Иван Петрович, Славка и Сверчок, намотав марлевые тюрбаны, белили потолок в столовой. Чересчур разбавленная известь не прихватывалась, скатывалась по закопчённой поверхности в шарики, едкими струйками стекала по машущей руке и обильно закапывала головы и плечи. Особенно не ладилось у молодых. Славка запсиховал, делая всё более частые перерывы, сматывался в умывальник, якобы промыть глаза, но что-то задерживался, где-то западая. Иван Петрович потихоньку тоже заводился – ведь это он старший по наряду, и это ему придётся разводить руками за то, что они явно не успевают к ужину.
Зато Сверчок, хоть и бестолково, больше на себя и на пол, но махал по-честному. Он вообще эту неделю был ниже травы, тише воды – в субботу с ним произошёл такой конфуз, что будь они не в Грозном, парень точно бы уволился и сбежал куда подальше. Все, конечно, старались в лицо ничего не говорить, но чтобы удержаться от смеха за спиной – такого не получалось.
А, в общем-то, конечно, виновато начальство – не предупредило новичков, что по субботам-воскресеньям местные справляют свадьбы. Так-то к стрельбе в городе все уже привыкли, если автоматные очереди и взрывы раздавались дальше пятисот метров от базы, караульные даже не докладывали – у чехов разборки шли и днём и ночью. Но свадьбы….

Сверчков в паре с Андреем стоял около остановки, прямо напротив заправки. За спиной через метров двадцать начинались плотные заросли акаций, клёнов и буков бывшего парка. Жара, как всегда в полуденную смену, слишком быстро довела увешенное железом тело до котлетного состояния, мозги в каске вскипели, а автомат вызывал всё учащающиеся приступы ненависти. Сверчок пытался не смотреть каждые пять минут на часы, не чесаться, не уплывать мечтами в мирное и счастливое детство – с лимонадом и мороженым. И когда вдалеке захлопали одиночные выстрелы, он даже не сразу включился – что это и откуда, а, главное, в то, что выстрелы приближаются.
Из-за поворота вывернула белая «волга», которую догоняло – раз, два, три… пять «жигулей» самых разных марок и расцветок. Как бывает, когда пытаешься вынырнуть из кошмара, и это никак не удаётся, Сверчок вдруг укрупнено, до мельчайших деталей, разглядел, как из открытого окна надвигающегося автомобиля медленно-медленно выдвигается ствол «калашникова»… и из других машин ещё несколько стволов направляются на него…. И опять же, как в дурном сне, Сверчок понял, хотя и не почувствовал, что это он огромным прыжком отлетает с дороги, переворачивается в воздухе и плашмя вжимается лицом, грудью, животом в невпускающую в себя слишком короткую траву. Выстрелы рвали воздух над самым затылком, даже в глазах пыхали красные зарницы. Всё так же, не приходя в сознание, Сверчок сначала на четвереньках, а затем кривыми перебежками достиг акации и, расталкивая скрещенными руками упругие ветви, уже напрямую ломанул куда-то туда. Туда, где его не убивали.
Разыскали его почти через час.
А ещё в тот день через перекрёсток пролетело три свадьбы, и всякий раз чеченцы стреляли в воздух, клаксонили, били в ладоши, и каждый водитель эскорта старался обогнать других, чтобы оказаться рядом с машиной невесты.
В общем, кто в армии служил, тот в цирке не смеётся.

- И теперь что? – Почти двухметровый лейтенант Вахреев носил никак не меньше ста двадцати килограмм хорошо тренированных мышц. Как и все в эти дни офицеры, задёрганный беспрестанными несостыковками, ляпами и ненужными авралами неустроенности начала «командировки», зампотылу часто смаргивал светлыми ресницами от недосыпу и необходимости думать сразу о нескольких вещах, но, памятуя о присутствии за стойкой поварих, старательно подбирал самые литературные выражения. – Как наличный состав сможет здесь принимать пищу?
- Так ведь практически вдвоём белим. Чекасу, ну, Черкасову известь в глаз попала.
Зампотылу опять поморгал, и, может быть, махнув рукой, умчался бы к другим несправляющимся, но в этот момент в зал вошёл освежившийся по пояс, сияющий беззаботной улыбкой Славка.
