«2-е вооружённых грабителей завладели а/м ВАЗ-21099 белого цвета, г/н к087хн – 95 регион. Направились к 56 участку. Двигатель а/м 114907, кузов б.н.».
«Неустановленные лица, в камуфляжной форме, завладели а/м КАМАЗ-5511 – самосвал, оранжевого цвета, г/н н854еа – 05 регион. В а/м находился цемент в мешках.».
«Член БП Мадаев Б., для передвижения из Шали в г. Грозный использует а/м «Газель» белого цвета, грузовой вариант, без тента, регистрационный знак 185, 95 регион. А/м принадлежит жителю Шали Исмаилову Асланбеку Хамзатовичу 21.02.75 г.р., члену БГ Мадева Б.».

«Милые мои, как же я по вас соскучился. Вот уже второй месяц на середине…». Точнее, сорок второй день в Грозном. И… эх, что писать дальше, Иван Петрович никак не мог нафантазировать. Ну, не про ночной же бой, чтобы до времени запугать жену и тёщу? Нет, вот когда вернётся, тогда и порасскажет. Задним числом оно выйдет позабористей, ведь, можно будет, оценивая реакцию слушателей, и приврать по малой, с целью укрепления отцовского авторитета. А пока ничего, кроме пережитого чувства какой-то неправдивости, совершенной непохожести на то, чего ожидалось, он и не смог бы описать – да что, собственно, он смог понять и прочувствовать, сидя возле цинка с патронами наверху в кромешно тёмном спортзале? Иван Петрович все двадцать минут атаки набивал ленты для пулемёта, немного излишне суетясь и от этого не попадая в гнёзда, а когда попытался хотя бы взглянуть на чехов, то получил такую порцию матов за задержку, что даже как-то и успокоился: да, да, действительно, каждый должен на своём месте делать своё дело! На этом стоит и стоять будет «система», этим она побеждает и будет побеждать. А так-то, то и порискованней в жизни приключалось, когда за плечами двадцать пять лет в одной банке с урками. Разглаживая листок, ногтём осторожно столкнул крохотную жёлтую с чёрными пятнышками божью коровку: не отвлекай! И, так, о чём же ещё?
Слева, метрах в двухстах, гудит перекрёсток. А здесь тишина. Продребезжит издыхающим движком водовозка, прошелестит под горку легковушка. И опять только кузнечики. По противоположной стороне дороги от источников тяжело поднимались чеченки, неся скапывающие корзины и сумки с выполосканным бельем. По одежде видно, что не городские – пять замотанных в платки, то ли молодух, то ли бабок Разница-то невелика: в пятнадцать выдадут замуж, к тридцати десять раз родит, и что за это время увидит? Это же ей колоть дрова и носить воду, чистить в стайке и готовить, стирать, мыть, шить, ковыряться в огороде и нянчить. И всё молча, глаза в землю. Горянки, кажется, вообще не говорят, если их конкретно не спрашивают, да и то, если спрашивает муж, отец или ещё кто из ближних родственников. Выросшие в долине, в городах, немного поживее, а те точно чурки, роботы деревянные. Единственно, где можно увидеть хоть какую-то живую эмоцию, это когда с автовокзала на проспект, мимо ОКПМ выворачивают междугородние «пазики» и «газели»: в тот момент к окнам липнут совершенно нормальные женские лица с жадно раскрытыми обычным человечьим любопытством глазами. Всегда ж кажется, что стекло защищает тебя от встречного внимания, и поэтому можно безбоязненно разглядывать русских солдат. О которых в станицах и юртах говорится столько и такого.
За женщинами, кружа в догонялках, набегали весело перекликающиеся ребятишки. Три девочки, не старше двенадцати лет, и мальчонка. Совсем крохотный, но в специально пошитом камуфляжике. Вот, едут с гор, заселяют руины. Каждый день всё новые, новые. Зачем? Ведь даже не пытаются сменить образ жизни. Да ладно сами, главное, детей бы учили, детей-то нужно вводить в большой мир, приобщать к общечеловеческой жизни. Ведь только обучение всех и равняет. Белых и чёрных. И жёлтых с красными. Как говорилось: «учиться, учиться и учиться». А многие девочки даже не ходят в школу: мол, женщина – всё одно домохозяйка. А мужик – …? Ну, если потребуется, то родственники всегда помогут, скинутся и купят права или диплом. Хоть инженерный, хоть медицинский. А зачем учить? Всё равно ж ему не работать. Нет этого у горцев в крови – работать. Другое дело завладеть. Родственники и в этом помогут.
