Вначале был план. Список имён и тем. Как и предполагалось, районное партийное руководство вникать в литературные дела не стало.

19 января 1961 года Николай Оттен отстучал Роману Левите на машинке письмо.

 

«Уважаемый Роман Яковлевич!

Дня три назад дал проспект сборника “Таруса” для местного райкома И. Бодрову. Сегодня он позвонил мне, что райком сей проспект одобрил и соответствующим письмом шлёт Вам. Пока они собираются, шлю Вам другой экземпляр того же проспекта и буду рад узнать Ваше мнение о нём.

Помимо утверждённого проспекта и писем об этом, очевидно, будет нужно уточнить ряд существенных вопросов. К.Г. Паустовский сегодня уехал в Москву. Я поеду завтра. Вернёмся все, вероятно, что-нибудь вроде 24–25 этого месяца. Может, позвоните? Телефон К.Г.: Таруса, 109; мой – Таруса, 13. Тогда сговоримся, и, если сборник станет на рельсы, то, может, вы с тов. Панченко подъедете к нам, либо я к Вам (что сложнее). Кстати, я в минутах разминулся с Панченко, придя сразу после него к Боре Слуцкому.

Жду от Вас вестей.

Жму руку.

Н. Оттен.

Таруса, 19 января 1961 года»¹.

 

Рудольф Панфёров указывает, что окончательный план альманаха был готов уже в январе 1961-го. Это так и не так. Не было даже устоявшегося названия. Он именуется пока не «Тарусскими страницами», а «Тарусой». Ещё пишет свою повесть «Будь здоров, школяр» Окуджава. Он завершит её в феврале. Предложит в «Новый мир» и получит отказ. Тут выручат Балтер и давний знакомый по Калуге Николай Панченко: есть место в «Тарусских страницах».

Проспект извещал, что в книгу войдут повести, рассказы, поэмы, стихи, очерки писателей, живущих в Тарусе или посвящавших ей свои произведения. В отделе художественной прозы будут опубликованы новые рассказы Константина Паустовского, Николая Богданова и Юрия Казакова, рассказ Льва Кривенко «Ока», историческая повесть Бориса Балтера «О чем молчат камни» о енисейский казаках, киноповесть Александра Гладкова и Николая Оттена «Бумажные цветы» (как было сказано в проспекте, «о девушках-текстильщицах наших дней, их работе и любви»).

Вместо упоминаемой повести Балтера в альманах вошло другое произведение. Нет ещё рассказа «Однажды душной ночью» Юрия Трифонова, нет повести «Мы обживаем землю» Владимира Максимова, рассказа «Подвиг» уже к тому времени ушедшего Юрия Крымова. Не упомянуты третьестепенные авторы: Фёдор Пудалов, Фрида Вигдорова (известна тем, что записала ход судебного процесса над Бродским, больше, пожалуй, ничем), редактор издательства Владимир Кобликов. Заявленный драматург и писатель Николай Богданов, живший в Тарусе, в дальнейшем почему-то выпал…

Из поэтов упомянуты Евгений Винокуров, Наум Коржавин, Владимир Корнилов, Петр Семынин, Давид Самойлов, Борис Слуцкий, Аркадий Штейнберг. Опубликованы были все. Потом добавились Андрей Досталь и Николай Панченко (как не напечатать себя, любимого!). В проспекте был отмечен цикл стихотворений Николая Заболоцкого, который предполагается опубликовать впервые, но ещё нет ни слова о Марине Цветаевой. Её большая подборка – 42 стихотворения – увидела свет со вступительным словом Всеволода Иванова.

Раздел культуры и публицистики совсем скромен: статьи о Тарусе в живописи, о Поленове и Борисове-Мусатове. «Отдел “Таруса сегодня и завтра” познакомит читателя с делами и людьми строительства коммунизма», гласил проспект. Добавятся воспоминания, заметки и статьи о Станиславском и Мейерхольде драматурга Александра Гладкова и театроведа Александра Февральского². Под псевдонимом Н. Яковлева будут опубликованы две статьи Надежды Мандельштам.

Содержание альманаха согласовывалось в Тарусском райкоме КПСС, но это вовсе не означало, что оно останется неизменным.

Директором Калужского книжного издательства был тогда Алексей Федорович Сладков. В 1958-м у него вышла здесь брошюра «Будни сельского совета», в 1961-м – «Работать и жить по-коммунистически» о бригадах, ударниках и коллективах, отличившихся в труде. Обычная, востребованная в то время и в какой-то мере самая заурядная журналистика. Биографических сведений об этом человеке пока, увы, немного.

