У Олега Бледных была хорошая память. Но запомнить за несколько первых дней имена и фамилии всех своих подопечных он не мог. Цеплялись в памяти те, кто выбивался из общей массы. Прежде всего, трое самых старших ребят – тринадцатилетний Сапрыкин, и два его двенадцатилетних «подхвата»: стриженный под «ноль», пухлощёкий, с нагловатыми бледно-голубыми глазами Коля Сазонов и длинный, худой, с тонкой шеей Вася Гриценко. Сапрыкин был лидером в этой троице. Всякие каверзы задумывал он. Но исполняли иногда кто-то из двоих. Только самые отвязные он брал на себя. Как в то утро, когда Олег услышал в палате громкие голоса. Кто-то из ребят повторял:

– Я тебе тоже так сделаю!

– Попробуй, – отвечал Сапрыкин

– Попробую!

– Давай-давай!

Олег быстро вошёл в палату.

– Что здесь происходит?

Сапрыкин стоял возле одной кровати. Рядом теснились двое его подручных. А на Сапрыкина гневно, но с опаской наскакивал мальчишка в трусах и в сбившейся майке:

– Зажгу – покрутишь педали!

– Попробуй-попробуй! – повторял, теряющий уверенность Сапрыкин. Он увидел вожатого и понимал, что сейчас начнётся разбор полётов.

– Я спрашиваю, что происходит, – возвысил голос Олег.

Стоящие ближе к дверям ребятишки, перебивая друг друга заговорили:

– Вовчара сделал велосипед Серёже.

– Серёжа хочет отомстить ему.

Олег знал, что такое велосипед. Спящему человеку между пальцами обеих ног вставлялись два клочка бумаги и поджигались. Огонь быстро вызывал боль. Ещё спящий ребёнок начинал дёргать ногами, как будто крутил педали. Пока спросонья успевал затушить – пальцы довольно больно обжигало.

Олег сурово поглядел на Сапрыкина. Тот с беспокойством нагнул голову, исподлобья левым глазом смотрел на вожатого. У него уже был прокол. Три дня назад, ночью, потихоньку взял кеды спящего у двери мальчишки и спрятал их в общую тумбочку. Когда раздался сигнал подъема, и все стали собираться бежать на зарядку, этот пацан заметался, стал пытать всех – где его кеды. Прибежавший на крики Бледных быстро выяснил, кто виновник переполоха. Предупредил Сапрыкина:

– Ещё отчебучишь что-нибудь – это будет в последний раз!

Теперь он смотрел на лохматую непричесанную голову «мелкого хулигана» и, еле сдерживая себя, заговорил:

– Я думаю, что человек, который хочет сделать кому-то больно, должен знать: подобная боль вернётся к нему. Тогда он может задумается, стоит ли так безобразничать. Конечно, за причинённую боль люди мстят. И у Сергея... Твоя как фамилия?

– Агеев.

– И у Сергея Агеева есть право отомстить. Но мы не будем в нашем коллективе возрождать кровную месть. Я накажу Владимира Сапрыкина другим способом. А сейчас, все на зарядку! Мы и так уже опоздали.

После завтрака Олег пошёл в Дирекцию лагеря. Аглая Захаровна была на месте. Она с удовольствием встретила вожатого третьего отряда.

– У меня к вам просьба, Аглая Захаровна, – сказал Олег. – В первом отряде, насколько я знаю, 28 человек. У меня 35. К тому же, трое прямо просятся к первоотрядникам. Двоим двенадцать, третьему – тринадцать. Если их перевести в первый отряд, у меня всё равно будет больше. Но хоть все одного возраста.

Директриса согласилась.

Ей нравился этот хорошо сложенный, спортивного вида парень с тёплым взглядом карих глаз и твёрдыми складками возле губ. За несколько дней сделать из расхристанной ребячьей орды довольно дисциплинированный отряд – такого она в своей практике ещё не встречала.

Женщина села рядом. Положила ладонь на обнаженную по локоть руку Олега. Он покраснел, постарался высвободить руку, однако ладонь держала её крепко.

– Наш лагерь, как я говорила всем вам при первой встрече, образцово-показательный. Раза два за смену приезжают делегации. Советские товарищи… Иностранные гости… И с каждым годом всё больше. Встанут на трибуне, приветствуют ребят. Уже стало места не хватать. В прошлом году трибуну удлинили.

Она погладила руку Олега и тот подвысвободил её.

– У меня на вас, Олег Иваныч, большие надежды. Чувствуется: есть опыт.

Она засмеялась. Встала.

– Разнообразный опыт.

Обогнула стол. Подошла к своему креслу.

– Не подведите.

Олег глянул на широкобёдрую с большой грудью женщину лет сорока. И, вытирая со лба пот, проговорил:

– Попробую.

Похвала директрисы подняла настроение. Олег подумал, что сделает со своими ребятами нечто приятное для гостей. Но главное были не они. Хотелось сделать дисциплинированный, сплочённый, как боевая древнеримская когорта, отряд.

Можно было стараться в одиночку делать это. Неля Николаевна после той истерики в «банный день», держалась немного отстранённо. Олег чувствовал, что-то ей в нём и его делах не нравилось. Поэтому рассчитывать нужно было на помощников из ребят.

В двухэтажном здании наверху было пять спален. В каждой по семь кроватей. До «изгнания» троицы получалось пять звеньев. Теперь оставалось четыре полных, пятое – усечённое.

Олег знал ещё далеко не всех. Однако на некоторых, как говорится, положил глаз. Это были ребята нетрусливые, со своим мнением.

