Километрах в двадцати от лагеря им. Маресьева был пионерлагерь железнодорожников. До прошлого года он назывался «Зелёный семафор». Но тут полетел Гагарин и по стране покатился вал переименований. Вместо «Зелёного семафора» лагерь назвали именем первого космонавта.

Однако во всей остальной его жизни ничего не изменилось. Руководители и работники лагерей по-прежнему ездили друг к другу в гости, чем-то обменивались, чему-то друг у друга завидовали. Например, у гагаринцев было большое футбольное поле. Зато маресьевцы имели свой небольшой автобус. На нём возили продукты, кое-какие хозяйственные бытовые товары. Иногда позади шофёра Гены сидела Аглая Захаровна– автобус был её персональной машиной.

Физрук маресьевского лагеря Валентин Петров решил провести футбольные соревнования. Заранее договорился об этом с соседями и начал тренировать своих ребят. Играть должны были только старшие и следующие за ними отряды.

Дней десять Петров «зверствовал» с первым и третьим отрядом: заставлял играть друг с другом. Олег Бледных приходил на тренировки и, побыв немного, отправлялся по своим делам. В назначенный день лагерный автобус повёз две команды с запасными игроками с доктором и физруком в лагерь гагаринцев. Олег не поехал, он не любил спорт. Занимаясь щадящим культуризмом, делая каждое утро получасовую зарядку с гантелями, он был спортивным человеком. Как фанатичный рыболов и охотник, мог несколько километров идти зимой по снегу за подранком, вышагивал километры со спиннингом по берегам рек и озёр. Любил улов, охотничью удачу, метко стрелял. Считал достаточными для себя спортивными занятиями. А прыгать на трибунах, выпучивать глаза от промаха футболиста или неудачного броска баскетбольного верзилы – это его не волновало.

Конечно, как себя покажут его ребята, Олегу сейчас было не всё равно. Но он почему-то надеялся, что они его не подведут.

Бледных не ошибся. Сдержанный, скупой на слова Петров, непривычно для себя, захлёбывался едва вышел из автобуса.

– Старик! Да они у тебя просто львы. Звери могучие! Я думал, порвут гагаринцев! Тех дылд они обводили, как кутят. Ты много в них заложил, старик!

Оказалось, первый отряд гагаринцев разгромил маресьевцев, а третий маресьевский своих сверстников гагаринцев. По условиям соревнования, друг с другом должны были играть победители. Но силы, казалось, были неравными: 11летние против 13-14 летних. Олеговы ребята чуть не наголову были ниже соперников.

Однако, гагаринцам ничто не помогло. Они проиграли со счётом 7:2. Олег построил свою команду. Впереди стоял Сапрыкин. Подошёл к каждому – пожал руку. И, отшагнув от строя, сказал:

– Вот теперь я вижу кем вы становитесь!

Встретив свою футбольную команду, Олег вдруг подумал, что совсем забросил собственные увлечения. На дне чемодана, в отдельном небольшом мешке у него лежали катушка с тонкой леской, прозрачные пакетики с крючками, коробочка с грузилами и разные поплавки. Всё это он положил ещё в Ленинграде и до сих пор не трогал. Дело оставалось за удилищем. Его можно было сделать из орешника, кусты которого то и дело встречались в лесу, а самое удобное время было от полдника до ужина.

Жара подстёгивала спелость лесных ягод. Вовсю шла черника, там и сям краснела малина на кустах и даже голубика, обычно созревавшая позднее, приобрела спелую готовность.

Ребятню мёдом не корми, дай только побродить по лесу, искупаться в речке. Олег вырезал два длинных удилища, сделал две удочки. Большинство ребят пристроились рядом. Кое-кто с ведёрками пошёл собирать ягоды. Как только Олег забросил удочку, он забыл всё окружающее. Кого он только не ловил в своей жизни! В низовьях Волги – сазанов, сомов, лещей. Года два подряд целое лето шёл судак. На Дону по несколько часов в день сидел в раскалённой от солнца резиновой лодке и ждал, когда дёрнет кончик удилища. Та же, что на Волге крупная рыба, только вдобавок гибрид леща и карася, названный зобаном.

На этой речонке ничего подобного быть не могло. Но средних размеров окунь, покрупнее его краснопёрка, тяжеловатая плотва тоже волновали до дрожи рук. И забывал вожатый время. Неохотно сматывал удочки под напоминание ребят.