В феврале 1961 года на имя Сладкова пришло письмо от секретаря Тарусского райкома КПСС. Там коротко сообщалось:

 

«В Тарусский райком КПСС обратилась группа проживающих в нашем городе литераторов с предложением издать литературно-художественный сборник “Таруса”.

Направляя при этом план сборника, прошу Вас высказать свои соображения о возможности его издания»³.

 

Вместе с этим письмом Сладков получил и проспект. Текст его немного отличался от того, что прислал Оттен лично. Он был несколько подробней. Первый раздел предполагал очерки о конкретных доярках и телятницах, свинарках и кукурузоводах, агрономах и прочих тружениках села – людях «тарусской семилетки» с именами и фамилиями. Во втором разделе, литературном, значился с новым рассказом Владимир Тендряков, так и не появившийся в «Тарусских страницах». Поэты были те же. Предполагалось, что увидит свет статья о Тарусе в пейзажах Поленова, Крылова, Богородского, Свешникова и других художников. Раздел «Публикации» должен был включать неизвестные стихи Заболоцкого, план неосуществлён[ного] романа Анатолия Виноградова (какого – не указано), письма Поленова о Тарусе и русских художников Поленову (Левитан, Нестеров и другие), материалы о Борисове-Мусатове. Составители предупреждали, что «в процессе подготовки сборника в плане могут произойти некоторые изменения – сокращения, замены, дополнения, не меняющие его общего характера и основного состава авторов». Работу по составлению должен вести Николай Оттен. Предполагаемый объем – 20–22 авторских листа. Срок сдачи – 15 марта 1961 года»⁴.

Не появятся некоторые материалы из раздела «Публикации», в том числе план романа Анатолия Виноградова. Цветаевой всё ещё нет… Срок сдачи слишком оптимистичен.

Сладков не возражал против издания. Тем более, что вскоре открылась возможность включить альманах в план выпуска: по заказу Главлита – Главного управления по делам литературы и издательств – Калуга должна была подготовить «Избранное» Марка Твена, но американского писателя заменили потом на Эммануила Казакевича, однако и того по какой-то причине не стали издавать. Этим обстоятельством и воспользовались Левита и Сладков, поддержавший его. 8 июня 1961 года они обратились в Главлит с письмом. В нём уже появились «Тарусские страницы»:

 

«В связи с тем, что запланированное нашему издательству переиздание однотомника Марка Твена было затем заменено романом Казакевича и до сих пор не реализовано, просим разрешить замену его подготовленным вне плана по заданию калужских руководящих организаций литературно-художественным сборником, составленным из первых публикаций новых произведений известных советских писателей, связанных с нашей областью – “Тарусские страницы”.

В сборнике будут впервые опубликованы новые повести, рассказы, стихи и поэмы Конст. Паустовского, Е. Винокурова, Б. Окуджавы, А. Гладкова, Ю. Казакова, Н. Оттена, В. Корнилова и др., а также посмертно Н. Заболоцкого. В качестве иллюстраций будут впервые опубликованы вновь найденные рисунки знаменитых русских художников К. Брюллова, В. Архипова, В. Сурикова, В. Поленова, А. Головина, И. Репина, В. Серова и многих других. В сборнике будут представлены очерки о маяках сельского хозяйства области.

При сохранении объема (26 бум[ажных] листов и тиража (75000 экз.)) издательство достигнет в известной мере при первом издании произведений современных советских писателей коммерческих целей, предполагавшихся при переиздании»⁵.

 

С 1962 года Калужское книжное издательство осуществило выпуск серии брошюр «Говорят маяки семилетки», рассказывая о передовом опыте кукурузоводов, обильных урожаях без травополья, выращивании кормовых бобов и прочем ценном опыте передовых хозяйств. В 1961-м в рамках подготовки к XXII съезду КПСС планировалось отдельное издание под названием «Маяки» о тружениках села. Поэтому такое слово проскочило и в письме в Главлит. Произнёс его в одной из своих речей Хрущёв. Оно было всем понятно.

В марте редколлегия (т.е. Оттен) акцентирует внимание на региональном характере сборника («объединить произведения писателей, живущих в Тарусе, связанных с нею…» и т.п.). Издатель теперь не то чтобы игнорирует эту региональную концепцию. Она расширяется в письме в Главлит до всей области, представая равноценной заменой американскому и советскому авторам. Во всяком случае, с содержательной стороны сборник не вызывает опасений. Он увеличивается в объёме с 20–22 до 26 листов.

