Курьер для особых поручений

…Первого сентября 1962 года я, как и все девятиклассники новоиспеченной школы одиннадцатилетки, отправился «тестировать» школьную реформу. Обязательная производственная практика в промасленном цехе завода «Дормаш» меня не вдохновила и…больше меня на заводе, и в школе не видели. Чтобы получить «Аттестат зрелости», при этом еще и сэкономив год, надо было сразу поступить в десятиклассную ШРМ (Школу рабочей молодежи), но прежде – устроиться на работу.

   Кем? Куда?.. До шестнадцати лет – «не положено»! Казалось бы неразрешимую задачу, на радость мне и всей родне, не без проблем, но решил Миша Дозорцев: уговорил строгого законника – начальника Брянского телевидения принять «шустрого школьника» в штат с «испытательным сроком».

Так началась моя «рабочая карьера» в очень важной, как показалось пятнадцатилетнему самолюбцу, роли помощника режиссера, по сути «курьера для особых поручений». Почему курьера? Да просто, из всех ежедневных заданий, получаемых небольшим винтиком не слишком слаженного механизма,  самым серьезным была доставка на прочтение в Главлит (цензура!!!) текстов всех, без исключения, передач. Меня это “ответственное поручение” вполне устраивало, ибо появилась возможность, пусть накоротке, но знакомиться с опусами старших товарищей, в надежде постичь секреты будущей профессии, о которой я уже мечтал “и денно и нощно…”

   Сейчас-то я понимаю, что только с виду был скромным и интеллигентным, а по сути, наглец-наглецом...

    Неведенье – мать удачи... иногда. На самом излете хрущевской оттепели, провинциальная искренность и наивность не помешали, а во многом помогли мне поступить «без блата» в главный вуз страны. Конечно, это случилось потому, что на факультете журналистики  МГУ работали люди, умевшие с первого взгляда отличить подающего надежды от безнадежного или уже надежно поддающего. Мне хватило ума понять, что доброжелательный допуск к экзаменам и сочувственный подход всех экзаменаторов, выдавших в итоге проходной балл, только кредит доверия, который надо спешить погашать. Собеседование проводили, как я узнал позднее, заместитель декана Элеонора Анатольевна Лазаревич и зам. начальника военной кафедры полковник Парпаров. Элеонора Анатольевна сразу передала мое «личное дело» опытному армейскому контрразведчику и тот задал один единственный, но «снайперский» вопрос: «Расскажите, молодой человек, как вам удалось устроиться на работу в пятнадцать с половиной лет?»

 У меня не было вариантов ответа и пришлось, покрывшись холодным потом, выдать правду: «…по блату. Одноклассник старшего брата помог…». Больше вопросов не было. Пожелание успеха на экзаменах я услышал, уже стремительно распахивая входную дверь перед следующим абитуриентом.

    …Вспоминая борьбу за «проходные баллы», и сейчас чувствую некоторый озноб и нестарческую дрожь в коленках. На сочинении меня заклинило. На полном серьезе с тихим ужасом понял, что «забыл», как правильно написать собственное отчество: ВладимИрович или Владим Ерович? Удалось не насмешить приемную комиссию. Смог с немощной тройкой, но перелезть через барьер убойного для большинства соискателей экзамена по английскому языку. Устную литературу сдал на четвертку. И уж не знаю чем, вызвал доброе отношение экзаменатора по истории. Его вердикт: «отлично»!

   Все! Моя «авантюра» завершилась успешно. Мама была счастлива. Я – просто доволен…Старший брат уважительно отмалчивался. Папа? Увы, он не дожил до этого события ровно шесть лет…

 

Родом брянский...

Трудно сейчас и самому поверить в это, но я впервые приехал в Москву, чтобы сдавать документы в приемную комиссию факультета. Копия тощей трудовой книжки подтверждала, что ее семнадцатилетний предъявитель уже два года трудится помощником режиссера (в последнее время – диктором) на областной студии телевидения.