Рыбу отдавал на кухню Таисии Михайловне. Она жарила, ставила тарелку на стол. Доставалось далеко не всем. Но кто попробовал сегодня, завтра уже к тарелке не прикасался. Однажды он засиделся так, что, глянув на часы понял: опоздают к ужину. Быстро смотал удочки, пошли скорым шагом к лагерю. У столовой стояла Аглая Захаровна. Руки в боки, глаза метали молнии.

– Как это понимать, Олег Иванович?! Пионеры на ужин опоздали.

– Да мы ещё успеем, Аглая Захаровна! Олег Иванович нас собирал, – раздались голоса.

Олег остановил их взмахом руки.

– Моя вина, Аглая Захаровна! Ребята ни при чём! Можете отнять у нас вымпел.

– Ничего хорошего, Олег Иванович!

– Приношу извинения за эту оплошность.

Они быстро и молча устремились в столовую. Там уже почти все поели. Выходя, Олег услыхал за спиной разговор:

– Зря он просил извинения, промолчал бы или сказал бы, что мы долго собирались.

– Будет теперь его пилить, может, вымпел отнимут.

– Да вымпел-то ладно… Олег Иваныча жалко!

Вожатый остановился. Ребята окружили его. Не давая развиться услышанному разговору, он очень серьёзно сказал

– Ребята, настоящий мужчина должен иметь мужество признавать свою ошибку. Не прятаться за чужие спины, свою подставлять под розги критики, если провинился.

Директрису лагеря разозлил этот случай. Если самый дисциплинированный отряд может позволить себе такую выходку, подавая дурной пример, то что ждать от других.

 На следующий день после завтрака она объявила всеобщий сбор. Местом выбрала баскетбольную площадку. Время – 12.00. Минут без десяти она уже была на месте. На площадке потихоньку начали собираться отряды. Сбивались в строй, колыхали шеренги, бегали друг за другом. Только место третьего отряда было абсолютно пустым. Увидев подходившего Олега, директриса с сарказмом заявила:

– Ну, и где ваши дисциплинированные?

– Так время то еще без трёх минут!

– Они что, на парашютах спрыгнут?

– Посмотрим.

 Прошла ещё минута. Аглая Захаровна, по привычке, поставила руки в боки, с язвительной усмешкой прошла по пустому месту отряда.

– Ну! – бросила вожатому. – Где парашютисты?

 Олег глянул на часы. Было без двух минут 12.00. Вынул из кармана свисток, громко свистнул один раз. И тут стало происходить невообразимое. Откуда-то из-за спин стоящих отрядов, из окружающих кустов выскакивали мальчишки и мгновенно занимали только им известные места. Двое перепрыгнули кусты и бросились к шеренгам. Наконец последнее пустое место занял пацан не то спрыгнувший, не то свалившийся с баскетбольной вышки. В этот миг Олег дал два свистка, означавшие команду «Смирно!». Отряд замер, как стальная пружина. Аглая Захаровна с изумлением уставилась на Бледных. Также поражённые смотрели на эту, почти молниеносную процедуру воспитатели и вожатые других отрядов, чьи питомцы всё ещё пытались установить какой-то приблизительный порядок на площадке.

– Да-а, протянула директриса. – И это вчерашние сорванцы?

– Нет, нормальные ребята.

 Вечером, уже без всякого строя всем отрядом пошли на танцы.

По распорядку дня после ужина и до отбоя два часа отводилось для кинофильмов или танцев. Больше всего ребят занимало кино. Особенно, если герои дрались на шпагах, стреляли из пистолетов, скакали на лошадях, спасали красивых девушек. Абсолютно все, вплоть до самых мелких, приходили на такие сеансы.

И если старшие, отводя глаза, тем не менее искоса глядели, как герои целуются, то оберегая целомудренность малышни, киномеханик закрывал эти кадры картонкой. И вот тут начиналось! Пользуясь темнотой – никто не разглядит, старшие что есть мочи орали: «Сапожник!». Не отставала и малышня, чувствуя, что их в чём-то обманывают.

Олег тоже, как когда-то в детстве, сейчас вместе со старшими кричал про «сапожника». Не понимая, впрочем, до сих пор, какое отношение имеет мастер-обувщик к закрытым кадрам на экране.

А фильмы были действительно волнующие: франко-итальянский «Три мушкетёра», французский «Фанфан-тюльпан», трофейный «Тарзан» и чисто советские: «Чапаев», «Дети капитана Гранта», «На графских развалинах», «Максимка».

