Малюсенькая серо-жёлтая ящерка, живущая в глубокой щели когда-то раздвинутой снарядным взрывом кирпичной кладки, давным-давно убежала спать. Где-то затаились и притихли, зачем-то запрыгивающие сюда, на совершенную лысую, залитую мягким гудроном крышу, здоровенные ярко-зелёные, с длинными усами, кузнечики, но зато снизу, как только солнце погрузилось в пыльную пенку горизонта, изо всех зарослей зацикатили, зазвенели сверчки и цикады. На юге нет вечеров: в пять минут небо сиренево загустело, и Венера хорошо различимым серпиком повисла над чёрной-чёрной, как истекающая из неё нефть, землёй.
Город заснул. Город?.. Штурмуемый и отбиваемый, бомблённый и расстреливаемый, взрываемый и разрываемый, разбитый и убитый: пустыри и одичалость зелёнки, дворцы и хибары, квадраты кварталов и лабиринты частных секторов, магазины и блокпосты. Досыта напитанные человеческой кровью и нефтяной гарью руины былой крепости русской цивилизации, брошенной Центром на разор и насилие.
Город, странный город, в котором с наступлением темноты не засвечиваются окна, исчезают человеческие звуки. Как и не наступает тишина – соловьи, цикады, лай собак и стрельба, стрельба. Странный город, в котором днём суетливо, на скорую руку кипит жизнь, снующая и торгующая, покупающая, ищущая и отдающая, а по ночам неспешно разгуливает смерть. Жизнь и смерть здесь чётко знают свои сроки, по взаимному согласию поделив равновесие света и тьмы. В считанные минуты они сменяют внешние знаки добра и зла, дружбы и вражды, веры и предательства, не затрагивая сути, истинной природы вселившегося в долину горного равнодушия к этим самым добру и злу. Здесь теперь это совершенно не важно. Это лишнее, когда пол суток – свет, пол суток – тьма, но всегда – полужизнь, полусмерть. А что? Что посередине? Вурдалак.
Да, вурдалак – получеловек-полуволк.
Ленивый лай собак перебила длинная очередь. Потом пара одиночных сухих хлопков – похоже, ПМ. Снова очередь, но теперь совсем далеко, и, помолчав, собаки возобновили разноголосую перекличку. Почему до сих пор молчат соловьи? Пора бы порадовать. А дома по ночам машины и музыка. И свет: витрины, фонари, реклама, летние кафе и окна, окна, не спящие до северной – в полнеба – роскошной надречной зари, живые окна живых квартир. Славка, напоследок огляделся в бесполезный бинокль – эх, «квакер» бы, а так только рыжие пятна нефтяных факелов над промзоной. Интересно, а какие у них тут дискотеки? Что, врубают реп и парни в тюбетейках, припадая на левую ногу, бегут по кругу, под прихлопывание остальных? Действительно, посмотреть бы – а на медленные мелодии духи попарно вьются друг перед другом? Девчонки-то, даже если и приходят, то навряд ли танцуют, а так, поди, стоят в сторонке «платочки в руках теребя». Хотя на перекрёстке и на автобусной остановке приходилось видеть молоденьких чеченок с непокрытыми крашеными головами, были даже в джинсах. Значит, всё-таки понемногу цивилизуются. Так что, рано или поздно, и горные скво тоже начнут сосать «клинское» и татуировать копчики. И пользоваться контрацептивами. Оставаясь вурдалаками.
А как же та барышня из магазинчика? Он ведь поймал тогда миг, когда из-под раковины выглянуло что-то живое. Волки-то зубы скалят, а не языки показывают. Значит, даже чеченка может обладать юмором. Своеобразным, конечно.

Славка пропустил вспышку выстрела, боковым зрением уцепив лишь бледно-серый дымок над местом выпущенной гранаты. Взрыв хлопнул о стену, прикрывавшую ОКПМ. И тут же по блокпосту наискосок через перекрёсток из-за бетонного полукруга-постамента со спиленными флагштоками длинно-длинно хлестанул пулемёт, за которым из плотно-чёрных зарослей по ту сторону дороги подхватились короткие чачачаканья автоматов. Ни фига себе! Ещё взрыв. Ещё! РПГ-7? И автоматы, автоматы: то там, то тут в совершенной непроглядности одичалого парка наскоро расцветали и вяли трепещущими оранжевыми лепестками цветки, выплёвывая быстрые красные иглы трассеров. Сколько? Да так близко! Метров с двухсот! Славка припал к самому краю крыши: «Один, два… четыре, пять, шесть…». Очередная граната перелетела через забор и рванула в левых кустах на недолёте к курилке, и оттуда высоко – в визг – залаяли запертые в загоне овчарки. С блокпоста по месту, откуда только что стрелял РПД, ответно застрочили сразу в несколько стволов. Пули густо забились о бетон, широко рикошетя вверх и в стороны, однако чех уже сместился, и следующая басовитая трель прозвучала гораздо левее. Но к блокпосту подключились два пулемёта с крыши базы, и от постамента со срезанными флагштоками больше не стреляли.