Первым запомнился тот, который назвал Сапрыкина «Волчарой». Это был Саша Прилукин. Второй – Сергей Агеев, который рвался отомстить Сапрыкину за «велосипед».

Поговорив с ними и убедив ребят взяться за беспокойное дело, вожатый рекомендовал их звеньевыми. В двух других палатах с гвалтом, с подсказками, с самоотводами звеньевых выбрали сами пацаны.

Тем не менее, Олег не выпускал «вожжей» из рук. Изучал мальчишек, запоминал особенности каждого заметного. Вводил новые занятия. Неподалеку от корпуса третьего отряда была спортивная площадка. Там стояли два турника, висел канат, гимнастические кольца. Через некоторое время после завтрака, до начала лагерных работ, если они были, Бледных вёл отряд на спортивную площадку. И целый час, а то и полтора, ребята подтягивались на турниках, с обязательной отметкой – кто, сколько; пытались влезть по канату вверх, до самой перекладины, а наиболее подготовленные брались за кольца.

– Что вы их мучаете, – спросила однажды Неля Николаевна. Она произнесла это с улыбкой, но Олег почувствовал неприязнь.

– Дайте им отдохнуть, просто поболтаться. Ведь это же дети.

– Я хочу готовить из них мужчин, – сказал Бледных.

– А они кто? Девочки, что ли? Они и есть мужчины.

– Нет. Они пока мальчики. Мужчинами не рождаются, а становятся, – и помолчав, заметил: – Правда, некоторые так и остаются мальчиками. Даже начиная бриться и становясь по паспорту взрослыми.

Каждый день выкраивалось время для занятий по строевой подготовке. Вся жизнь лагеря была регламентирована. Едва ли не за каждый шаг выставлялись оценки.

Особенно отмечалось умение пройти строевым шагом перед трибуной во время вечерней общелагерной линейки. Её в третьем отряде никто не боялся. Знали, что стоящие на трибуне директриса, старшая пионервожатая Элла Васильевна, физрук и некоторые другие лагерные начальники с улыбками одобрения встретят проходящий перед ними третий отряд.

А он шёл картинно. Впереди вожатый. За ним восемь шеренг. До трибуны отряд шёл походным строевым маршем. Синхронная отмашка рук, чёткий, одинаковый по размеру шаг. Но как только Олег равнялся с трибуной, отряд мгновенно менялся. Все прижимали руки по швам и поворачивали головы направо, что означало равнение на трибуну. Только крайний правый ряд шёл по-другому. Ребята выставляли левые руки к трибуне, держа в каждой вымпел. Их «зарабатывали» пока немного: из тринадцати – пять-шесть.

 Потерявший в первые два дня голос Олег вскоре восстановил его, отдавая команды свистком. Теперь он мог для интереса и голосом негромко произнести команду, зная, что ребята мгновенно её выполнят. Им самим нравилось чеканить строгий парадный шаг, восхищая тем самым лагерную малышню и вызывая зависть старших.

Выросший в условиях городской улицы, где в обращениях друг к другу было нормальным не «ребята», а «пацаны», Олег всё чаще называл так и своих подопечных. Но это, если к некоторым членам отряда у него не было претензий. В противном случае и голос, и вид вожатого становились настолько жёсткими и строгими, что провинившиеся сразу скисали. Он делал им замечания, но кое-кто повторял вызывающий осуждение поступок. Олег снова отчитывал провинившегося и при этом не знал, как действовать дальше.

Так появилась мысль о записи наказаний и возможности их списывать. Он взял лежащий на дне чемодана небольшой блокнот с белыми обложками. На первой был нарисован красивый нежный цветочек. Собрав отряд, объявил:

– Я завёл черную книжку. Буду туда записывать ваши нарушения. Три записи – и всё! Но вы будете иметь возможность списывать их хорошими делами.

 А как объявлять о наказании, чтобы знали все? И тут пришла мысль об отрядной линейке, которую он стал проводить каждый вечер после лагерной.

Обсудил со звеньевыми процедуру. И система заработала.

В ближайший же день, во время обеда в столовой нарвался на замечание один мальчишка. Он стал бросать куски хлеба через весь стол товарищу из своего звена. Это увидела работница столовой. Громко отчитала нарушителя и рассказала вожатому.

Олег возмутился. Он помнил, как бабушка, пережившая войну, бережно относилась к хлебу. Сейчас было другое время. Но безобразничать с хлебом всё равно не позволялось. После лагерной линейки Олег построил отряд в две шеренги перед зданием корпуса. Все знали о происшествии и думали, как вожатый об этом объявит. Наверное, скажет, что записал в чёрную книжку.

Однако всё пошло по-другому.

– Сегодня произошло из ряда вон выходящее событие, – начал Олег. – Пионер Гриша Коломнин забыл традицию русского народа о бережном отношении к хлебу и начал бросать его в столовой. Пионер Коломнин, выйти из строя!

Из первого ряда шагнул немного напуганный, но старающийся держаться независимо, светловолосый мальчишка.

– Кругом! Встать лицом к отряду! Я объявляю пионеру Коломнину серьёзный выговор и записываю это в чёрную книжку, – продолжал Олег. – Это просто позор.

И отряд по команде звеньевых и вожатого трижды рявкнул: «Позор! Позор! Позор!».

– Встань на место, Коломнин!

Пораженный такой процедурой мальчишка подавленно занял своё место.

Была придумана награда и за хорошие поступки. Олег также вызывал пионера из строя, командовал «кругом», поворачивал лицом к отряду и объяснял суть сделанного. После чего отряд громогласно скандировал: «Ура! Ура! Ура!».