Обо многом передумал Семён в госпитале. Настроением он себя не баловал, да и причин не было, если стопа оставалась малоподвижной, отвисшей, как привязанной, и он ждал новой операции. И вот наконец-то обрадовали, после того как взяли новые анализы. Лечащий врач, майор медицинской службы, по-мальчишески коротко подстриженный, насмешливый не в меру, шепнул:

‒ Готовься завтра к бою… ‒ И пояснил: ‒ Будем нерв сшивать. Страшного ничего в этом нет. Думаю, всё пройдёт нормально, и будешь ты в скором времени на танцульках с дамами отплясывать!

Семён улыбнулся:

‒ Хотелось бы…

Дождавшись операции, из-за анестезии он её не чувствовал, «замороженный» от поясницы до пяток, лишь только доносился стук и звон инструментов, команды врача… Семён чуть ли не заснул, и лежал, действительно закрыв глаза… К нему подошла медсестра, потормошила за плечо:

‒ Не спать, не спать…

Он хотел ответить, что не спит, но было лень что-либо говорить: голова казалось тяжёлой, а язык будто бы не шевелился.

‒ Попить дайте…

Сестра мокрой ваткой смочила ему губы, шепнула:

‒ Терпи, потом попьёшь…

Она отошла от него, а он, повинуясь её команде, лежал с открытыми глазами, уставившись в потолок и мечтал о том времени, когда попадёт к жене и дочке, а потом съездит на несколько дней в посёлок к родителям. Обнимется с ними, расцелуется, выпьет с отцом по рюмашке, поговорит с мамой, расскажет ей что-нибудь о Виолке. Говорить будет много, но ничего ‒ о Донбассе, а если всё-таки к тому времени будет хромать, скажет, что попал в аварию, чтобы не жечь родительские сердца испугом. Потом пройдётся по родной улице, постоит на берегу речки, посмотрит на стрекоз и покормит маленьких утят хлебом… От приятных мечтаний он расслабился, забыл об операции и, как показалось, действительно задремал, а открыл глаза от голоса хирурга:

‒ Просыпайся, братец-кролик, пошли в футбол играть!  

Семён промолчал, начал озираться, когда с него снимали покрывало и панель. Потом помогли сесть на столе, врач спросил о самочувствии, а Семён, сказав «нормально», попытался встать на ноги, но тот предостерёг:

‒ Отставить! ‒ И обратился к медсестре: ‒ На каталку его!

Сестра отвезла в палату, помогла перебраться на кровать, а позже принесла костыли, пояснила:

‒ Сегодня они только для того, чтобы дойти до туалета. А в остальном необходимо соблюдать покой, а завтра доктор скажет, что надо делать, а что не надо.

Вскоре в палату пришла сестра с тележкой, начала раздавать обед, но его предупредила, поставив суп и макароны с котлетой на тумбочку:

‒ Не торопись обедать, пока анастезия держится… Вот пройдёт, тогда можешь немного поклевать.

К еде он действительно не притронулся, но компот выпил и вдруг вспотел, завалился на подушку. Вечером, когда и от ужина отказался, дежурный врач назначил обезболивающий укол, так как нога начала по-настоящему болеть. После этого он кое-как заснул, а проснулся под утро раньше всех от голода и еле дождался завтрака.

Через несколько дней Семён ходил на костылях по коридору, а через неделю, после массажей и физиотерапии, ему сделали рентген стопы, распеленали её и разрешили слегка наступать на больную ногу, и он замечал, что стопа не отвисает ‒ и радость от этого разливалась по душе необыкновенная.

Вскоре его выписали, наградили на дорогу тростью для страховки, и после суток, проведённых в поезде, он сошёл на перрон в своём городе. Удивило, что все встречные люди вполне обычные, будто ничего не знают о событиях на Украине, будто им не до чего нет дела. В Ростове он часто встречал хмурых военных, да и гражданские мало отличались выражением лица ‒ там совсем иная картина, иная жизнь. Его никто не встречал, потому что никому не сообщил о возвращении, решив, если уж уехал почти тайно, то так же и прибыть должен, и нечего прилюдно нюни распускать. И вообще: как только увидит жену, то сразу повинится перед ней. Он представил себя на её месте, а, представив, понял, как это выглядело неприлично и неуважительно. И это в лучшем случае.

