Несмотря на сумбурную ночь, Олег чувствовал себя хорошо. Наверное, сказывалось прекрасное утро. Солнце еще не разожглось. На тёмно-зелёных листьях сирени, на нежно- розовых лепестках шиповника лежали бусинки утренней росы. Старшина лет пятидесяти с лишним, мужчина с лицом, изборождённым неглубокими морщинами, сдвинув фуражку ото лба, шёл рядом с Олегом неторопливо, впитывая свежий воздух. Со стороны можно было подумать, что идут или отец с сыном, или дядька с племянником. Тем более, милиционер приветливо слушал сопровождаемого и сам что-то ему тепло говорил.

Судом оказалась обычная изба, разгороженная на несколько комнат. Во всех отдавало влагой недавней уборки. А кое-где линолеум не успел ещё высохнуть. Старшина заглянул в комнату с надписью «Народный судья», кивнул кому-то и провёл Олега внутрь. После чего расписался за сдачу нарушителя и вышел.

Судьёй была немолодая, лет пятидесяти пяти, немного полненькая женщина, с круглым лицом и недовольным, видимо, из-за раннего визита, взглядом. Олег с интересом ждал с чего начнётся разговор. Однако судья молчала, читая какие-то записи.

– Вот тут сообщают, – наконец сказала она, – что вы, Олег Иванович, организовали массовую попойку, устроили шумное сборище, нецензурно ругались и оскорбляли старую работницу лагеря.

Олег от изумления ничего не мог сказать. Основную жалобу на двух страничках, скорее всего, написала Аглая Захаровна. К ней был приложен листок с корявыми буквами – это, наверное, что-то объясняла сторожиха. Но когда успели сделать? И, главное, когда и как доставили в милицию?! Он мысленно усмехнулся. Наверное, директриса не дала спать шофёру автобуса Гене.

– Понимаете, мы, наверное, немного перевозбудились, – проговорил он. – Отработать две смены в лагере... Дети-то разные… Это напряжённый труд. Поэтому группа воспитателей и вожатых, уезжая, чувствовали себя немного расслабленно.

– А вы тоже уезжаете?

– Пока нет. Но я всю вторую смену работал на отряде один. Тридцать пять ребят.

– Тяжело. Но это вас не извиняет. Как вы себя вели? Заслуживаете серьёзного наказания. Дать бы вам суток восемь-десять… Чтобы по этому поводу сказали ваши старшие товарищи в университете, в комсомольской организации, в профсоюзной…

Олег мрачно представил себя с метлой на улице городка или с кистью возле милицейского забора. Однако сознание зацепило слово «профсоюзная». Председателем Большого профкома был его друг Владимир Драгунский. Не очень удачливый в учёбе, он хорошо проявлял себя в общественной работе. И мысли Олега изощрённо заработали.

– Только не в профсоюз, – как бы подавленно, с невероятным испугом забормотал он, – лучше в тюрьму, лучше метлу в руки, только не профсоюз. Там такие держиморды!

– Нет, вот туда-то я и направлю материалы! – обрадованно сказала судья. – Как фамилия председателя профкома?

– Не надо-не надо! – вроде плаксиво зачастил Олег. – Лучше любое другое наказание, только не это.

– Как фамилия?!– неожиданно громко потребовала судья.

– Драгунский. Владимир Александрович. Но не надо в профсоюз, товарищ судья!

– А вот туда я и направлю! Вы будете знать!

В лагерь Олег возвращался в разорванном настроении. Сначала даже не шёл, а подпрыгивал от радости от такой удачной комбинации. Володя Драгунский учился двумя курсами старше, но дружил и даже был рад явному покровительству со стороны своего однокурсника и соседа по комнате Анатолия Ежелева. Толя был большой умница, Ленинский стипендиат и просто душевный человек. Драгунский поступил в университет после армии. Долго ходил в армейской одежде и солдатских сапогах. Прежних знаний имел мало и новые давались с трудом. Ежелев тащил и успешно вытаскивал друга от сессии к сессии. Зато как товарищ, Драгунский был лучше некуда! Весёлый, анекдотчик, любитель нормально выпить. Правда, время от времени ворчал: надоело искать рубль, чтобы «сброситься» на бутылку.

– С первой же какой-нибудь получки заполню бар!

– А где бар-то возьмёшь, – спрашивал Олег.

– В шкафу поставлю и от вас закрою.

Он имел в виду, конечно, не Толю Ежелева, а ещё двух жильцов комнаты – Олега Бледных и Эрика Цыпина. Получка однажды у Володи случилась. Он купил бутылку «Зубровки», виски и надоевший всем «Ркацители». Всё это спрятал в шкаф. Как-то вечером, когда все четверо жильцов пятьдесят пятой комнаты были в сборе, Драгунский заявил:

– Что-то стало холодать, не пора ли нам поддать?

– Рубль нашёлся? – спросил Ежелев.

– Зачем рубль, я угощаю.

И достал из шкафа бутылку виски. Трое товарищей уставились на него, ожидая, что будет дальше.

– Кладите закуску, – скомандовал Драгунский, – понемногу выпьем, по рюмке, может по две, а что не допьём – спрячем в шкаф, как цивилизованные люди.

Через некоторое время Володя первым предложил отбросить эти ненужные цивилизованные замашки. Пошли по третьей, четвёртой и следующим рюмкам. А дальше – пошло-поехало! Опомнились, когда бар опустел. С той поры стали снова сбрасываться по рублю.