- Черкасов, покажи глаз.
- Да обошлось, вовремя смыл.
- Вовремя? А, как думаешь, твои товарищи сегодня тоже вовремя ужинать сядут?
Славка вытянулся в «смирно», скорчив, было, оскорблённое лицо, но, ударившись затылком о недоброжелательную тишину замерших за спиной Сверчка и Старого, вдруг согласно осел:
- Виноват, товарищ лейтенант. Сейчас поднажмём.
- Надеюсь. Не хотелось бы, что бы вы завтра, все трое, после караула, вместо отдыха, таскали на крышу мешки с песком. И ещё напоминаю: командир распорядился голым по территории не ходить. – Вахреев большим пальцем через плечо указал на поварих, демонстрирующих своё полное невнимание к происходящему.
- Так в рукава течёт!
- Надень майку.
Заливая и забрызгивая всё и вся, Славка, свирепо догонял и перегонял. Стыдно? А это хорошо, это правильно, и Иван Петрович не спешил объявлять амнистию. Пускай. Пока сам аккуратно скатывал со столов полиэтилен, выдвигал лавки, протирал подоконники, дал задание Сверчку принёсти воду и швабрить зашарканные, тёмно-серые, а когда-то изузоренные цветной мраморной крошки, полы. Проклятая известь даже после трёх проходок вылезала белесыми разводами.
Всё, можно и нужно передохнуть. Оттесняя в оконные щели запах сохнущей побелки, от плит валили сумасшедшие ароматы обжаренных в луке спинок минтая и докипающего вишнёво-яблочного компота, на которые в двери то и дело заглядывали сглатывающие слюну лица.
- Славк, а у тебя крестик-то точь-в-точь как у меня.
Старый и Черкасс примирительно привстали и, через стол курилки, склонились, почти соприкоснувшись свежее обритыми, синеватыми макушками.
- Действительно. Это мне жена подарила.
- И мне супруга повесила. Серебряный?
- Серебряный.
- Черкасс, а ты разве женатик? – У курилки из полутьмы проявился благоухающий после бритья «жилетт»-ом Рифат, присел бочком, пряча ладонью огонёк зажигалки. – Вот, хотел поесть, а там толпа.
- Посиди, пойдёшь с нами.
- Так ты что, Черкасс, в самом деле, уже захомутанный? Эх, а я-то думал: как закончим с Кавказом, так и махнём с тобой на пару по бабам. Оторвёмся, как хорьки в курятнике! Я тебя с такими девахами сведу, блин, не сразу поймёшь – быль это или сказка.
- Это от которых ты лечился?
- Случайность. С кем не бывает? Ну, записываю в компанию?
- Не, я жену люблю.
- Чего-чего?
- Я люблю жену. Мы с ней и в церкви венчанные. – Славка, прихлопнув ладонями столешницу, резко встал, повернулся и быстро пошагал через двор к туалету.
- Старый, это он чего? Перетрудился? «Жену», «церковь»! Эй, молодой человек, откуда у тебя этот религиозный психоз?! Что, так скоро гормональное отравление началось? Или нервный срыв на почве затяжной боевой и политической готовности?
- Что ты в парня, как Тузик в тряпку? Отстань, считай, что это наше дело, внутри христианское. Вам вот Магомет четыре жены разрешил, так и пользуйтесь на здоровье. Если его много.
- Причём здоровье? Между прочим, мы, татары, только на одной женимся. Вообще у русских мусульман отродясь многожёнство не в традиции. У меня отец овдовел рано, так нас с сестрёнкой сам растил, один. Другую в дом до старости не ввёл, что только родственники ему не талдычили. Любил мать всю жизнь.
- Во, видишь! А ты почему не в отца?
- Так я уже городской. Развращён цивилизацией и растлён глобализацией.
- А, вообще-то, откуда корни?
- Из Убинки. Мои предки с пятнадцатого века в Барабе землями владели, ещё до Кучума и Ермака. Наш тугум от самого Шадибека идёт. Это который Тохтамыша зарубил, покорителя Москвы.
- Вон оно что! А как твоя родня смотрит, что ты тут воюешь? Ну, что против единоверцев?