Забытая на бруствере постовой будки рация надрывалась хрипящими вскриками, а Славка, свесившись, пытался закончить счёт. В невидимые отсюда просветы меж деревьями из темноты то там, то тут сизо пыхала «шайтан-труба», и, как ему показалось, никак не меньше двадцати автоматных огоньков, появляясь и пропадая, словно виртуальные мишени из стрелялки-«шутера», рывками-зигзагами приближаясь к краю зелёнки.
- Ты чего, бля, не стреляешь?! – Из люка на крышу вверх ножками и коробом вывалился пулемёт, за которым освобождённым джином взвился Женя-Слон. – Работай, бля! Там же наши на блоке, их прикрывать нужно!
И Славка нажал на спуск.
Стоп! А выставить дальность?! Расстояние до зарослей семьдесят метров, до атакующих – двести-триста. А! только время тратить! Всё равно не то, что определённых днём ориентиров, даже мушки не видно! Задвинув наползающую на глаза каску, щекой коснулся метала и глубоко втянул пороховую кислятину патронника: ну, где? кто?.. Ну? Ну, суки! Ловите!!
Рожок на третьей очереди сплеснул трассирующей двойкой. Ага, пора менять магазин – последний патрон. Его нужно оставлять, чтобы потом не дёргать затвором. А вспышки в черной «зелёнке» стали совсем короткими, там, в непроглядной кромешности, кто-то невидимый перебегал, переползал и перекатывался под плотно смыкающейся листвой, и, то приближаясь, то отступая, стрелял, стрелял одиночными или совсем короткими очередями. Половинка луны полупрозрачным ломтиком косо подсвечивала одинаково округлые, как овечьи спины, вершинки буков, акаций и клёнов, над которыми навстречу друг другу густо летели видимые и невидимые гроздья смерти. Одни пули сбивали листья и мелкие веточки, щепили стволы, в которых окурками догорали застрявшие трассеры, а другие бились о бетон, железо и кирпич, зло вырывая каменные крошки и взбивая облачка цементной пыли. Когда Славка, перевернувшись на спину, выколупывал из подсумка шестой магазин, среди сплошного дальне и близко вибрирующего грохота и треска он вдруг ясно услышал над собой тихий и совсем не грозный шлепок. И на руки посыпались песчинки.
- Черкасс! Меняй позицию! Тебя, бля, учить нужно? – Стоя на коленях за бруствером, Женя-Слон заправлял под крышку затвора конец новой ленты и нараспев поминал всех горных парнокопытных. – Дал две очереди и откатывайся! Снайпера ж, бля, бьют.
Славка так и сделал. Откатившись на два оборота, оглянулся – по брустверу, выложенному светящимися в лунной подсветке белыми мешками, опять тихо шлёпнуло, и он чётко-чётко увидел, как над тем местом, где он только что лежал, лопнула тиснённая под «плетёнку» полиэтиленовая бочина. Славка ясно, словно бы в самый солнечный полдень, разглядел, как через маленькую круглую дырочку тоненькой струйкой посыпался смешанный с землёй песок.
Черти стреляли всё реже и реже, отходя вправо, вглубь зарослей. Но зато наши теперь резали и косили кусты из всего и отовсюду. Буквально косили.
Метрах в трёхстах от блокпоста, за автобусной остановкой, над зелёнкой бугрилась забором давно замороженная стройплощадка – и оттуда, после характерного «буха», с поросячьим визгом вылетела мина. Наверняка сработали со стационара на «уазике» или «джипе».
- Долбанный бабай! Давай в укрытие, не то сюда, бля, залетит.
Первый разрыв треснул где-то возле полуразрушенной парикмахерской – перелёт. Опять визг и следующие два хлопка серо пыхнули в углу у туалета. Эй, только б говно не раскидали! Собирай потом. Черти пристрелялись, и разрывы теперь уже плотно ложились посреди двора, в несколько минут заполнив его дымом и пылью, подсвечиваемыми разгоравшейся крышей умывалки.
Азарт, трясучей горячкой захвативший Славку от долгой, никем и ничем не ограничиваемой стрельбы по неразличимому, но не условно-виртуальному, а совершенно настоящему противнику, как-то разом испарился, и вмиг прозябшей спиной он вдавился в дальний угол. Подтянув, обнял колени, так, что бронежилет косо упёрся в подбородок, и зажмурился. Режущие воздух визги резонировали в желудке, комками желчи толкаясь в горло, и это был страх, тот «тошнотворный» страх, о котором… за который было совсем не стыдно. Ну а что, что можно было противопоставить тупой случайности, безмозглой, равнодушной ко всему беспомощно забившемуся в укрытия, слепо летящей «на кого Бог пошлёт» мине? Что? Только вот это – стать совсем маленьким, неудобным для попадания. И терпение. Просто терпение подкатывающейся блевотины.
А потом наступила тишина. Минут пять полной тишины.
И изо всех обступающих их двухэтажку зарослей вновь зацикатили, зазвенели, заверещали сверчки и цикады.
