Того задора и азарта, с которыми Олег работал в первую смену, уверенности в своих силах, с какими жил всю вторую смену, сейчас, в начале третьей по первости не было. Какая-то апатия, равнодушие и даже лёгкое отвращение к лагерю преследовали его поначалу. С Аглаей Захаровной он не встречался. Она ему никаких приказаний через старшую пионервожатую не передавала. Жизнь каждого дня напоминала рутинный, отлаженный механизм. Он не будил ребят по утрам на зарядку, не следил за тем, как они бежали делать упражнения, как потом завтракали. Он не слишком вникал в отрядные дела, передоверил это звеньевым и Саше Прилукину. Только маршевые тренировки и пение хором не выпускал из рук.

На третью смену приехало двенадцать новых ребят. Их даже по звеньям распределили сами «старшинки», как называл теперь Олег звеньевых и председателя отряда.

Коронный шаг под маршевую песню был визитной карточкой третьего отряда. Это он забросить не мог. И надорвать её, считал он недопустимым. Знал: как в первой и во второй сменах приедут иностранные гости, представители советских профсоюзов, и то, что для первой смены было поразительным, для второй – вершиной мастерства, то в третьей должно быть не хуже.

Через неделю все уже ходили, как единое целое. За бассейн, за спортплощадку отвечали «старшинки». Олег наблюдал за ними издалека и радовался, что не перегибают палку, но и поблажки не дают.

Однажды во время тихого часа в корпус пришла директриса. Олег сидел в своей комнате, читал книгу детективов Льва Шейнина.

– Здравствуйте, – неожиданно робко сказала Аглая Захаровна.

Он не ответил, только кивнул.

– Вы на меня обижаетесь?!

– Трудно обижаться на больную женщину.

Увидел, как расширились глаза Аглаи Захаровны.

Спокойно добавил:

– Когда самолюбие больное.

Аглая Захаровна, похоже, проглотила неуклюжую попытку сгладить грубость.

– Со мной не знаю, что случилось. Возмущённые работники напали, как собаки на кошку. Я сама себе не отдавала отчёт.

Олег молчал.

– Что вы читаете?

Он показал.

– Взяли в нашей библиотеке?

Вожатый понял, что женщина тянет его на разговор.

– Нет, из Ленинграда привёз

– А вы почему не заходите ко мне? Нет вопросов?

– Есть ответы!

Она резко поднялась. Большие груди колыхнулись в лифчике под майкой.

– Если появятся вопросы, приходите.

С той поры между ними установились какие-то странные отношения. Аглая Захаровна то лебезила, старалась проявить нежность в том виде, как она её понимала: широкая улыбка, ласковый тон, голос, вроде бы долженствующий изобразить воркование, на деле иногда похожий на сорочий клёкот. Но потом вдруг, увидев вожатого третьего отряда, свирепела лицом, сдвигала широкие, невыщипанные брови, зло поджимала ярко накрашенные губы. Олега мало трогали эти метаморфозы. Он водил пацанов в лес и на речку, сделал ещё две удочки, чтобы кого-нибудь приохотить к рыбалке. Желающие нашлись, при этом мастерством овладевали быстро.

Остальные под руководством «старшинок» собирали ягоды. Лес, наконец, открыл все свои богатства.

По-прежнему варили компоты и кисели. Валентин Петров, похоже, увлёкся старшей пионервожатой. Однажды спросил Олега:

–Ты не против, если мы посидим в соседней комнате… в воспитательской…

– Ну посиди.

Миниатюрная дочь Кавказа, видимо, оказалась очень горячей. Когда уходили, Валентин был взъерошен и даже с оцарапанной левой щекой. Валентину понравилась комната воспитательницы, и он однажды предложил Олегу поехать судьёй в лагерь имени Гагарина, где должны были проходить баскетбольные соревнования нескольких лагерей. Его ребята этим видом спорта не увлекались, и он их оставил дома. Пацанов предупредил, что будет приходить физрук, проверять их поведение.

Три дня не было его в отряде. Однако, когда вернулся, с удивлением, но и с удовольствием узнал, что двенадцать вымпелов из тринадцати каждый день завоёвывал третий отряд. Не было только отрядной вечерней линейки. Да она и не требовалась. Слаженный человеческий организм работал без перебоев.