- Я ж сказал, что я городской, в мечети раз пять за всю жизнь был. Да и какие мы с «чехами» единоверцы? Они ж вообще сектанты – суфии, это типа ваших адвентистов или ещё каких раскольников.
- Не знал. Думал, в исламе все едины.
- В исламе, как в христианстве, всяческих полно: главные, конечно, сунниты и шииты. А, кроме того, арабы на турок морщатся, турки на нас, азиатов поплёвывают, а мы на кавказцев сморкаемся. Поэтому, Старый, я тут не на религиозной войне, а конкретно за Россию. За Империю и Советский Союз. За который оба моих деда погибли.
- Ну, прости.
- Без проблем. Ещё вопросы будут – обращайся без стеснения.
Собственно, и Ивану Петровичу тоже была пора.

На крыльце, белея перекинутым через плечо полотенцем, стоял командир майор Гусев. Глубоко-черные – бурятская или казахская кровинка в нём плавала явно – быстро-узкие глаза влажно поблёскивали отражением неземного.
- Добрый вечер, Андрей Антонович. На месяц любуетесь?
- Ага. Смотрю, какой чёткий серпик, совершенно как на турецком флаге. И Венера рядом. Я точно таким его в девяносто пятом впервые и увидел – вверх рожками.
- Так вы в Первую уже воевали?
- Мы тринадцатого января, вслед за штурмовыми колоннами в город входили. Войти-то вошли, а выбраться-то теперь никак не получается. Восьмая командировка.
- Всё в Грозном?
- Нет, в горах тоже довелось. В Ачхой-Мартановском районе побегал, и в Шали, и по Асиновской. Зачистки, засады, рейды – Кавказ уже как судьба.
Высоко вздутая над черным каре двора, заполненного дурным в излишней густоте ароматом акаций, тёмно-тёмно синяя плёнка небесного пузыря редко просвечивала крупными розовыми и зелёными дырочками звёзд, а узкая царапина вчера народившегося месяца придавала миру окончательную шахерезадность. Гусев в третий раз очень внимательно заглянул в лицо Ивана Петровича:
- В караул заступаете? Где, на въезде? Тогда ужинайте поскорее, через полчаса построение. И … ещё просьба: Сверчков с вами живёт? Ну, вы, это, пожалейте его, не особо подначивайте, засмурнеет парень, а нам тут ещё сидеть да сидеть. Мало ли с кем и чего.
- Понятное дело. – Отстраняясь, Иван Петрович вроде как что-то зацепившееся доставал из кармана. Неужели командир учуял?! – Разрешите идти?
- Идите.
Так-так-так. Что, в самом деле, учуял? А он и глотнул-то только два раза, тут же закусив прихваченной с кухни луковкой. И зубы почистил. Нет, не должен, показалось.
«Грех рождает страх. Страх рождает ложь. Ложь рождает… гнев». Что там дальше тёщенька говорила? Что после «гнева»-то? У Ивана Петровича дальше подступала тоска. Проклятая бутылка, которую он смалодушничал сдать Гусеву по прибытию, ждала, ждала, и дождалась. В первый раз он приложился через неделю, когда «дневалил» по этажу. Свободные от нарядов либо спали, либо сидели в «кинозале», где смотрели по видику «Пятый элемент» – по пустому тёмному коридору из-за неплотно прикрытой фанерной двери периодически погрохатывал хохот. Иван Петрович, швабривший каменный пол, неожиданно для себя вдруг бросил тряпку в ведро и, воровато оглянувшись, зашмыгнул в кубрик. Сгорбившись, словно кто придавил его затылок чугунной пятернёй, быстро расколупал узелок вещмешка, просунул руку и нащупал скользкую узость горлышка.
Водка от желудка дурным откатом ударила в голову, обожгла лицо до испарины. И, вместо представляемого мягкого бездумного блаженства, обернулась резким осознанием необратимости совершившегося. «Вот он, грех, который рождает страх, что порождает ложь, а ложь рождает гнев, за которым уныние». Ох, тёщенька, ох.
На следующий вечер опять, тоскливо морщась на свою слабость, улучил минутку и приложился.
Когда водка закончилась, у него словно камень с души спал. Думал – всё, избавился.
А сегодня начал хазратовскую.