Прямо по проезжей части, закинув руки за спину и почти пополам согнувшись, быстрыми шагами поднимался сухой белобородый старик. Круглая, расшитая серебром по зелёному бархату, шапочка, длинная, до колен белая рубаха под старым пиджаком, мягкие сапожки – ваххабит? Или этот, суфий? Надо Рифата попытать, чем они различаются. Кроме мозоли на плече и отсутствия трусов.
«Погода стоит жаркая, а какая у вас? Мы тут все загорели, как ...». Как кто? Черти? Или «черти»? Кто первый и когда им такое погоняло придумал? Поди, местные казаки, они в эту бесконечную войну религиозный смысл вкладывают, ещё от прадедовских времён. И, правда, разве ж это люди воруют людей? Взрывают спящие дома, электрички? Отпиливают девятнадцатилетним солдатикам головы? Насилуют старух, пытают детей? Все они, члены БГ, БП и БФ – бандгрупп, бандподполий и бандформирований – «черти». Старо, но точнее не придумаешь.
«Со здоровьем у меня полный порядок, даже немного поправился. Давление в норме». «И…». Ну, «и»? Что ещё?..
Нет, сегодня ничего уже больше не напишется! Протолкнув сложенный листок в конверт, а конверт в спинной карман разгрузки, Иван Петрович размял отёкшее горячей синевой левое запястье, осторожно почесал забинтованную ладонь. Это так он вчера помог Коляну поменять пробитый осколком радиатор «Урала» – придавил руку, хорошо, что без перелома. Заболтался-заспорился. Про смысл жизни. Ладно б, своей, а то и чужой.

Кроме пробитых переднего колеса и радиатора, «уралу» осколками исцарапало бочину капота, но броня выдержала без проблем. Чтобы перебортоваться и вытащить решётку, Колян выпросил у взводного себе помощника. И, естественно, с первых же минут начал задирать и учить. Но, только и Иван Петрович теперь тоже имел «боевой опыт», посему уступать молодому, пусть даже и омоновцу, ни в чём не собирался:
- Мы-то люди советские, нас перестраивать бесполезно, поздно. Это я за вас, молодняк, теперь переживаю. Если из Чечни каждый день по пять «двухсотых» вывозят, то что ж по всей России творится? Отраву пьют, друг в дружку стреляют. Да просто не женятся! Вот на миллион в год русских меньше и становится. Я глаза зажмурю, а всё равно такую цифру представить не могу. Чтоб в лицах, в фигурах: миллион – это сколько? Пятьдесят или сто стадионов зрителей?
- Главное в танке, как говорится, это не бздеть! – Белобрысый Колян, никак не загоравший от убойного южного солнца, только краснеющий и шелушащийся до опять бледно-розовой кожи, упорно не надевал майки. – Как-нибудь, да обязательно выкрутимся. Что, в ту войну легче было? Вывернулись. Мой дед приговаривал: «умирать собрался, а жито сей».
- Это точно! А всё равно жалко. Всех вас жалко, но ты это не скоро поймёшь. Ладно – парни, а вот на дочку иной раз погляжу – как она уроки делает или по телефону с подружками болтает, аж до слёз горло давит: жалко и страшно. Что у вас впереди? Наша-то жизнь и на долгий мир пришлась, и на стабильность.
- Это чего такого «стабильность»? – Колян упёрся ногами в решётку, всем телом дёргая насаженную на ключ трубу. – Это, типа, «застой»?
- Хоть и «застой»! Квартиры в очередь давали, машины тоже в очередь, ну, там, участками наделяли – помаленьку, конечно, но всё более-менее по справедливости, по заслугам. А сейчас? Последние льготы отнимут, и на кой кому эта государева служба? Лучше уж охранником возле ларьков кантоваться – за те же деньги, но без проблем.
- Охранником, конечно, без проблем. А как же самоуважение? Ведь кроме конца и мужское начало тоже должно иметься.
- Это у тебя пока молодые амбиции играют, гормоны бычат. А я – всё, вот выйду на пенсию и займусь дачкой. Пора баньку перебрать – низ подгнивать начал, каменка тоже вся в трещинках, потом тепличку нужно расширить для жинкиного счастья. А ещё у меня местечко на Инюшке притоптано, заветное, всё хочу там стационарную точку для рыбалки оборудовать.