Моя очень немолодая бабушка, впервые увидев своего любимого внука на экране, задала дочке сакраментальный вопрос: «Неужели за эту работу еще и что-то платят?!» – и закручинилась.

      С этого момента, оставаясь по штату помощником режиссера, я стал регулярно, до самого отъезда в Москву, вести выпуски новостей и беседовать в студии со многими серьезными людьми. И с упорством, достойным только такого применения, повторять себе и другим, что как только получу в ШРМ аттестат, сразу же отправлюсь поступать в МГУ на факультет журналистики…

«Ну, ты даешь, – внушал мне один знакомый умник (мой старший брат). У тебя, конечно, голова шестидесятого размера, но туда надо поступать, пожалуй, с шестьдесят вторым. На что ты надеешься, не знаю!»

   А я не надеялся. По молодой наглости был уверен, что поступлю. И надо же: поймал удачу за хвост!

 

Случилось это в 1964 году.

Волшебное слово «норма»...

   Перед отъездом в конце августа 64-го в Москву на учебу я, естественно, долго-долго отмечал это событие с земляками. На поезд, к счастью, не опоздал, но утром на факультет явился с головой тяжелой и глазом прищуренным. Получил направление в общежитие  и поспешил занять свое законное койко-место, чтобы отоспаться и выглядеть поприличнее.

   Ключа от комнаты на месте не было. Кто- то меня опередил. На стук в дверь - никакой реакции.  Она оказалась незапертой, и в зашторенном полумраке я разглядел силуэт человека, пребывавшего в блаженном неведенье о времени и пространстве. Понял, что стоит последовать его примеру и, заняв одну из двух еще свободных коек, погрузился в сон. К сожалению, очень короткий. Разбудили меня громкие голоса. Один - вспоминал нехорошо чужую маму, другой – не менее ласково цвет лица оппонента. Слова были знакомыми, русскими, акценты – чужими и странными. Вскоре один из скандалистов перешел на английский. В ответ – слышалось нечто похожее на зубовный скрежет...

  Сугубо домашнему человеку, не жившему, к счастью, в коммунальных квартирах, не бывавшему в пионерских лагерях, не служившему в армии и еще не знавшему разнообразных «прелестей» общих номеров советских гостиниц, такое не могло присниться и в страшном сне. Но хочешь-не хочешь, надо было начинать свою новую жизнь с вмешательства в чужой конфликт. К тому же, похоже, международный.

 ...Угольно-черного человека с налитыми кровью глазами, как вскоре выяснилось, звали Джон Мукумбва. Он прилетел в Москву из Лондона с несколькими вместительными чемоданами, набитыми множеством пижонских вещей. Африканский аккуратист уже успел почти все развесить в тесном общежитийном шкафу, разложить на книжных полках.

Вначале мне показалось, что второй спорщик лишь выдавал себя за иностранца, путая и коверкая русские слова под влиянием момента. Но Цоодол Мунхбатор действительно оказался монгольским богатырем, а не малограмотным выходцем из наших азиатских районов. Он был, конечно, менее состоятелен, чем представитель черной Африки, и уже по этой причине его багаж был фантастически обширен. В множестве сумок и ящиков теснились пиалы и пиалки, кастрюли и чайники, халаты и коврики... Съедобные припасы не были видны, но намекали на свое обильное присутствие специфическим запахом, исходившим от распакованного или еще зачехленного скарба.

    Наша комната стремительно превратилась в не слишком больших размеров багажное отделение, в котором благополучно сгинули с глаз мои  два тощих фибровых чемодана без заграничных наклеек снаружи и обилия вещей внутри. Их содержимое должно было обеспечить мне (мама, еще раз спасибо!) возможность месяца полтора ходить в чистом и тщательно отглаженном, не прибегая к услугам прачечной.

  Сегодня смешно, но тогда я очень обиделся на соседей и вспомнил сразу, что я здесь хозяин и «старший брат», а они – гости и могли бы вести себя много вежливее.