9 мая 1961 года (тогда этот день не был праздничным и выходным) Главлит обязал директоров областных, краевых и республиканских издательств России предоставлять аннотированный план издания книг. В приказе была оговорена общая схема составления списка: фамилия, имя, отчество автора, где и кем он работает, объём книги или брошюры, цена, тираж, срок выхода (квартал)⁶.

«Тарусских страниц» это распоряжение не коснулось. Причем сам Главлит легко согласился на выпуск сборника и никаких аннотаций не затребовал. В данном случае, собственно, не требовалась аннотация на каждого автора, но на сборник в целом. Само письмо, приведённое выше, можно считать требуемой аннотацией.

1961 год ознаменован ещё одним распоряжением. Приказом Министерства культуры РСФСР от 3 июня «Об упорядочении издания зарубежной художественной литературы» областные, краевые, республиканские издательства должны были со следующего года прекратить выпуск переводной литературы. Поводом к нему послужил допускавшийся выпуск непомерно большими тиражами книг идеологически неполноценных – в ущерб выпуску актуальных книг и брошюр для массового читателя, плохие переводы, отсутствие научно-сопроводительного аппарата. Выпуском переводной литературы занимались те издательства, в профиль которых это совершенно не входило. Приказ был принят по итогам коллегии Минкультуры СССР, которая состоялась 25 апреля 1961 года. Переводную литературу могло отныне выпускать ограниченное число центральных издательств, в том числе – издательства Академии наук, восточной литературы, «Искусство», «Молодая гвардия». Приказ подписал тогдашний министр культуры РСФСР А.И. Попов. Возможно, отчасти по этой причине было заторможено издание «Избранного» Марка Твена, а потом и вовсе снято с плана. Была и другая причина для появления приказа – необходимость экономного обращения с бумагой, которую не стоит тратить на литературную чепуху. Пусть будет приоритет за хорошими и нужными своими авторами. Но даже «хороших и нужных» надо издавать с умом. В 1960-м Горьковское книжное издательство выпустило «Записки» народного артиста РСФСР Н.И. Собольщикова-Самарина: предполагалась небольшая популяризаторская брошюра, но вместо неё в свет вышла книга в 25 печатных листов с вклейкой на меловке. 6 марта 1961 года Министерство культуры РСФСР особым приказом поставило директору на вид нерациональное расходование бумаги. Его не сняли. Но сам факт послужил поводом для запрета выпуска «малоактуальной литературы», которая отныне не должна включатся в тематический план.

21 июня 1961 года заместитель начальника Главлита (Главиздата) Борис Алексеев подписал ответ Сладкову и Левите. «Сообщаем, что Главиздат не возражает против выпуска книги “Тарусские страницы” тиражом 75 тыс. экз. взамен исключённого из плана М. Твен “Избранное”»⁷.

В тот же день тот же Борис Алексеев обратился с письмом к А.И. Архипову, заместителю начальника Росглавкниги (если коротко), или Главного управления книжной торговли Государственного комитета Совета Министров РСФСР по делам издательств, полиграфии и книжной торговли (если пространно, но более точно):

 

«Из плана текущего года Калужским издательством была исключена книга М. Твена “Избранное”. Взамен издательство выпускает сборник повестей, рассказов советских писателей (К. Паустовского, Ю. Казакова, Н. Заболоцкого и других) о Тарусском крае. Сборник будет назван “Тарусские страницы”, в нём будут помещены рисунки русских художников К. Брюллова, В. Сурикова, В. Поленова и других. Тираж книги предполагается 75 тыс. экз. Ориентировочный объем 26 б[умажных] л[истов]. Просим собрать заявки на это издание с тем, чтобы распространить его по Федерации»⁸.

 

В архиве Калужского книжного издательства сохранилась незаверенная копия этого последнего письма. Интересно то, как в Главлите поняли содержание сборника: он посвящен Тарусе и Тарусскому району, милый региональный альманах о родном крае с участием столичных писателей. Что может быть прекраснее!

Московский чиновник дал зелёный свет. Но местный мог оставить движение. В ход пошёл обман.

В «Простом романсе сверчка» Рудольф Панфёров повторяет поздние признания Панченко, что «бдительную цензуру обошли хитроумным способом: давали читать разным цензорам, поскольку те работали посменно, так что у них не сложилось сколько-нибудь цельного представления о содержании альманаха. А вообще-то им это было и не нужно, по инструкции они отвечали за охрану государственных тайн в печати, а не за идейную направленность». Тут небольшая неточность слова. За «идейную направленность» отвечали. Не отвечали за художественное качество. Другое дело, что одно нередко перетекает в другое, и при желании небрежный рассказ, стихотворение, повесть можно трактовать – в зависимости от содержания и собственного желания – как идейно порочное произведение.

