Я понимаю – надо писать жёстко. Надо перестать мямлить! Даже не во имя тех ребят, что сейчас на фронте. Они если и прочтут, то нескоро. А ради десятка тысяч матерей, отцов, братьев и сестёр этих самых героев.

Только как же вот так сразу переделать себя? Москвича, литератора, который единственный раз всего и крикнул «позор», потому что не мог понять, почему «русская премия» вручается украинскому националисту (статья об этом опубликована https://svpressa.ru/blogs/article/119800/).

Но сейчас я еду в Севастополь в Бригаду погибшего сына. Самолётом было бы куда легче. Хотя бы потому, что за два часа перелёта так просто молчать…

Поезд всегда был для меня испытанием, а сейчас, когда я узнал о гибели сына в Мариуполе, стал почти невыносим. Но… деваться некуда.

Я – верующий человек, поэтому к каждой встрече отношусь как к Божьему промыслу.

Вот и эти встречи в поезде Москва – Севастополь и обратно окажутся из этой чреды.

Что такое может произойти в поезде? В принципе – ничего особенного. Комфортно ехать, кормят, чистенько и нешумно.

Но рядом люди. И это – москвичи. Вот семидесятилетний абсолютно лысый хиппи из шестидесятников. Он, кажется, не повзрослел с той поры. Мало того, он счастливо влюблён в даму на два десятка лет моложе его, с которой «зажигает» на всех джазовых танцполах столицы… и искренне не понимает, почему она предпочитает посетить с ним зоопарк, посмотрев стареньких львов, вместо визита к нему домой. Ну что мне до него?

Он сразу же обозвал меня по-московски, но не совсем к месту – прощелыга. Я впервые не реагировал. Он был намного старше. Да и сложен он, как у нас во дворе говорили – соплёй перешибёшь. Сыр-бор вышел из-за его огромных чемоданов, которые он не захотел сдавать в багажный вагон, а попытался положить всем соседям в купе поперёк прохода. Типчик, несомненно, был ещё тот… Если бы я не лицезрел таких же три десятка лет, то, может, с увлечением слушал и наблюдал подобного индивидуума.

Спрóсите, что же в нём такого особенного? До 24 февраля 2022 года для всей страны, а для меня – до присоединения Крыма и начала войны в ДНР и ЛНР, такие люди толерантно соотносились со свободным в своём выборе личностям. Но теперь всё изменилось.

Я терплю его почти сутки, он не даёт всем нам спать, так как интернет есть только на станциях, а ему обязательно надо пообщаться со своей пассией в ночь-полночь… Терплю, что он не уважает институт брака, не понимает, что у мужчины должны быть дети, которых он счастливо взрастит, которыми он будет гордиться, как и они им. Он гордится собой и своими успехами в сексуальном плане… А я еду в Севастополь… Там меня ждут однополчане сына. Они как раз вернулись из госпиталей после ранений. Я слушаю «танцора» и опять сдерживаюсь, чтобы не дать ему по морде.

Я терплю, понимая, что он – воплощение Москвы, Питера, Екатеринбурга (из которого от одной из моих коллег на известие о гибели в Мариуполе сына я получил краткий ответ: «собаке – собачья смерть»). Он и она – олицетворение ельциновско-солженицынских последователей, которые до сих пор находятся во всех эшелонах власти, особенно на образовательно-культурологических этажах. До недавнего времени даже в армии их было слишком много. Иначе в первые месяцы СВО не убили бы у нас столько генералов и полковников… И тут я думаю – а можно ли об этом говорить? Нужно!

Сосед на московский вкус – милейший типчик. Дамы-соседи воспринимают его со смешками и иронией, пока во время прощания в Керчи он не предлагает сорокалетней соседке помочь с продолжением рода, на полном серьёзе считая, что он – элита нации… Женщина (ровесница моих старших детей) культурно отшучивается, вместо того, чтобы дать ему оплеуху, которую он несомненно заслужил.

Я – снова зритель. Просто мой кулак убьёт его на месте… Он не знает, что я обо всём увиденном ещё напишу и потом опубликую гнусную историю Макса (такой оказалась его танцкличка). В принципе для столицы он обычный успешный обыватель в третьем-четвертом московском поколении. И я это понимаю. Но – не принимаю. Сейчас – совсем не принимаю. Именно сейчас, когда гибнут наши дети в борьбе с неонацизмом, я особенно стал требователен к окружающим. И сразу спрашиваю их, что они сделали для мальчишек, которых один из военкоров назвал «детьми-крестоносцами».

Поезд… А как он без вокзала и дороги до дома? На вокзале Симферополя и Севастополя много раненых парней. Все здесь к ним привыкли. На них вообще не оборачиваются. Я же провожаю каждого взглядом, потому что теперь все они – мои дети.

Совсем скоро я встречусь с такими же... А пока я еду в такси. Водитель – крепкий мужчина средних лет. Разговариваем обо всём, доходим до войны, и он оказывается офицером-десантником. Не понимает, почему его и сослуживцев не пускают на фронт (это было еще до изменения в законе о контракте). И мне становится немного легче… Я ощущаю себя в России, хотя это – Крым, Севастополь, в котором даже наши мобильные сети до сих пор не работают, в котором нет нашего наносбербанка (комм. автора: Сбер появился в Крыму только в январе 2023 года), но в котором на каждой стене, на каждом рекламном щите я вижу лица солдат и букву Z. Мне этот город роднее чужой сегодня Москвы, где я прожил почти сорок лет, где родились мои восемь детей.