   Команды «подъем!» не было, но я вскочил с постели, как по тревоге. Не здороваясь и даже не глядя на разноцветных парней, за несколько секунд разыскал и освободил из плена свои чемоданы, поставил их рядом и только тогда произнес с расстановкой первое пришедшее на ум слово: НОРМА.

   Азиатский социалистический собрат все понял сразу и мгновенно исчез из поля зрения. Как оказалось, помчался узнавать режим работы камеры хранения.

   Одна из «жертв британского колониализма» в начале решила, что «норма» – хотя и странное, но все же имя советского соседа, и в ответ пробурчала: «Джон!». Очень быстро Джон понял, что нам не до церемоний, и тоже куда-то умчался.

  Спорное пространство неожиданно осталось в моей полной власти. Я бы, наверное, его оперативно освоил, но и у меня были какие-то неотложные дела, заставившие исчезнуть из общежития. Все трое мы встретились вновь лишь вечером. Своих соседей я застал за... легким ужином. В комнате царил простор и порядок. Джон и Мунхбатор улыбались друг другу. Мне – тоже. Тут мы, наконец, и познакомились поближе.

Наша коммуналка просуществовала месяца три. К Москве и друг к другу ее обитатели привыкали по-разному. Азиатский и африканский характеры проходили испытание и непривычными холодами, и советскими законами, и языковым барьером. Мне, провинциалу, поначалу было тоже не слишком уютно и в гигантском городе, и на факультете, где все однокурсники оказались старше меня. Мы возвращались домой (в общежитие) довольно часто хмурыми и погруженными в себя. Поводов для взаимного недовольства и разборок, казалось, было достаточно, но... паролем согласия стало волшебное слово «норма».

 

От свобо́ды до Сво́боды

Для кого-то «пражская весна» лишь политклише, кочующее по газетным страницам. Для небольшой группы старшекурсников факультета журналистики образца шестьдесят восьмого года за этими словами – лица гостей из Карлова университета, ставших в считанные дни общения нашими друзьями, а для некоторых и больше, чем друзьями.

Они появились неожиданно. Кто и зачем их прислал (может быть, выслал?) из охваченной фрондой Праги в ортодоксальную Москву, для нас было тайной, которую, впрочем, мы не старались выведать. Было их человек десять. Девиц и парней – поровну.

Денек-другой чешские пары держались особняком. Много курили, обнимались на виду у всех, по сторонам смотрели без видимого любопытства. Кому-то даже показалось, что все они в свадебном или просто романтическом путешествии. Но так продолжалось недолго. Первой перешла невидимую границу и окружила себя новыми поклонниками белокурая красавица Марта. Именно она привела своих земляков на нашу традиционную, почти еженедельную, «тусовку» в старой коммуналке Аллы Зайцевой – бессменного старосты первой на факультете телевизионной группы.

Слова этого «тусовка» мы тогда не использовали. Может, это лучшему, ибо «тусовка» - это на показ, а нам всегда хотелось другого - не светиться, не маячить.

Не так много пили, почти не курили, просто общались. Политикой не интересовались. Скорее друг другом, да и то довольно спокойно и сдержанно. Зайцевский кружок стал для многих из нас устойчивым мостиком из провинциальной домашней жизни в не всегда понятное и довольно часто опасное столичное бытие. Здесь не надо было казаться и изображать. Можно было промолчать весь вечер или, наоборот, проговорить, излагая кому-то «бешено талантливую» идею использования скрытой камеры. Что нас притягивало друг к другу, в общем, понятно: дефицит искренности и свободы вокруг. Наверное, сложнее так же определенно назвать истоки интереса к нашей компании таких очень разных и в то время уже вполне состоявшихся творческих личностей, как операторы Михаил Суслов и Евгений Чуковский, скульпторы Владимир Лемпорт, Николай Силлис, Вадим Сидур, дирижер Максим Шостакович, поэт и портной Эдуард Лимонов и... Дело не в списке имен. Дело в принципе. Думаю, с нами было интересно, потому что мы были почти первобытно естественными. Сейчас это звучит и грустно и смешно. Что было – то было, но прошло. К сожалению, быстрее, чем следовало.