Под «бдительным цензором» имеется в виду калужский областной Обллит его начальник Геннадий Овчинников. Как указывал в декабре 1961 года в своем письме в Бюро ЦК КПСС по РСФСР П.К. Романов, «т. Овчинников сообщил, что калужский Обллит, куда поступил на контроль сборник “Тарусские страницы”, считал выпуск его в таком виде нежелательным. Об этом Обллит письменно доложил обкому КПСС...»⁹. Обком провёл совещание, привлёк к участию калужских литераторов, но под нажимом Паустовского с его связями уступил.

На заре «горбостройки» Роман Левита вспоминал, как они с Оттеном отстаивали альманах перед упомянутым Г.И. Овчинниковым. Тому не понравились строки из поэмы «Шофёр» Владимира Корнилова. «Поутру, поругавшись с жинкой, / по усадьбе ходил блажной, / с незастёгнутою ширинкой / и босой, как луна, башкой». Он потребовал их вычеркнуть или изменить. Стихи-то и в самом деле дрянь, Овчинников прав. Дальше история разворачивается в духе одесского анекдота. Левита и Оттен приносят исправленный вариант, где «незастёгнутая» ширинка сменилась «застёгнутой». Начальник Обллита в недоумении. Оттен вываливает непробиваемый аргумент, мол, в «Тихом Доне» слово «ширинка» употребляется 284 раза, сам подсчитал!¹⁰

Даже неважно, так ли всё было на самом деле. За этими местечковыми шуточками видно: цензора не устраивает художественное качество текста. Но, пока шла борьба за «ширинку» Корнилова, поэт предъявил редколлегии «Тарусских страниц» ультиматум, прислав в издательство телеграмму: «Категорически возражаю против изменений, сокращений текста поэмы “Шофёр”, [в] противном случае запрещаю печатать поэму»¹¹. Останься он непреклонным, его защитники вынуждены были бы спешно искать замену. Корнилов ставил под вопрос сам выход альманаха. Но спорное четверостишие было исправлено, от чего поэма совершенно не пострадала. Значит, в конечном счёте, поэт (или кто-то) внёс правку. Однако у меня другой вопрос: был ли этот спор из-за детали брюк вообще?

Там, где два еврея не смогли пробиться через цензуру, на помощь пришёл русский.

Овчинников отказался подписывать уже полностью готовый альманах. Тогда к нему, как о том рассказывал потом Панченко, пришёл директор издательства Сладков. Надо полагать, между двумя начальниками были дружеские отношения, они общались на «ты». «“Геннадий, ты не подписываешь как коммунист или как начальник Обллита? – сходу спросил Сладков. – Если как начальник Обллита, то покажи инструкцию”. – “Нет, как коммунист”. – “Тогда ставь штамп, подпись, надевай свои нарукавники и пиши письмо в обком”»¹².

И только тогда Овчинников дал добро.

Марат Гизатулин подчёркивает, что этот чиновник подписал бы себе приговор, разрешив альманах, потому боялся и не пускал. Снова миф о советских ужасах. Какой приговор? Что ему грозило? Расстрел, снятие с должности, порка ремнём? Сладков понимал, что из идеологических соображений, то есть «по инструкции», начальник Обллита ничего не запретит, ему нечем подкрепить своё решение. По личным убеждениям («как коммунист») – может. И подсказал ему выход. Хорошо бы было найти докладную записку Овчинникова в обком, он её действительно написал, упомянув, что считает выпуск «Тарусских страниц» в том виде, в каком они подготовлены, нежелательным. И обком отреагировал. То же декабрьское письмо П.К. Романова в ЦК КПСС по РСФСР: «Калужским обкомом было проведено совещание по обсуждению сборника. Несмотря на то, что при осуждении ряд произведений, намеченных к опубликованию, вызвал серьёзную критику со стороны литературной общественности гор. Калуги, под нажимом авторов и редколлегии во главе с писателем К. Паустовским сборник был выпущен в свет»¹³.

Вот об этом обсуждении почему-то воспоминаний меньше, чем о «ширинке» Корнилова. Оно прошло без Паустовского, без Оттена и Панченко, и что там было, трудно сказать. По косвенным сведениям – рекомендация включить местных калужских авторов. Как вспоминал Окуджава, Паустовскому пришлось несколько раз звонить помощнику Хрущёва Лебедеву, чтобы пробить альманах¹⁴. Шансонье не называет чиновника по имени. Речь о журналисте и партийном деятеле Владимире Семёновиче Лебедеве, который в своё время помог довести до публикации «Один день Ивана Денисовича», передав машинопись Хрущёву.