Драгунского Олег не видел два месяца и думал, что если сейчас вырвется, с удовольствием встретится с товарищем. Но, чем ближе подходил к лагерю, тем мрачнее становилось настроение. Олег с лютой неприязнью вспоминал о директрисе:

– Ах ты, карга коротконогая! – думал он. – Можно, конечно, собраться и уехать, но с каким настроением приеду к маме и бабушке. Буду всё время вспоминать эту… – он сплюнул, чтобы не заругаться. – С другой стороны, получается, предам пацанов. Они, конечно, уже все знают, Сапрыкин всем рассказал, что я уеду. Но вот будут рады увидев меня! Расплывутся мордахи в улыбках, начнут толкать друг друга в радостном настроении. Может всё-таки остаться?

Он не знал, как себя повести. Сказать, что остаётся, директрисе надо. Однако видеть её он не мог. В ушах стоял её злой голос по телефону: «Бледных оставьте. Он – заводила, весь беспорядок от него».

В лагере из администрации остался Петров, Гридасов и старшая пионервожатая. Чтобы не встречаться с директрисой, Олег сказал миниатюрной армяночке, что он остаётся на третью смену, но на три дня, пока идёт пересменка, съездит в Ленинград. Спросил Валентина Петрова, не хочет ли тот побывать в общежитии. Тот отказался, сославшись на какие-то дела со старшей пионервожатой.

В комнате Олег увидел только Эрика Цыпина, который сидел за столом, обняв какой-то деревянный ящик.

– Где Драгунский?

– Уехал с подругой своей по турпутёвке, в Болгарию.

– Эх, жалко! А ты чего ящик обнял?

Эрик Цыпин был на год моложе Олега. Но выглядел заметно хуже. Тело начало жиреть, большое полное лицо было всё в буграх. Нос, широкий у основания, казался приплюснутым. Коротко стриженые курчавые жёсткие волосы не поддавались расчёске. На приплюснутом носу плохо держались очки, стёкла которых почти всё время были захватаны жирными пальцами. Из-за этого не всегда можно было разглядеть умный взгляд маленьких зелёных глаз.

– Что это за ящик у тебя?

Эрик наклонился к стулу, поднял большой деревянный раструб – узкий внизу и почти полметра в диаметре наверху. Откинул крышку ящика, и Олег увидел на диске пластинку.

– Патефон что ли?

– Граммофон, – ответил Эрик, прилаживая раструб в отведённое ему место.

– Ты где раздобыл его, старик? Это ж, наверное, антикварная вещь?!

– Ещё бы, – Цыпин несколько раз прокрутил ручку граммофона, отпустил тормоз, пластинка стала медленно вращаться. Поставил головку аппарата с иглой на пластинку, и Олег услышал тонкий мужской голос. – Татьяне понравится, – задумчиво проговорил Эрик. – Где только я его не искал!

– А она что, просила?

– Нет, сказала однажды, что видела в кино красивый граммофон. Вот бы, говорит, послушать его сейчас.

Эрик глубинно и безнадёжно любил девушку со следующего курса Татьяну Заезжую. Она знала это, видела, как забиячестый смелый парень под её взглядом превращается в послушного чуть ли не кутёнка: накинь ошейник и веди. Эрик готов был хоть сейчас жениться на Татьяне. Тем более, что выбор поддерживал его отец Иосиф Матвеевич – директор небольшого металлургического завода на Урале, где из руды выплавляли золото.

Но Татьяна, как говорил Цыпин-младший, ждала, когда за ней приедет «прынц на белом коне». Поэтому вся пятьдесят пятая комната переживала за четвёртого своего товарища и каждый, в силу своих возможностей, пытался повлиять на Татьяну. Ежелев – этот обаятель человеческих душ, внушал девушке, что Эрик очень надёжная для жизни партия. Драгунский – сам с довольно привлекательной физиономией, вовсю убеждал Татьяну, что такой мужчина, как Эрик, никогда не гульнёт на сторону: «Можешь быть спокойна до конца дней». Олег, как парень разбитной, внушал Татьяне, что более надёжного защитника она не встретит: «Прынцы хороши только в сказках. А выскочил оттуда – сопля соплёй».

Но Заезжая с удовольствием приходила в товарищеский коллектив пятьдесят пятой комнаты, нисколько не выделяя из него Эрика Цыпина.

Через три дня Бледных стоял возле своего корпуса и смотрел, как въезжают в лагерь автобусы. В одном через стекло увидел физиономию Сапрыкина. Он о чём-то говорил с сопровождавшей ребят докторшей. Вдруг разглядел Олега Ивановича и даже подпрыгнул в автобусе. Похоже, что-то закричал, размахивая руками и показывая на третий корпус. Все повскакали. Автобус остановился. И, едва выпустив доктора, ребятня повалила из машины. Олег стоял, скрестив руки на груди, и улыбался.

– Олег Иванович! – закричал Сапрыкин. – Вы не уехали?!

Олег развёл руки, как бы говоря: «Но вот видишь, так получилось». Ребятня приблизилась к вожатому, каждый хотел, чтобы его заметил Олег. Но председатель совета отряда Саша Прилукин громко скомандовал:

– Отряд, стройся!

И не прошло и минуты, как две шеренги встали рядом с вожатым. В конце их колыхались только новички.

– Давайте поприветствуем Олега Ивановича! – воскликнул Сапрыкин. – Он снова с нами!

И громкий строй три раза прокричал: «Ура! Ура! Ура!».