- Раскатал, Старый: «дачка», «тепличка». Типа, итог пескариной жизни.
- Коля, сынок, ну чего бы ты от меня ещё услыхать хотел? Я Родине уже всё своё отдал: три года в армии, двадцать пять в органах. Особо не воровал, без нужды людей не мытарил, в чужие дела нос не совал. Сына вырастил, дочку дотягиваю. Всё, больше у меня ничего для неё нет. Мало? Так мне ж никаких таких талантов и не давалось, чтобы за них что-то особое спрашивать. Я – серый, обычный, не летаю, не ползаю. Это, вон, уголовнички, народец сплошь гоношистый, публичный. Самовлюблённые, как артисты – коли зритель есть, то такие комедии ломают, аж до крови. Меня по молодости один ветеран учил: «хочешь упёртого уркагана расколоть – польсти ему. Можешь бить, прессовать беспредельно – сдохнет, не сознается. А вот похвали, подпусти леща, и всё, он, как ребёнок, пузыри вздует». То, что это правда, я в конвойке насмотрелся: блатные за «понты» всё отдадут, маму родную не пожалеют.
- Прямо, как джигиты.
- Это точно.
Мимо «урала» к крыльцу цепочной просеменил наряд, обновлявший по периметру колючку: вчера каким-то образом прямо во двор забрели корова с телком! Вот и искали – где, и заделывали. Замыкавший строй Рифат замедлился и, как замагниченный, по большому радиусу завернул к ремонтникам. Кинув на пробитую покрышку новенькие брезентовые, с белыми прорезиненными ладошками, верхонки, он со стоном-выдохом вскарабкался на бампер, тяжело приобнял Коляна:
- Слышь сюда, у меня предложение, почти что деловое: тут «соболь» постоянно через перекрёсток гоняет, два нохчо проституток возят. Я заглядывал – шесть русских девок, все в белое выкрашены, молодые, пухлые, чистые. Может, скинемся, да купим их на взвод? А чего?
- Ну, ты даёшь! А по сколько скидываться?
- Думаю, договоримся. Наши же девки, русские, вот пусть патриотизм и проявят, подешевле возьмут.– Рифат задвинул очки на бритую макушку, подмигнул Коляну на сплюнувшего Ивана Петровича. – Ты чего, Старый? Я таких дома вообще забесплатно имел, на «субботниках». Виноват, конечно, использовал, так сказать, служебное положение. Только ты не спеши казнить, вели миловать – может, сейчас вон с той крыши какой-нибудь «душок» шмальнёт из снайперской, и расплещутся мои ненужные мозги по асфальту серой кашицей. Судьба – стерва, с ней по-честному не договоришься. К тому же, это тебе, Старый, уже давно всё без разницы, а нам, молодым, ещё пожить хочется. Особенно после бани.
Тут-то Иван Петрович, отпуская крышку капота, и забыл, что она утяжелена листами брони. Хорошо, что обошлось без перелома.

Камуфлированный, с синим номером, «уазик» визгливо притормозил, качнувшись с боку на бок, осторожно пересёк глубокую рытвину в асфальте, и, вывернув на обочину у самых ворот, затих.
- Здравствуй, Иван Петрович! Здравствуй, дорогой! Как жизнь? Муха ап ду шу? – Хазрат просунул руку в окошко-пробоину, крепко потряс ладонь. – Что, попугали вас позавчера? Надеюсь, на просто так обошлось? Хорошо. Только теперь вас начальство задолбает, проверять-перепроверять начнут и, о-ёй, все кишки вытянут.
Прорезанное глубокими морщинами, с чуток чрезмерно развитой нижней челюстью, красивое лицо Идигова белозубо лучилось самым искренним дружелюбием, отчего Ивану Петровичу опять стало неловко от собственной сухости.
- То дело командирское. И из прокуратуры, и из Ханкалы налетали, полный двор техники был. И сегодня ещё какие-то тасуются.
- Да, достаётся вашему Гусеву, нас и то по-соседски вздрючили. Я вчера два раза проезжал мимо, так даже близко остановиться не смог – бэтээры да бээрдэмы, не приткнёшься. И все в масках, герои. Задним числом, как говорится. Ты-то сам как?
