коллега бросился заводить знакомства. Только даме было за пятьдесят.

Юрков прошагал мимо, поздоровался, выбрал столик. Карасёв продолжал разговаривать, но слов не долетало. Один за другим в зал приходили остальные журналисты. Постепенно он заполнился. В пресс-туре участвовало человек тридцать, и Василий никого не знал, кроме своего соседа. Официантка принесла яичницу, декоративное лукошечко с чёрным хлебом, порезанным треугольниками.

Карасёв подсел к столу минут через пять, женщина отошла чуть в сторону, к холлу гостиницы. Если она не присоединилась к завтраку, значит, посторонняя, заключил Юрков и, хотя не придал тому никакого значения, полюбопытствовал:

– Кто эта дама, Сергей?

– Говорит, что сын у неё погиб в Северодвинске. Хочет, мол, сообщить журналистам.

8 августа 2019 года в районе ракетного полигона Военно-Морского флота в Архангельской области произошёл взрыв. Шло испытание ракетного двигателя, потом стали говорить – новой ракеты. Официально сообщалось, что пять человек погибли на месте, двое потом скончались от лучевой болезни, ещё несколько получили высокие дозы радиации. На короткое время повысился радиационный фон в расположенном неподалёку Северодвинске. Словом, история была тёмная. А там, где тайна, говорят об испытаниях секретного оружия. Выходило, что сын этой женщины – один из немногих погибших. Один из семерых. Солдат-срочник. Хотя, с другой стороны, – кто же знает? – жертв могло быть больше, вовсе не семь.

Юрков бросил взгляд на женщину. Она одиноко стояла в холле. Костюм цвета лаванды, пиджак и юбка, был строгим, обычные белые туфли, через плечо был перекинуть ремень небольшой сумки, которая сообщала разве о том, что дама не берёт с собой лишних вещей. Ничего, что выдавало бы навязчивую истеричку, не было в её внешности. Случается, в редакцию приходит человек, одержимый больной идеей: ему открылась особая истина, он обязан донести её до всех. Однажды, например, к Школяру заявился вполне приличный мужичок, ему во сне было пророческое видение: через пять лет на месте города заплещет море, всё вокруг затопит, при этом, конечно, он не мог объяснить, откуда возьмётся столько воды. Он то поправлял волосы, то как будто крутил в руках руль или дёргал шнур сливного бачка. А женщина стояла спокойно, словно поджидая подругу или автобус.

– Чем же ей помочь? – произнёс Юрков.

– Ничем, – Карасёв провёл ножом по тарелке с яичницей: – Передам коллегам в здешнем областном отделе «Аргументов…» Может, заинтересуется кто. Только…

– Шансов мало, – продолжил Юрков его мысль.

– Никаких.

– Может быть, она шизонутая?

Карасёв не ответил, и Василий подытожил за него:

– Не похожа.

Заталкивая в рот отрезанный блин яичницы, Карасёв пожал плечами. Юрков расценил это как знак согласия.

После завтрака нужно было собираться в дорогу. Журналисты один за другим прошли мимо женщины. Она никого не попыталась остановить и ни с кем не заговорила. Просто стояла.

Что в ней было необычного? Ничего, кроме… Юрков не мог это выразить. Какое-то особое достоинство покоя. Пусть все вы пройдёте, не обратив внимания, пусть, значит, так надо…

Василий вдруг ощутил безотчётное чувство вины. Он не понимал, откуда оно возникло, почему он не может смотреть в сторону гостиничного холла, где стоит эта женщина, не мог понять, должен ли стыдиться безразличия коллеги, уплетающего завтрак на глазах человека, пришедшего поделиться горем. Но правда ли всё то, что она рассказала? Если бы она кричала, если бы в чём-то обвиняла их, жрущих сейчас яичницу с мелко порезанным укропом, Юрков бы не поверил. Но она просто стояла и ни с кем не пыталась заговорить.

Как и другие, Юрков тоже прошёл мимо…

Автобус отправился в дом-музей Жуковского минут через сорок.

Фундамент бывшей барской усадьбы обозначила ровная площадка, выложенная квадратными плитами. Между ними в стыках пробивалась трава, кое-где густая, сильная, и от неё веяло запустением. Вдали стояли липы, а перед ними полукругом разлилось жёлтое озерцо черноглазой рудбекии, которая тоже росла, как сорняк. Об уничтоженном доме напоминала ещё каменная стела в виде развернутой книги и памятная доска с профилем поэта.