«Цензорские» обязанности, судя по сохранившемуся письму Николая Оттена от 23 июля 1961 года (привожу его ниже), брал на себя и Алексей Сладков. Он сделал ряд замечаний по составу сборника. В чём-то, самом малом, редколлегия уступила.

Оттен отпечатал письмо на машинке, подпись поставил синим карандашом:

 

«Уважаемый Алексей Федорович!

Все замечания корректоров нами сняты, и рукопись готова к набору. Теперь нет больше никаких оснований для каких-либо задержек. Нет также и спорных вопросов, поскольку всё, о чём мы с вами договаривались, доведено до полной ясности и согласия. А именно:

1. В поэме Штейнберга “Болховское” сокращены две главы и две строфы в финале.

2. В поэме Д. Самойлова “Чайная” сокращены три строфы и тем самым закончен по ней спор. Мы все – редколлегия – единодушно и единогласно считаем, что “Чайная” в таком виде должна идти.

3. Что касается стихотворения Н. Коржавина “Танк”, то никто из нас не видит никаких противопоказаний для его печатания и качество его хорошее. Но оставляем это на Ваше решение.

4. Рассказы Ю. Казакова все мы считаем отличными, и особенно высоко ценит их К.Г. Паустовский. Рассказ “Запах хлеба” – гневное изобличение городской мещанки, оторвавшейся от сельского труда. Рассказ “В город” раскрывает психологию шабашника, политически актуален и отлично написан. Все мы горой за эти рассказы. Не сомневаемся, что, если вы ещё раз внимательно их перечтёте, то согласитесь с нами.

5. Рассказ Г. Корниловой “Обезьяна” редколлегия согласилась снять. Тут Вы правы! Присылаем взамен её же рассказ “Летний дождь с моря”, ясный, простой и сильный, который Вам несомненно понравится. Тут уж не может возникнуть спор, настолько всё просто и очевидно.

Вот как будто и всё по редакционным делам. Во вторник еду в Москву и двину всю технику.

Торопите гранки!!!

Теперь о наших претензиях к издательству: право же, ничем нельзя объяснить, почему нужно ПОЛТОРА МЕСЯЦА уговаривать вашу бухгалтерию перевести 17 рублей машинистке и 90 фотографу Леонову. А из-за этой задержки не хотят работать ретушёры, от которых фотограф не скрывал, что денег ему не платят.

И опять же, Р.Я. Левита заверил всех авторов, что после подписания в набор будут им деньги, Вы обещали в течение четырех дней – это было в понедельник, а воз и ныне там.

Нехорошо это, правда же!

Жму руку»¹⁵.

 

К столетию Штейнберга в 2007-м вышла его книга «Вторая дорога». Я не обнаружил в ней «Болховского». Странно, что поэма, опубликованная в таком «крутом» альманахе, оказалась не включена. Можно бы было сравнить тексты и выяснить, что так насторожило Сладкова. Нет её и в другом сборнике поэта, изданном десятью годами ранее. В «Тарусских страницах» поэма с её некрасовскими интонациями из «Кому на Руси жить хорошо» завершается вполне благостно: селу Болховскому нужны не пустобрёхи, а механики и агрономы, та подмога, которая…

 

…идет, ничего не скрывая,

И присутствует в каждой избе,

Та партийная помощь живая,

Часто нужная мне и тебе.

 

Наверно, эти строки, как и стихи «Я в коммунизм вхожу…» далеки от той «злободневной конъюнктуры», из-за которой надо было делать «Тарусские страницы».

У Давида Самойлова были сокращены строфы, где говорится о вернувшихся с войны солдатах, которые занимаются попрошайничеством:

 

«Подайте убогим,

Безруким-безногим,

Бывшим морякам,

Вашим землякам,

Людям

Божьим,

Кто сколько может –

А кто не может,

Тому мы поможем…»

Словно рыбка в сеть,

Полетела медь –

Караси-медяки,

Гривенники-окуньки.

 

«Ну а ты, начальничек,

Дал бы хоть на чайничек!»

Федор Федорыч встаёт,

Кошелек достаёт,

Лезет вглубь,

Вынул – рубь.

 

Рифма «начальничек / чайничек» – реминисценция к уголовной песне «Течёт речка» («Ты, начальничек, ключик-чайничек, / Отпусти на волю!»). Мы ещё встретим эту разновидность аллюзий у другого автора. 