 Как-то по-домашнему прошёл «Родительский день». Те, чьи дети были в лагере уже третий месяц, с радостными улыбками подходили к вожатому. Ребята неожиданно часто стали писать письма домой, в которых расхваливали лагерную жизнь. Судя по отношению родителей, видимо, хвалили и вожатого. А он, неплохо зная этих ребят, всё же больше разговаривал с родителями новичков. Тех волновало, как их дети вписываются в необычный коллектив и как чувствуют себя в нём.

 Олегу было что рассказать и о них. «Чёрную книгу» он не доставал давно. Зато крики «Ура!» за хорошие дела и в связи с днями рождения гремели часто. Праздничные пирожки для «именинников» теперь пекли не только с клубникой, но и с лесными ягодами: малиной, черникой, голубикой.

 Однажды Олег объявил, что пойдут в неблизкий поход. Он разузнал от местных, что в нескольких километрах от лагеря есть болота, где растут клюква, морошка, а на подходе к ним – брусника. Взяв на всякий случай сразу несколько небольших вёдер, ребята с вожатым двинулись, по словам Олега, «на промысел».

 По дороге увидели много любопытного. Встретили белые грибы, усыпанные красными ягодами кусты брусники. Решили собирать всё это, возвращаясь назад. А сейчас хотелось познакомиться с болотами, поскольку большинство ребят были городскими и никогда не видели их. Через некоторое время лесная дорога начала меняться. Появились заросшие мхом кочки. На их склонах вдруг увиделись непривычные даже для глаза Олега – человека южной земли, бледно-золотистые ягоды. Это была морошка. По виду похожая на малину, но, как и всё в природе, со своим непередаваемым вкусом.

Ребята бросились собирать удивительную ягоду. Однако её было не так много. Поэтому вскоре двинулись дальше.

 Земля стала сыреть. Кое-где заблестела вода. Олег знал об опасностях болот, и предупредил ребят обходить водяные «ловушки». Это начинались болота. И многие из пацанов увидели впервые, как растёт клюква. Сторожко, оглядываясь на вожатого и пробуя ногами почву, ребята стали собирать крупные ягоды. Не все они были рубиново-красные. Приходилось брать и розовато-бледные, которые заставляли кривиться от кислины губы.

 Назад возвращались с несколькими полными ведёрками. Оставленные пустыми вскоре заполнили ягодами брусники. И тут начали попадаться белые грибы. Что делать? Куда класть такой дар природы?

 Володя Сапрыкин расстегнул рубашку и показал вожатому:

– Можно в неё, Олег Иванович.

 Олег немного задумался. В лесу было много комаров, и они могли испортить парнишке всю радость от похода. Но, с другой стороны, он и сам давно не видел так много белых грибов.

– Давай!

 Тут же и другие растелешились. Завязали рукава снятых рубах и стали складывать в эту необычную тару аккуратно вывернутые грибы.

 К лагерю подошли полураздетые с грибами, с брусникой, с клюквой, и даже морошкой.

 На кухне всё это вызвало большое оживление.

– Прямо для прощального ужина, – сказала Таисия Михайловна.

 Но до прощания ещё было время. Аглая Захаровна собрала педсостав.

– К нам послезавтра приезжают гости из заграницы. Товарищи из Болгарии.

 Художник Евгений Гридасов, немного наклонясь к Олегу, довольно громко произнёс:

– Курица не птица, Болгария – не заграница.

– Что вы говорите, Гридасов, – сердито одёрнула его Аглая Захаровна.

– Да некоторые так говорят!

– Не уподобляйтесь этим некоторым.

 Художник смял губы в сконфуженной улыбке и замолк.

 Приезд иностранцев пришёлся на последние дни смены. Олег решил, что это будет заключительный парад его отряда. Поэтому лично сам промуштровал на старой асфальтовой дороге свою «боевую» пацанву.

Неудивительно, что стоящих на трибуне гостей в красных галстуках отряд потряс своей выправкой, чётким строем и шагом, а также песней «Каховка».

 До закрытия лагерного сезона оставалось два дня. Аглая Захаровна пришла вечером в третий отряд, постучала в комнату вожатого.

– Да, да, – сказал удивлённый Олег, не зная кто-бы это мог быть. – Входите!

 Аглая Захаровна вошла и остановилась, не зная, что делать. Олег встал, подвинул ей пустой стул.