Журналистов встретила сотрудница из районного управления культуры – женщина в меру полноватая, с красным перстнем на руке. Она представилась: Ольга Григорьевна. Рассказала, что новое здание – это сельский культурно-образовательный центр; тут будут работать мастер-классы с традиционными занятиями для русской усадьбы: кружевоплетение, прялочное мастерство. Он уже стал структурным подразделением районного центра развития культуры и туризма. На оставшихся музейных площадях можно представить владельцев усадьбы и известных гостей. В планах – дальнейшее благоустройство места. Там, где некогда стояла церковь, можно возвести хотя бы часовню, воссоздать оранжерею (здешние помещики выращивали у себя абрикосы и лимоны), привести в надлежащий вид пруд, реконструировать хозяйственные постройки (на ещё одну двухэтажную усадьбу вряд ли хватит средств). Когда-то здесь, на безымянном ручье и рядом, вертели деревянными крыльями две мельницы, а в соседнее село за семь верст можно было доплыть по реке на лодке. Возле пруда были барские купальни, их дно ещё с тех времён выложено камнем.

Соседний райцентр был освобожден от фашистов в декабре 1941 года. Но, чтобы выбить их отсюда, пришлось разрушать всё, что находилось тогда на территории усадьбы. И церквушку (говорят, что только на ней было устроено три немецких пулеметных гнезда), и сам неказистый барский домик, на месте которого плиты и обелиск. Потом, в 1960-е годы, по решению руководства колхоза и сельского совета тут построили по типовому проекту клуб. Людей тогда было много, он был востребован. В клубе отвели небольшую комнату, посвященную творчеству Жуковского, память о нём не утратилась. Тут висели на стенах рисунки на картоне, был его портрет. В актовом зале проходили мероприятия, когда требовалось собрать вместе много людей, а также вошедшие в моду дискотеки. Гармошка отходила в прошлое…

Клуб запустел в 1990-е, стоял без окон, без дверей. Только два года назад после ремонта в нём открылся культурно-образовательный центр, ныне представленный гостям. Теперь это достойное место для экскурсий, поездок, школьного туризма.

Невдалеке от перестроенного клуба в тени лип в один ряд сидела группа женщин в красных и синих сарафанах. У одной был наброшен на плечи платок, вышитый петухами, у другой, самой крайней, в длинную косу заплетён белый цветок. Перед каждой на особой подставке лежал небольшой тюфяк – плотно набитый мешок цилиндрической формы, на нём рядом короткие деревянные палочки – коклюшки. Женщин окружила группа журналистов, кто-то стал снимать их на смартфон. Две других женщины учили, как работать с прялкой. Чуть поодаль Юрков увидел расстеленный на траве домотканый полосатый половик и решил, что здесь ткут такие же. В тени под липой красовался мужик в зелёной рубахе, красив, румян, подпоясан широким кушаком. Он предлагал прокатиться в телеге, куда была запряжена смирная пегая лошадка. Под дугой разливался колокольчик. Немного вдалеке две бабы в таких же народных сарафанах до пят сгребали в копны скошенную траву, будто крепостные работницы. Спектакль воссоздавал идиллическую атмосферу помещичьей усадьбы, куда, из какого-то будущего века, пришли люди с тёмных солнечных очках, с фотоаппаратами на боку, с мобильными телефонами, в джинсах и коротких футболках с нерусскими надписями.

К Юркову приблизился Карасёв:

– Совершенно не представляю, о чём здесь можно писать, – развёл он руками.

«Молодой дурак, что ты делаешь в газете?», – молча спросил его Василий, отведя взгляд. Не встретив сочувствия, коллега направился к телеге, но не сел, а стал рассматривать лошадь. Из восстановленного клуба появилась Ольга Григорьевна. Василий подошёл и спросил, извинившись:

– Скажите, какой штат у центра? Если правильно понимаю, мастер-классы работают не каждый день.

– Вы смеяться будете. Два человека, каждый на полставки.

– А крестьяне…

– Только если приедет большая группа. С почасовой разовой оплатой.

Спрашивать, велика ли она и как часто приезжают большие группы, Юрков не стал: центр только открылся. Скорее всего, они со своим пресс-туром самые первые. Грант отработан. Дальше это головная боль районного руководства. Ставок нет, денег нет, а развала нельзя допустить любой ценой. Рано или поздно при отсутствии поддержки всё сведётся исключительно к работе с большими группами в летнее время, и это в лучшем случае. В центр нужно вкладываться дальше. А нового гранта не будет. Всё ляжет на неравнодушных местных энтузиастов, здесь выросших, осознающих, что история не только наука, но и невыразимое чувство родства с той землёй, где ты появился на свет…

До фабрики пастилы, следующей точке маршрута, ехали тоже минут сорок. Называя на проходной фамилии, группа прошла во двор, потом в приземистое строение вроде ангара. Здесь всё было отделано белым кафелем. Требовалось надеть особые, почти прозрачные, халаты на липучках, бахилы, на голову – чепчики, убрав под них волосы, и маски.

Как правило, маски были у каждого свои – «свирепствовал» ковид, хотя их предлагали в комплекте со всей спецодеждой. У Карасёва на ней была нарисована губастая улыбка с острыми клыками, один журналист, уже седой, чуть старше Юркова, со странной причёской, словно бы стекавшей курчавыми волнами с макушки, нацепил чёрную маску с английской надписью «Fuck Сoronavirus». Всё это было следованием ритуалу: нет опасности, нет эпидемии, есть просто странная и глупая игра.