Вспомнился мне давнишний спор о современной Москве и москвичах с Анатолием Парпарой в Брянске. Даже не спор, а скорее полное расхождение во мнениях. История доказала мою правоту…

Сослуживцы сына… Мне скоро шестьдесят. И все однополчане сына – ровесники моих детей, мои дети. Но теперь я со странным для меня терпением наблюдаю их мальчишество, прежде казавшееся мне излишней тратой жизненного времени. Вот он рядом со мной – солдат-парнишка – рассказывает, как и что там было. Я внимательно слежу за его движениями и глазами. Никакой фальши, рисовки, попытки похвалиться. Тихая грусть и спокойствие. Он уже многих похоронил. Многих врагов положил. Сам чудом остался жив. А ему-то всего ещё двадцать исполнилось в ночь на 24 февраля 2022 года. И скоро ему обратно. И он вновь пойдёт защищать, и… мстить за друзей. Но он вернётся с войны, потому что не успел съездить к своим на могилы, поклониться…

Писать жёстко? Я любопытен. Поэтому расспрашиваю обо всё. И в первую очередь о необычном, запомнившемся. Кроме гибели товарищей важным оказывается странное поведение нациков (кстати, сейчас они их называют «немцами»), а те, совсем как в фантастических боевиках, даже с перебитой автоматной очередью ногой продолжают скакать на стрелявшего и хохотать во всю глотку, вбирая пулю за пулей в своё напичканное американскими таблетками тело…

Парни мои почти не матерятся, хотя я помню по рассказам сына, что это нонсенс. Он сдерживается, зная, что я писатель… отец товарища, дядя Боря…

Ночью снится сын. Мы рыбачим… Мы опять рыбачим, как когда-то в детстве. Это повторный сон. Я его уже видел рано утром на подъезде к Ростову-на-Дону. К тому городу, где через два месяца поисков всё-таки найдётся мой погибший сын, потерянный во время эвакуации «двухсотых и трёхсотых»…

Севастополь кажется совсем обычным. Если не читать интернет-страницы, на которых жёны и матери обсуждают отправку своим воинам посылок и писем. Им, в некотором смысле, хорошо… Они в Севастополе и могут это сделать на КПП части… Мне этого не удалось ни разу. Москва далеко. Военной почты сегодня почему-то нет (кстати, она появилась к осени 2022 года).

А наш разговор с сослуживцем продолжается. К нам присоединяется ещё один товарищ сына. И они, вдруг забыв обо мне, начинают разговор о нуждах оставшихся на передовой. Оказывается, что сейчас идёт сбор средств на генератор, газовые плитки и баллоны, палатки и прочую житейскую требуху, о которой «успешные менеджеры, реформировавшие армию» несколько лет назад, конечно, и подумать не могли. И что я слышу? Ребята скидываются из своих, полученных за ранения выплат, на помощь товарищам.

Пройдёт несколько дней, и я расскажу об этом своему новому спутнику в поезде. Такая правда шокирует его… Успешный столичный бизнесмен, он с товарищами с первых дней пытался переводить деньги на всякие сайты «помощи», многие из которых оказались в итоге мошенническими.

Но пока я в Севастополе и слушаю жителей, наблюдаю, запоминаю. Вот загружают в жигулёнок ящики с патронами прямо у КПП. От принятой тяжести машина уезжает почти на пузе, за ней – следующая. Ну нет свободного транспорта. А везти надо. Ждут «за речкой» даже такую на пузе ползающую старательную кобылку. Впереди у неё километров 200-300.

Я опять слушаю, спрашиваю, не понимая, почему все военные так по-разному одеты? Разноцветные каски. Не похожие друг на друга бронежилеты. Камуфляжные костюмы и те словно для комиксов напялены. Просто всё куплено за свой счёт. Всё собрано по друзьям и коллегам. Магазины военного обмундирования в Крыму почти пусты. Профессионального обмундирования – днём с огнём не сыщешь.

Жёстко надо писать… Но это всё оказывается цветочками. Потому что по возвращении в Москву я слышу только про гонорары певцов, выступавших на Донбассе, про необходимую жалость к сбежавшим и предавшим России «творческим» нахлебникам, пялюсь на глупую рекламу, вместо портретов героев на улицах и на экранах в поездах метро.

В последующие две недели выслушиваю экивоки общественников своего подъезда, никак не понимающих, можно ли рассказывать жильцам, что в этом доме жил героически погибший воин, мой сын. Они на полном серьёзе переживали, не травмирует ли эта информация наших соседей.

Поездов было много. С одного из них я сошёл в день освобождения Мариуполя, на душе было светло и грустно. Да и салюта в этот день в столице почему-то не было. Зато были написаны стихи для будущей книги.

Спутники были разные… Поездов до Победы ещё будет много...