Стихотворение «Танк» Наума Коржавина в альманах не вошло. Пересмотрев несколько сборников поэта, я не сумел обнаружить такого произведения. Потом пришла догадка. Снова заказал архивное дело. Нет, в письме чётко отпечатано: «Танк». Но речь идёт не о «Танке», а о «Таньке»! Это короткая поэма, рассказ о встрече с женщиной, попавшей под ежовские репрессии, вернувшейся из заключения. Неясно, чем стихи не устроили Сладкова. Может, он не желал лишних обострений или предполагал, что их завернёт Обллит… О рассказах Юрия Казакова будет речь дальше. Они вызвали шквал резкой критики. «Обезьяну» и «Летний дождь…» Галины Корниловой (жены поэта Владимира Корнилова – публиковали своих) оставим.

Итак, замечания Сладкова сводились к тому, чтобы сгладить «острые углы» с социальной подоплёкой: тема репрессий, положение искалеченных фронтовиков.

Последнее слово было за секретарем калужского обкома КПСС по идеологии Алексеем Константиновичем Сургаковым. Если доверять свидетельству Панченко, он продержал у себя рукопись только три часа, причём понимал, что готовится «некий литературный подвох», не представляющий, однако, идеологической опасности. Панченко принёс ему рукопись и получил её назад без замечаний.

Просматривая документы архивного фонда Калужского книжного издательства, обращаю внимание, что с августа 1961 года в копиях писем авторам появляется фамилия Кобликова, работающего в качестве редактора. Раньше не встречалась. Решил посмотреть, когда альманах был сдан в набор. Дата на самой последней странице в технических данных почему-то совершенно не удивила: 24 июля. (Подписан в печать сборник был 14 октября, это тоже важная дата, но она знаменует техническую готовность типографских работ.) Итак, уйдя от Сургакова и сдав альманах, Панченко быстро уволился и уехал в Москву. Это вряд ли совпадение, скорей похоже на расчёт. Когда вокруг «Тарусских страниц» поднялся шум, поэт вышел сухим из воды. Отдувались другие, Левита и Сладков. С Кобликова же взятки были гладки: он был членом редколлегии, но за выпуск и подготовку, не будучи тогда в штате издательства, не отвечал.

 

 

«Мы решили пригласить тех, без кого сейчас не может больше существовать литература, кого она давно ждёт, но журналы Кожевникова, Софронова, Кочетова не пускают этих людей», вспоминал Панченко¹⁶. Имеются в виду «Знамя», «Огонёк», «Октябрь». Это оправдание выдумано, чтобы показать хоть какой-то принцип отбора, но тут почему-то забыты «Новый мир», куда обращался Окуджава, и «Юность», где отклонили повесть Владимира Максимова. На деле же альманах, как я уже говорил, собирался по принципу тусовки. Кто с кем дружил, тот того и пригласил. Единой художественной концепции, которая определяла бы отбор и содержание, единой стратегии не было.

Интересное письмо Николая Оттена сохранилось в архиве А.К. Гладкова в РГАЛИ, оно было отправлено за неделю до выхода альманаха в свет. На нём стоит дата 4 октября 1961 года. Отсюда мы можем почерпнуть некоторые свидетельства, как двигалась работа. Сейчас имя Гладкова, уже упоминавшееся, не слишком известно. Напомню, что в своё время по его пьесе «Давным-давно» Эльдаром Рязановым был снят фильм «Гусарская баллада» Его-то наверняка видели все. Гладков – автор исследований о Мейерхольде.

Вначале Оттен сообщает о ссоре с Балтером. Что именно произошло, неизвестно. В рассказах доживших до «горбостройки» участников «Тарусских страниц» редколлегия альманаха предстаёт дружным коллективом, ратующим за благородное дело. Впрочем, из-за чего и как поссорился Николай Давидович с Борисом Исааковичем, интересует нас постольку-поскольку.

«Дело в том, что в такой маленькой группе, как организаторы этого сборника, – отпечатал Оттен горестное признание на машинке, – не было никакой возможности договориться. Решительно никакой. Балтер руководствовался групповыми, приятельскими отношениями и своим невысоким вкусом, Паусту было на всё наплевать, иначе он не сунул в сборник халтурную статейку, опубликованную в “Сельской жизни”, и не дал на перепечатку уже опубликованное старьё» (речь идёт о предисловии «Пауста» к сборнику Бунина «Повести. Рассказы. Воспоминания», который вышел в 1961-м в издательства «Московский рабочий; получить гонорар в двух разных местах – поди плохо! – В.Б.). «Татьяна Алексеевна плела свою интригу, не имеющую к литературе никакого касательства, – продолжал Оттен. – О чём и как с ними можно было договариваться? И что можно было сделать с калужской частью сборника – Панченко, Кобликовым и Досталем? Причём первые два – люди ещё хорошие и талантливые, но отбирать (произведения для публикации. – В.Б.) ведь у них дано не было!»¹⁷