– У нас две зефирных линии, – начала рассказ сотрудница фабрики, сопровождающая группу. – Мы не считаем продукцию в штуках. Сколько коробок зефира произвели. Только в тоннах. За последние пятнадцать дней, например, вышло семь тонн. Это для такого маленького производства много…

У двери с непонятной Юркову табличкой «Участок растарировки сырья» группа остановилась, и Василий узнал, что в состав зефира входят яблочное пюре, пектин, сухой белок, молочная кислота, сахар. Всё это взбивается на миксере. В заварную пастилу добавляется агар-агар. Заварная – это значит, что её заливают сиропом.

Они переходили из цеха в цех, везде была чистота, тот же стерильный кафель, люди в тех же халатах и чепчиках.

– В сушильной камере пласты сушатся при температуре 75 градусов. Каждый пласт проверяется…

Василий отстал, а поскольку провожатая говорила тихо, не всё слышал. Секреты производства были не слишком интересны: писать о зефирах он не собирался, это был бы рекламный материал. Юркова мало удивило, что маршрут завершился в фабричном магазине, где можно закупиться сладостями. Сдёрнув с лица маску с английским ругательством, курчавый журналист задал экскурсоводу вопрос, который и для Василия прозвучал неожиданно:

– Скажите, в советские времена была пастила?

– Конечно.

– А почему такие названия: «Царица», «Княжеская», «Боярская»?

С витринной коробки на Юркова смотрела румяная красавица с короной на голове, похожая в своём малахитово-зелёном тулупе с огромными пуговицами на самоварную куклу. Боярин дул на чашку горячего чая, от которой дымился пар. На нём был малиновый кафтан и горлатная шапка. Князь сжимал алебарду.

– Ну… это уж вопрос к нашему руководству.

Юрков, поначалу не обративший внимания на коробки (он не собирался ничего покупать), давно отметил подспудное возрождение монархической символики в самых разных видах. Хоть водочные этикетки возьми: «Царёв кабак», «Корона российской империи», «Водка державная». Особым примером служили новые памятники: Ивану Грозному в Орле, князю Владимиру в Москве неподалёку от Кремля, Ивану Третьему в Калуге. Знакомый журналист, живший в этом городе, как-то сообщил Василию, что памятник прозвали Гендальфом. На посох к великому князю, в Калуге не бывавшему, взгромоздился орёл, расправляющий крылья. Надо полагать, символ государственности. Иван Третий размашисто выставил вперёд растопыренную правую десницу. Смысл этого яростного жеста был совершенно непонятен. Юрков осознавал, что такое сравнение глупо, но ему всякий раз, когда попадалось на глаза изображение памятника, представлялся наглый детина, который, как в первые годы перестройки с её антиалкогольной кампанией, рвётся к прилавку винного магазина, стараясь схватить и вытащить вон кого-то стоящего впереди. Плащ князя устремился назад, показывая меч на поясе: перед тобой человек другого века. Но, совершая рывок в неведомое пространство, вместе с птицей на посохе Иван Третий действительно напоминал друида и на фоне каменного герба РСФСР на здании областной администрации смотрелся довольно странно. Кто-то, как Юрков, в этих символах, от рисунка на этикетках до бронзовых монументов и бюстов, усматривал бессознательное выражение эпохи застойного президентского тоталитаризма. Как сыпь на теле свидетельствует о неполадках в организме, так эти символы и названия – об отношениях между людьми, о духовной сфере общества. Кто-то, наоборот, не видел в этом ничего странного…

Юрков купил одну «Боярыню», решив подарить её Лебедевой, вернулся к автобусу. Ему представилась женщина у гостиницы. Сейчас они накупят пастилы, вернутся туда, а она… Её, наверно, не будет. Возможно, вечером, к ужину придёт снова. Или нет... Может ли человек быть счастлив, если рядом кто-то страдает, пусть чужой? Что можно для этой женщины сделать, ведь ей не вернёшь сына? Выразить простое сочувствие? Это будет немало. Но больше ничего. «О чём писать?», вспомнилось негодование Карасёва. Вот перед тобой – человеческое горе, которому не поможешь. Оно и твоё тоже…

Вечером женщины не было. Юрков прогулялся по главной городской улице. Завтра утром предстояло ехать домой. Поднявшись в номер, он застал Карасёва стоящим у окна. Тот уставился на монитор смартфона, что-то читал и, увидев Василия, сообщил:

– Представляешь, губернатор коронавирусом заболел!

– Где он его нашёл, жара же стоит? – непритворно удивился Юрков. – Кроме того, он же прививался.

– В марте. Мы тоже писали.

 Юрков присел на кровать и, хотя губернатор не сделал ему совершенно ничего плохого, отчего-то злобно произнёс:

– Довакцинировался, подлец.