- «База», «База»! У «Камчатки» всё в порядке! Да, без потерь. Даже моральных. – Женя подмигнул Славке. – А ты чего скалишься?
- Ты в «сфере» на «телепузика» похож. Ещё и эта пупелка на макушке.
Женя-Слон стянул сферу, рукавом растёр по лбу пот.
- Да пошёл бы ты!
И они оба прыснули.
Луна окончательно побледнела, умалилась и затонула в поднимающийся ей навстречу туман. И опять подступала тишина: предутренняя влажность глушила цикадный стон, а соловьи сегодня так и не запели. Минут сорок покопив сил, рассвет рывком приподнял, накренил серо-синюю крышку с последней загасающей звёздочкой, и ворвавшийся в широкую щель ветерок разнёс от востока фиолетово-алые на золотистом фоне, огромные перья. За источниками наперебой закричали петухи – и выскочившее над высоким горизонтом солнце упруго и радостно резануло по глазам. И всё стало розовым: и капли росы, и трава, на которой эти капли наросли, и стены, и асфальт. Даже ползущие по этому асфальту огромные, полосатые виноградные улитки. И, эх, не смотря на едкость угара едва затушенной крыши умывалки и специфическую вонь тротила, воздух чист, как поцелуй ребёнка!
После построения народ дружно ломанулся к курилке. Солнце уже приподнялось, меняя розовое на оранж, и в макушке акации, как ни в чём небывало, загудели первые пчёлы. Места всем не хватало, толкаясь, утеснялись – кто подсидая на корточки, кто подпирая стены. И, главное, всем сразу и наперебой хотелось видеть и слышать вокруг только потешное, хотелось смеяться и подкалывать.
- Ну, как «жим-жим» сработало?
- Чего скрывать? Было дело, прочувствовал.
- Это со всеми случается. А штаны сухие?
- Пощупай.
- Конечно сухие: я ж видел, как он, когда мины полетели, прокладки из ботинок вынимал и в трусы засовывал!
Хохотали до слёз, до хрипоты и коликов, прыская от одного только взгляда друг на друга, от движения руки, поворота головы, изгиба брови.

А в медкаморке в два пинцета из раздетого донага Андрея вынимали крохотные кусочки стекла, обильно смазывая сочащиеся ранки йодом: когда он почти вбежал в двери базы, но задержался, пропуская кошку – одна из мин угодила прямо в стоявшую у стены стопку оконного стекла.
В на четверть наполнившейся кривой эмалированной чашке уже не звякало, и весь пятнистый, как далматинец, Андрей кривобоко, но счастливо улыбался, крутясь направо и налево, напористо шептал:
- Жена, когда начала в эту секту, ну, женский клуб ходить, сразу стала чудить. У нас дома пара иконок была, простенькие такие, на картонке, так она убрала – мол, идолам нельзя покланяться. Потом у сына все пистолетики и танки выбросила, а на меня наезжать начала, что бы я ему про «жестокость» ничего не «внушал». Ага, типа, пришёл домой и в тапочки, про экологию «рамблер» смотреть! Дальше – больше, вопрос ребром: «не хочу ли я себе настоящую работу найти»? Какую ещё «настоящую»? «А без насилия». Это, мужики, как же так? Во-первых, я другого ничего и не умею, более того, всю жизнь только этому и учусь. А, во-вторых, … люблю я свою службу! Короче, дело дошло до обсуждения развода. Но хорошо, что у неё сестра старшая баба умная, она-то про секту мне и объяснила. Ну, надо ж как-то человека спасать? Я договорился, пригласил из нашей поликлиники психолога. Тот раз у нас посидел, поговорил, два. Моя, вроде, прислушалась, опомнилась, и понемногу начала оживать. Как вдруг, перед самой командировкой, новая шиза: встретила её «ясновидящая», ну, из их «Зодиака», и зарядила, что, мол, мне всему в крови быть, всему-всему. От головы до ног. Ну, моя опять в истерику: «Хочешь сына сиротой оставить? Если не откажешься и не уволишься – всё, ребёнка не увидишь»! Ладно, вроде как перетерпел, подождал, пока успокоится, а самому-то в голову тоже запало. Блин, собираться нужно, а я ни спать, ни есть: задумаюсь, и вроде как со стороны себя вижу – в крови-то. Про сына подумаю, и вообще реветь хочется: малой ещё, кто ж его на ноги поставит? Безотцовщину? Блин, первый раз перед выездом так затрухался. Даже, чуть было, тоже к какой-нибудь знахарке не пошёл. Честное слово! А, оказалось, оказалось – такая мелочь! Мужики, это же такая мелочь! А, однако, что ж, ведьма-то и вправду предвидела?
- «Предвидела»! Да случилось только потому, что ты в это поверил. Сам поверил.
- А как бы, как я не поверил?!
- Элементарно, Ватсон: сходил бы в церковь, свечку поставил, заказал, что б за тебя помолились.
- И чего?
- А ничего. Ничего бы не было. Вообще. Столько бы йоду сэкономили.