Он доехал на такси, в знакомой палатке недалеко от дома купил пять роз для жены, и вскоре стоял перед квартирой с рюкзаком на плече и цветами. Позвонил в дверь, так как ключи давно потерял, и стоял в радостном и тревожном ожидании, опираясь на трость. Из-за двери вкусно пахло пирожками, он вспомнил, что сегодня воскресенье, все должны быть дома, и ему по-настоящему захотелось увидеть Ксению: поцеловать, прижаться к ней и почувствовать рядом. И он словно знал, что она его встретит. Открыла дверь на его звонок, увидев Семёна, слегка удивлённо улыбнулась и отступила назад, пропуская в квартиру. Они обнялись, но не пылко, и поцеловались небрежно, вскользь, это ему не понравилось, и он сказал обиженно:

‒ А вот и я! Не ждала?!

‒ Ждала-ждала, ‒ отговорилась Ксения и крикнула, отложив подаренные цветы:

‒ Виола, иди посмотри, кто приехал?!

Тотчас из комнат пулей выскочила дочурка и, спутав льняные волосы, повисла на шее у отца, а когда нацеловалась с ним, то укорила мать:

‒ Вот, мамочка, а ты говорила, что он не приедет…

‒ Ну, и врушка ты стала, доча!

‒ Нет, не врушка! ‒ и прищёлкнула языком.

На шум в прихожей выглянула Маргарита:

‒ Ну, здравствуй, мо́лодец! Живой, здоровый! А то мы уж тут все испереживались! Как доехал? Что с ногой?

‒ Поезд довёз! Вторую операцию делали. Как видите, сам добрался. Немного прихрамываю, конечно. Но динамика восстановления положительная. Так что всё будет в порядке.

‒ Вот и хорошо… Иди в душ, а я пока обед соберу.

К тому времени, когда он осторожно вышел из ванной комнаты, стол в кухне был накрыт. Стояла бутылка вина, закуски.

‒ Извини, первого нет. За обедом доели.

Они все вместе выпили вина, перекусили, и тёща вдруг стала собираться с внучкой на улицу, со значением поглядывая на дочь и зятя, но более на него. Она явно хотела оставить их одних, и Семён это понял, оценил. Как только ушла тёща с дочкой, и Ксения начала собираться.

‒ Не понял? ‒ удивился Прибылой. ‒ Куда это?

‒ К подруге… Она сильно болеет, просила приехать, помочь ей надо.

‒ Более, что ли, некому?!

‒ Родители у неё дипломаты, в Аргентине служат, вот мне и приходится мотаться.

‒ Надолго поедешь?

‒ До вечера, а, возможно, и на ночь останусь… Я тебя очень понимаю, да и сама соскучилась, вот завтра приеду, и вся ночь будет нашей. А чтобы ты не подумал бог знает что, этим можно заняться прямо сейчас, ведь мама неспроста Виолку увела.

‒ Мне почему-то казалось, что будет как-то по-иному. Но если есть такая необходимость, то езжай. Буду ждать.

‒ Не горюй! Сейчас всё сделаем…

Она подошла к нему, обняла, обдала теплом, а он почувствовал, что сдерживать себя не в силах. Похоже, и она: приподняла юбку, облокотилась о стол, слегка оглянулась:

‒ Я готова!

Всё произошло так быстро и постыдно, что потом он жалел, что поддался минутной слабости, уподобившись животному.

Через десять минут она глянула на часы в комнате:

‒ Ой, опаздываю… Подруге укол давно пора делать…

Хотя Прибылому и жалко было поспешно отпускать жену, но, видя, как она торопливо собирается, не стал её удерживать, и ныть не стал, проводил до двери, поцеловал.

Через полчаса она позвонила, сказала чуть ли не рыдая:

‒ Сёмушка, дорогой, у меня не хватило сил сказать тебе всю правду… Прости за враньё. Не к подруге я еду, а к мужчине, уж извини ‒ полюбила, пока ты мотался на Украину. И ничего не могу с собой поделать. Я ждала твоего возвращения, переживала, когда ты попал в госпиталь, думала к сегодняшнему времени улетучится моя влюблённость…

Далее он слушать её не стал. Какое-то время сидел, ошарашенный, без движения, всё-таки раз за разом вспоминая слова Ксении, а потом достал из бара бутылку водки и, налив в бокал для вина, одним махом ‒ зло и радостно ‒ выпил, словно дождался сегодняшнего разговора, и вот он состоялся, и всё теперь в жизни изменится.

Захмелев, позвонил родителям, ничего не знавших о госпитале. Телефон взяла мама, удивилась:

‒ Вот и сынок долгожданный объявился! Ну и как ты, где пропал, мы с отцом уж заждались?! Звонили несколько раз, не дозвонились… Сватья сказала, что ты в срочно улетел в заграничную командировку.

‒ Мам, не переживай, всё хорошо! Я вернулся. На днях приеду ‒ всё расскажу!