- Нормально.
- Когда ко мне в гости? Всё обещаешь, а не идёшь. Называй день, я тебя встречу, барашка приготовлю, угощу, уважу как смогу. Посмотришь, как чеченские милиционеры живут. Домой приедешь – расскажешь. А, может, к себе в гости пригласишь. Никогда в Сибири не был – холода боюсь.
Кроме неуютности разговора через дыру в стене с улыбающимся снизу-вверх офицером, Ивану Петровичу гораздо больше зудело от того, что в любую секунду могла нагрянуть проверка с чужими ревизорами. Опять придётся от командира глаза отводить, которому за болтающего часового влепят не по маленькой.
- Эти, герои из Ханкалы, чего-нибудь нашли?
- Гильзы да окурки. Чего ж там осталось?
- Иван Петрович, дорогой, я понимаю, что сейчас не время, но ты вечером-то со скольки здесь? Подъеду, разговор у нас будет. Очень интересный.
- С четырёх. До восьми.
- Тогда в семь повидаемся! Собурде!
Иван Петрович с облегчением проследил, как «уазик» скатился за поворот, и, привстав, внимательно оглядел тылы: нет, со стороны базы никого. По крыше двухэтажки вяло бродил поджариваемый предполуденным солнышком Воевода. Его чужие нарушения устава караульной службы не трогали, как, впрочем, вообще мало что нынче задевало: расстреляв в темноту пару-тройку сотен патронов, их «солдат удачи», то и дело растирая ноющее плечо, блаженствовал, как удачно подравшийся молодой пёс.
Да, действительно, сколько ж тут вчера погостевало! И комендатура, и штабники, и фейсбники. И все друг друга круче: в броне, сферах с забралами, от ушей микрофоны – как будто налётчики всё ещё кого-то дожидались в зелёнке. «Герои».
- Здравствуйте!
Что, сегодня у него приёмный день? – Под «окошком» стояла девчушка, в плотно, словно бинт, накрученном вокруг личика и шеи белом платочке. Тоненькая фигурка в длинном, до ботинок, облегающем коричневом вязаном платьице, протянулась гибко, совсем как червячок.
- Здравствуй. Тебе чего? Если продать, то на КП.
- Нет, я узнать хочу. У вас все… живые?
Иван Петрович опять осмотрелся:
- Все.
- А Славка не раненный?
- Н-нет.
- Передайте ему. – Узкая ладошка дотянулась до края пролома, удивила чуть влажным холодком пальцев.
Девчонка почти бежала вдоль забора, а сверху ей вслед смотрел в бинокль Воевода. Потом наклонился над самым краем крыши, и впервые за три часа выказал интерес:
- Старый, это кто?
- Девушка.
- Это я уже разглядел. А чего она?
- Курево принесла.
- Ух, ты, завидую. В следующий раз я на ворота попрошусь.

Побросав бронежилеты, разгрузки и робы прямо на кровати, сдвинув у двери в общую кучу кисло воняющие распаренными стельками берцы, отстоявшие смену на ОКПМ Андрей, Серж и Славка, с полотенцами через плечо, весело пошлёпывали тапочками по мраморным ступенькам в предвкушении спасительной помывки.
- Привет, Сверчок, привет, Андрюха.
Они, было, уже обогнули встречно поднимавшихся Ивана Петровича, Воеводу и Сверчка, когда Иван Петрович зацепил Славку за локоть.
- Погоди, дельце к тебе.
Славка неохотно затормозил, перетаптываясь, выжидающе уставился на Старого, молча отпускавшего подальше тех, кто уже из кубрика, и тех, кто ещё в кубрик.
- Записку прими.
- От кого?
- Тебе лучше знать. Соплюшка какая-то «маляву» передала.
Славка с нескрываемым недоумением развернул сложенную вчетверо половинку клетчатого школьного листка, откинувшись, поймал свет: «Привет. Как ты? Меня зовут Лия». И всё. Буквы печатные, робко кривящиеся, как у первоклашки.
- Спасибо, Петрович!
Но Старый уже свернул по коридору.