... Не знаю, кто на кого больше повлиял: мы на гостей или они на нас. Нет, не разговорами об Александре Дубчеке или генерале Свободе. Факт остается фактом – очень скоро чешские пары распались окончательно. Рыженькая Вера, постреляв глазками в мою сторону, как-то быстро переключилась на Фиму Фиштейна, и у них все сладилось. Ее недавний жених (имени, к сожалению, не помню) стал все крепче держать за руку пышнотелую армянку Нелю Ованесян... Но об этом чуть позже. Сначала о другом – об интересе к нашим вполне безобидным встречам, проявленном, как принято говорить, компетентными органами. Точнее было бы назвать это беспокойством, «как бы чего не вышло». Спасибо декану Ясену Николаевичу, который взял на себя ответственность за наши слова и мысли. Этого вполне хватило, чтобы все прошло без видимых последствий. Но от греха (идеологического) подальше чехов все же решили отправить на родину побыстрее. Очень скоро мы провожали их на Белорусском вокзале.

До августовского ввода войск в Прагу оставалось менее полугода, до интернациональных свадеб названных выше людей – год. Их жизнь сложилась по-разному. Неля недолго прожила с чешским мужем. Ефим уехал навсегда. Почти сразу стал работать на радиостанции «Свобода», удивляя многих слушателей точным знанием наших реалий.

…С директором «русской службы «Радио “Свобода”» Ефимом Фиштейном мы встретились вновь лишь через сорок два года в Таллинне. Я был там в качестве члена жюри международного конкурса аудиовизуальных средств «Эфирная шкатулка», а он представлял на наш суд две радиопрограммы своих сотрудников.

  Вначале показалось: узнали друг друга  и то хорошо. Но скоро стало понятно, что почти полвека – не срок, если людям есть что вспомнить..,

 

Синяк от Хо́роша...

  Преподаватель английского – элегантнейший Владимир Ильич Юньев провел перекличку нашей группы и, как мне показалось тогда, на какое-то время потерял дар речи. Мало того, что одна из первокурсниц, симпатичная брюнетка, представилась Беленькой, так она еще явилась на занятие в легкомысленных солнцезащитных очках. После паузы прозвучал изысканный английский комплимент умению девушки обратить на себя внимание, а затем предложение все же дать возможность всем нам увидеть и цвет ее глаз. Те, кто помнит Юньева, знают, что он прекрасно умел добиваться желаемого. Добился на... мою голову.

Прошло много лет, но яркую гамму увиденного я помню прекрасно. Правый глаз девушки был карим и шустрым, а левый... скрылся от постороннего любопытства за полновесным хулиганским синяком. «Откуда это у вас?» – спросил Юньев, на всякий случай перейдя на русский язык. Ответ был, конечно, более пространным, но сейчас мне хочется сформулировать его так: «От Хороша...»

Наум Моисеевич Хорош – гроза студентов и легенда факультета. Бескомпромиссный творец его спортивной славы.

Надо же было так «завести» в спортзале две смешанные баскетбольные пятерки, что в разгаре борьбы за мяч случилось то, что случилось: столкновение лбами.

Темным очкам было позволено вернуться на прежнее место, но еще довольно долго необычный «макияж» Иры Беленькой оставался в нашей группе хорошей основой для практических занятий английским. Вопрос о происхождении синяка (по-английски – «черняка») нужно было сформулировать без единой ошибки.

А в нашей семье, которая возникла, конечно, поближе к окончанию учебы, этот анекдотичный элемент первого знакомства всегда становится поводом для ностальгических воспоминаний не только о собственной молодости, но и о тех очень разных людях, которые нас окружали...