Характеристика участия Паустовского в сборнике, что и говорить, красноречива. И, кажется, верна. Он готовил собственную книгу. Слова Панченко и Левиты о том, что Паустовский принимал самое деятельное участие в подготовке «Тарусских страниц» (их воспоминания опубликованы в третьем выпуске альманаха, который вышел в 2011-м), мягко говоря, не совсем точны. Составительская работа шла, как в басне про Лебедя, Рака и Щуку. В «Тарусские страницы» литературный мэтр дал довольно слабые статьи «Городок на реке» и «Новое рождение слова». Последняя и вовсе занимала половину страницы. Что именно уже появилось в газете «Сельская жизнь», нужно выяснить, однако это сейчас непринципиально. Паустовский подключался, когда требовалось пробивать сборник. Татьяна Алексеевна, упомянутая в письме, – его третья жена, в прошлом супруга драматурга Алексея Арбузова.

Оттен недоволен, что в отбор вмешались Панченко и Кобликов (члены редколлегии, между прочим), да ещё «плохой» и «бездарный» Досталь. Балтер тоже повёл какую-то свою игру. Но – читаем дальше.

«Вот и счастье, что ссора была на заре организации, и я, поступившись тем, что они считали обязательным, а я говном (повесть Балтера, стихи Коржавина и кой-что ещё), всё-таки смог, взяв целиком на себя решение очень многого, напечатать весь отдел публикаций, который кроме меня никто и не читал до издательства, напечатать стихи Слуцкого и Самойлова в том виде, в каком они пошли, и т.д.»¹⁸ Итак, составителю Оттену приходилось считаться и уступать другим «составителям», каждый из которых тянул воз в свою сторону. С Паустовским не поспоришь, пришлось смириться с его «опубликованным старьём». Раздел «Публикации», где появились статьи о художниках В.Д. Поленове, В.Е. Борисове-Мусатове, о К.С. Станиславском, В.Э. Мейерхольде и другие, собрал один Оттен, других он не интересовал. Сюда же вошла статья Оттена о Юрии Крымове и его рассказ «Подвиг», а также подборки Заболоцкого и Цветаевой (с предисловием Всеволода Иванова).

Однако именно повесть Балтера, «Трое из одного города», на тот момент незавершенная, здорово выручила альманах. (Автор потом сменил название на «До свидания, мальчики.) Будь Оттен полновластным составителем, он бы её, судя по нефилологической оценке в письме, исключил.

Дальше заходит разговор о киноповести «Бумажные цветы», написанной совместно с Гладковым. У Оттена было два мотива поместить её в альманах: нехватка денег и требование издательства (Сладкова).

«А что касается “Бумажных цветов”, то дело тут не только в проклятом безденежье (хотя и не без этого). Киноповесть несла определённую тематическую нагрузку в сборнике, заполняла ту рубрику, которую обязательно ставило издательство. И хотя это произведение мне сегодня не по душе и я бы его переписал заново, ничего зазорного по отзывам в нём нет. И ещё: я ведь, как и вы, долго не верил, что сборник состоится, и потому не делал для него ничего специально, и право же, если б я сам относился к собственной затее серьёзнее на первых порах (а “первая пора” заняла три четверти времени), то поверьте, что у меня в закромах есть пища для читателя попитательней, чем “Бумажные цветы”, но это требовало работы, а для неё уже не было сроку…»¹⁹

В альманахе упомянутая киноповесть была опубликована без особой рубрики.

Затем Оттен снова возвращается к ссоре с Балтером, называя его «учеником и соратником» литературоведа Якова Эльсберга (Шапирштейна). «…Это литературное направление всегда меня пугало». Дальше следуют «выводы»:

«Вот оказывается, что группа интеллигентов в маленьком городке Тарусе не может собрать скромный сборник, не переругавшись, избавившись от крыла Эльсберга, и будучи вынужденной на всякие и всяческие компромиссы в художественном качестве! Боже, до чего же мы все разобщены!»²⁰

Признание развеивает тот романтический флёр, который напустил в своих воспоминаниях «Всё ещё впереди» Окуджава. Они посвящены знакомству с Паустовским. «Выпиваем, закусываем, ну как водится (в гостях у классика в Тарусе, обсуждая будущий сборник. – В.Б.). Я – новичок, я помалкиваю. За окнами яркое солнце. Альманах как альманах. Всё хорошо. Но воздух насыщен чем-то непривычным, особенным, чем-то тревожным. Как будто какая-то неясная опасность окружает нас, хотя мы и смеёмся, и даже похахатываем, и как будто ничего не опасаемся. Люди, пришедшие со мной из тех времён, меня поймут…»²¹ Дальше ещё что-то параноидальное: «Я начинаю ощущать какие-то тайные сигналы». Оказывается, Паустовскому нужно оторваться от жены, при которой он пьёт только боржом… «Могучая кучка» тут может показаться сплочённой командой единомышленников. Но идиллического единства между составителями не было.