«Гости» часа два, как покинули базу – в Ханкалу через КПП впускали до шести, и Хазрат, как обещал, подъехал ровно в семь. На белой «Газелле»-фургоне. Спрыгнув, подтянул ремень с кобурой и подсумком, сладко потянувшись, закинул РПК с отпиленным прикладом за спину – автомат для настоящего чеченского «командира» не солиден, однако с прикладом пулемёт даже в «волгу» не сразу засунешь. Прошёл не к бойнице, а к воротам, с силой качнул железные половины:
- Иван Петрович, не спишь?
Старый, оглядев пустынный двор, кусты, отмахнул на крышу всё равно отвернувшемуся Воеводе, и сдёрнул запирающую поперечную трубу и приотпустил тяжёлый створ, но наружу не вышел, остался в щели. Хазрат поставив ногу на вкопанный наклонный столб, защищающий въезд от тарана, неспешно протёр и так блестящий остроносый ботинок жёлтой бумажной салфеткой. Довольно сощурился:
- Ты тогда говорил, что хочешь «Газель» купить? Могу предложить.
- Это как?
- Просто. Видишь красавицу? Цельнометаллическая, движок на девяносто восемь, радио, магнитофон, коврики, зеркала объёмные. Даже фары синие – встречные в темноте думают, что «мерс», дорогу уступают. Ну? Конфетка! И только четыре тысячи прошла: почти девочка.
- И чего? Причём я?
- Э! Какой ты медленный! Ты же хотел «Газель»? Хотел! Вот я тебе и предлагаю.
- Да не шути! Я такую в жизнь не потяну, мне бы грузовичок простенький, лет пяти.
- А вот теперь ты слишком быстрый: «не потяну»! Хунда, дорогой, почему вы, русские, никак не умеете торговаться? Ты цену сначала спроси. Подумай, посмотри с разных сторон, найди изъян. Послушай, как заводится. Потом отказывайся, если сможешь.
- А чего слюнки пускать? Без толку-то.
- Иван Петрович, я твой должник, я тебе хочу добра: бери за пятьдесят! Дешевле не могу – не моя цена, хозяйская.
Ну, и какой бы мужик после этого не вышел, не осмотрел, не послушал? Ещё раз оглянувшись, Иван Петрович бочком выбрался через щель.
- Убедился? Она десять лет отработает, если следить будешь. Туда-сюда, на дачу, на рыбалку, и подхалтурить всегда можно на сытный ужин.
- Так я ж не себе – сыну хочу.
- Хороший подарок, отцовский. Он это запомнит. И ещё, думаю, главное в том, что мы, милиционеры, всегда общий язык найдём.
Ивану Петровичу показалось, что это у него внутри как-то потемнело, но нет, действительно – дальнее солнышко влипло в лимонное марево приплюснутых к западному горизонту слоистых облаков. И сразу вдоль бетонной стены зашелестели, закачали изнанками листьев осветлившиеся верхушки молоденьких платанов и клёнов.
- Справку от нашего райэксперта я тебе дам, всё как полагается, со всеми печатями. На дорогу хватит. Ты в форме, с корочками – кто тебя потрошить станет? Тем более что и регион ростовский, не чеченский.
- А дома? Как я её на учёт поставлю? – Ветер, метнувшись через дорогу, жёсткой пылью ударил в лицо, и, зажмурившись, он не увидел, как капитан довольно щурится поверх каски прапорщика.
- Э, ты, дорогой, меня удивляешь! Ты – столько лет в органах, и не найдёшь, как бумагу сделать? Ещё расскажи, что техосмотр на общих основаниях будешь проходить.
- Техосмотр одно, а сверка номеров на МРЕО другое. Я ж видел, как ваши мастера зубилом орудуют, такая порнуха, что и в лупу не нужно заглядывать.
- Ты наверно не расслышал, за сколько я тебе её отдаю? За дармовщину-то рисковать всегда приходится.
Зря он так. Иван Петрович понуро покивал, и тем же бочком зашагнул за ворота:
- Прости. Я закрою – не ровён час обход.
- Э! Э… Ты меня прости! Я не то хотел сказать! Прости, брат. Ты только не спеши, не говори сейчас «нет-да», есть время, чтобы подумать. – Хазрат улыбался уже без наглинки, извиняющееся, почти подобострастно. И шёпотом, в прикрываемую щель:
- Э, возьми – настоящая беслановская водка, «Исток», прямо с завода.
Они пару секунд поупирались взаимоупрекающими взглядами. И Иван Петрович сдался: ну, нельзя человеку отказывать два раза.