После этого ещё долго в палатах жужжали голоса – это продолжалось обсуждение.

Танцы проходили гораздо малолюдней. Суету создавала малышня, которая сновала между танцующими, наступала им на ноги, получала подзатыльники. Танцевали в основном первые два отряда. Они приходили на площадку почти все. При медленном танце велено было держаться друг от друга на расстоянии вытянутой руки. Но некоторые танцевали уже с «прижимом», что вызывало замечание воспитателей.

Из третьего и четвёртого отрядов приходило гораздо меньше, а танцевали совсем единицы. Саша Прилукин с той самой Людмилой, которой сотворил необычное ожерелье. Появились партнёрши у Вити Крамера, Васи Гриценко, у Коли Семёнова и даже у Жоры Кемоклидзе. Маленькая, под стать ему девочка с румяными щеками и улыбчивыми губами. Володя Сапрыкин, на первый взгляд, уверенный в себе парнишка, стоял с кем-нибудь из ребят и стеснительно наблюдал за танцующими. У него, похоже, никого не было на примете. Но когда объявили белый танец и девчонки стали приглашать ребят, к Сапрыкину подошла девочка из второго отряда. Она, смеясь, наклонила голову и протянула к нему руки. Володя растерянно глянул на девочку и вдруг смело шагнул к ней.

 Галина уже совсем нечасто приходила к Олегу. Ему это было кстати. Он решил, помимо оценок, на отрядной вечерней линейке, поощрять лучшее звено предночным разговором. Садился к кому-нибудь на кровать и начинал рассказывать то сочинённую в уме сказку, то услышанную в таком же возрасте от старших пацанов какую-нибудь «страшную» историю про ведьм, оборотней, вурдалаков. При этом они в конце исчезали, растворялись, погибали, оставляя героев истории целыми и невредимыми.

 Больше всего ребятам нравились придуманные им сказочные истории. Если два звена заслуживали поощрение, он, рассказав немного в одной палате, переходил в другую. После чего звучала команда: «Всё, пацаны, спать до утра!» – и редко когда вскоре не наступала тишина.

 Но однажды он долго не мог угомонить звено Сапрыкина. Ребята что-то обсуждали, смеялись, кое-кто прыгал на кровати. Олег один раз потребовал тишины, замолкли. Однако, только ушёл, снова загундели, заговорили.

 Он опять поднялся, уже раздражённый.

– Если не замолчите, накажу.

 Замолчали. Притихли. Ушёл и вдруг слышит – веселятся. Олег вихрем взлетел на второй этаж.

– Встать!

 Подумал: «Наверно, несправедливо наказывать всех!» – но остановиться уже не мог.

– Всем встать! Из-за нескольких нарушителей страдать будут все.

 Все поднялись. И даже те, кто, похоже, уже уснул. Олег повернулся и вышел на улицу.

 В одной из комнат административного корпуса его ждали. Там собралась компания воспитателей и вожатых: отмечали чей-то день рождения. Пили сухое вино, негромко разговаривали, даже пробовали потихоньку запеть песню. Глубоко ночью Олег прошёл в свою комнату, разделся и тут же уснул. Разбудил его, как весь лагерь, звук горна из репродуктора. Квёлый вместе с отрядом вожатый затрусил на зарядку.

Потом был завтрак. А после него в лагере поднялся переполох. Кто-то ограбил пионерскую комнату.

 Приехала милиция, человек с собакой, и никак не могли определить: кто обокрал.

– А мы знаем, Олег Иваныч, – сказал Сапрыкин.

– Что знаете?

– Кто ограбил пионерскую комнату.

 Бледных удивился.

– Ну и кто?

– Ребята, родители которых в обслуге. Мы видели.

– Как вы увидели?

– Вы нас поставили… Мы стояли, стояли. Уставать стали. Некоторые падали – спать хотели. Смотрим – пацаны дверь взламывают.

Олег был потрясён. Он поступил как негодяй! Ушёл веселиться и забыл про детей.

Собрав всё звено, построил его и заявил:

– Я очень неправильно поступил. Прошу меня извинить. Думаю, это будет для меня большой наукой.

 Олег помолчал, переживая. Наконец, собрался с силами:

– Извините меня, ребята.

 Снова помолчал и добавил.

– А милиция, думаю, вам объявит благодарность.