Описывая приезд к Паустовскому, Окуджава упоминает Панченко и Кобликова, четвёртый собутыльник – Балтер. Оттена, «главного составителя», нет. Соседи-литераторы живут друг с другом как кошка с собакой.

Николай Оттен и Ариадна Эфрон составили каждый свою подборку Цветаевой. Так и не смогли договориться, какую публиковать. Дошло до ссоры. К счастью, у Панченко было в тот день хорошее настроение. «И я спросил Алю, – вспоминал он, – разве Николай Давидович отобрал плохие стихи? – “У мамы нет плохих стихов!” – резко ответила она» (куда там!). Тогда автор «Лирического наступления» принял Соломоново решение: поставить обе подборки²². Публикация «опальной» поэтессы не была каким-то особым литературным прорывом: в 1961-м году вышел в свет её посмертный сборник «Избранное», составленный и подготовленный Вл. Орловым. Однако стихи не повторялись и, какими бы они ни были, представляли собой в то же время неизвестное наследие поэтессы, достойное внимания.

«Очень интересуюсь, что говорят о “Тарусских страницах”, – пишет Оттен дальше в письме Александру Гладкову. – Счёл нужным упредить издательство, что отзывы будут разные – и положительные, и обязательно отрицательный в ЛиЖи (в газете «Литература и жизнь». – В.Б.). Сделал это потому, что убедился, что Балтер не с чистыми намерениями обещал изд[ательст]ву хвалебный отзыв в Литгаз[ете] не позднее 28.Х. и, не получив обещанное и прочтя ругню в ЛиЖи, они могли остановить печатание. А раз грома среди ясного неба не будет, то всё обойдётся. Пока тираж печатают четыре машины и 21.XI он должен быть уже в Москве, если Левита не врёт (а на этот раз, кажется, не врёт)»²³.

Здесь идёт речь в том числе об откликах, которые могли бы появиться об альманахе ещё до его выхода. О тех, что будут после, поговорим дальше. Что же касается «вранья» Левиты, речь, полагаю, не только о доставке в столицу, но также о гонорарных выплатах, которые обещались и оттягивались. Отчасти намёк на это есть в уже приведённом ранее письме Оттена к Левите от 23 июля. Но там сценарист учтив и деловит.

Участие в сборнике обещало кроме того и деньги. Страдальцы и борцы за литературную свободу сполна получили своё утешение. Они в 1990-х годах и представить себе не могли, как это можно печататься без гонорара. Горюя о заниженном тираже, попробовали бы они сегодня что-то издать тиражом в 30 тысяч экземпляров.

Деньги каждому участнику должны были высылаться почтовым переводом. Гладкову, судя по письмам, их пересылал Оттен. В архиве Калужского книжного издательства мне встретился черновой документ, озаглавленный «Сальдо по счёту». Это не гонорарная ведомость. Это просто список фамилий столбиком, и напротив каждой – группа цифр. Сначала две или три – рубли, затем копейки. Последняя группа всегда двузначна.

Больше всех получил Паустовский: 236 рублей и 79 копеек. Окуджава – 89 рублей и 11 копеек. Юрий Трифонов – 113 рублей и 20 копеек (всего за полторы страницы текста – странно много). Странно мало Максимов – 12 рублей 27 копеек, и Слуцкий – 3 рубля и 22 копейки (тогда как Коржавин за подборку стихотворений того же объёма – 33 рубля и 96 копеек). Странно много Фрида Вигдорова за два очерка – 120 рублей и 7 копеек. Юрий Казаков за три рассказа – 64 рубля и 53 копейки²⁴. Возможно, это некая черновая ведомость. Возможно, особенности распила: этому побольше, а этот и так обойдётся. Но в любом случае гонорары авторам выплачивались. Одно это обстоятельство делает некорректными сравнения «Тарусских страниц» с «Метрополем» или самиздатовскими журналами, где можно было публиковаться разве за идею.

Ещё характерная особенность: для участия в «Тарусских страницах» не был приглашён ни один калужский автор. Их намеренно оттёрли. Это было принципиальным условием составителей, которые, однако, себя, любимых, опубликовали.