– Садитесь.

– Я к вам, Олег Иваныч… Не знаю, как сказать… С необычной просьбой.

 Она как-то смиренно глядела на него, и взгляд её карих глаз был заметно печальным. Так бывает, когда человек на что-то надеялся, а потом вдруг понял, что это что-то не состоялось, и уже не состоится никогда.

– Послезавтра лагерь закрывается. Могу я вас попросить продемонстрировать нам всем… Всем работникам лагеря ваш коронный марш. Мы специально не хотим включать в это дело все остальные отряды, а показать нам только ваш.

 Олег поглядел внимательно на директрису. Ему стало жалко эту женщину. Он не знал, есть ли у неё семья, муж, и, если есть – как она к нему относится. Он чувствовал только, что Аглая Захаровна не получила от него то, на что рассчитывала, чего очень хотела, и теперь страдает от неисполнившегося желания. Но не мог же он пересилить себя! Ведь обнимать чуждую женщину не одно и то же, что сесть с ней за столом и есть пирожки с набранными его ребятами ягодами.

 Однако желая смягчить неуют от горечи неисполненного, мягко и даже с некоторой ласковостью сказал:

– Да, да, Аглая Захаровна, мы пройдём… Мы покажем, что могут сделать пацаны.

 Он хотел сказать «что можно сделать из пацанов», но решил, что это прозвучит бахвальством, и промолчал.

 Прощальный марш был назначен на четыре часа следующего дня. Впервые Олег увидел на трибуне всех работников лагеря. Хотел разглядеть среди них старуху-сторожиху, но не увидел и успокоился. Пионеры других отрядов расселись на уличных скамейках напротив трибуны. Третьему отряду предстояло идти по зрительскому коридору. Чтобы придать торжественность моменту, в радиорубке поставили одну из песен, которую пел отряд – «Четырнадцать минут до старта». Когда репродуктор умолк, физрук Валентин Петров объявил:

– Завтра последний день работы нашего лагеря. Сегодня прощальным маршем перед всеми пройдёт третий отряд под руководством вожатого Олега Ивановича Бледных.

 Неожиданно для себя Олег почувствовал некоторое волнение. Разные смотры были. За его пацанами наблюдали иностранцы и советские гости. В обычные дни с трибуны глядели руководители лагеря. И всё это вожатый воспринимал спокойно. А тут, как будто нужно было сдавать экзамен. Отряд стоял метров за 20 до трибуны.

 Олег обернулся. Пробежал взглядом по лицам. Похоже – тоже переживают. Улыбнулся:

 – Ну что, покажем пацаны, как нужно дело делать!

 И скомандовал:

– Шагом марш!

 Песню выбрали сообща – «Про маленького барабанщика». С ней они как будто сами шли в бой. И от слов: «Мы шли под грохот канонады, Мы смерти смотрели в лицо…» – напрягались мышцы, расширялась грудь, твёрже становился шаг.

 Далеко не все работники лагеря видели до этого вечерние линейки с прохождением отрядов. В том числе – третьего. Теперь же, глядя на повзрослевшую ребятню, они чувствовали себя причастными к большому делу. И потому, не жалея ладоней, аплодировали проходившим перед ними рядам.

 На следующий день к 12 часам должны были прийти автобусы. Ребята стали собирать свои вещи заранее. Причём многие неохотно. Олег видел это и сам тоже тянул время. С ним заговаривали то поодиночке, то группой.

Пришли автобусы. И тут вожатый решил, что нужно попрощаться коллективно. Саша Прилукин построил отряд в две шеренги. Олег медленно прошёл перед строем, разглядывая лица каждого в рядах. Он знал их всех. Одних меньше, других больше, но всех. Поймал себя на мысли, что они ему как дети. Кем они станут? И запомнят ли его?

 Что он их запомнит на долгие годы, Олег не сомневался. Слишком глубоко в душу, в сознание, да и вообще в жизнь вошли эти ребята и эти три месяца, в течение которых он создавал и воспитывал их, а порой – и воспитывал себя.

 Ему хотелось многое сказать им. О том, что они, наверное, никогда больше не увидятся. О разных дорогах, которые разведут их по жизни. О том, чтобы по возможности, не забывали лагерь.

 Но сказал коротко:

– Я очень хочу, чтобы, вы ребята, выросли настоящими мужчинами!

Конец