Германа в клинике ничего не удивило. Накаченный лекарствами, он проспал почти сутки с небольшими перерывами, а когда более или менее пришёл в себя, то быстро освоился. Ему и ранее доводилось попадать на больничные койки по разным поводам ‒ ничего для него нового. Он лишь думал, что тут сплошь буйные, опасные пациенты в своих непредсказуемых проявлениях, а они ходят по длинному коридору и улыбаются. Кто сам себе, кто встречным, но кто-то шествует с задумчивым и умным видом, казалось, оторвавшись от всего сущего в мире и нисколько не огорчаясь здешним интерьером. Они и в палате, где, помимо Германа, находилось ещё трое, вели себя так же: интеллигентно и приветливо, называли друг друга по имени и отчеству. «Вы все тут или сволочи, или негодяи, что почти одно и то же! ‒ думал он о соседях. ‒ И чего выпендриваетесь?!» Лишь на третий день, пройдясь по коридору далее обычного, он наткнулся на дверь с табличкой «Изолятор», и этот факт сразу напомнил, где он находится, тем более что далее по коридору из-за глухой двери, перегораживающей его, слышались непонятные и пугающие звуки… И захотелось поскорее уйти в свою палату, лечь на кровать, закрыть глаза и постараться ничего не видеть и не слышать.

К концу первой недели он всё чаще вспоминал семью, работу, свой фонд, существовавший на словах и весь помещавшийся в его сейфе. Он думал обо всём сразу и по отдельности, и не знал, на чём сосредоточиться, понять, что важнее для него теперь и в будущем. Размышляя и просчитывая дальнейшие планы, он пытался связать воедино невозможность пользоваться барселонскими сбережениями, доступность к которым теперь под большим сомнением, будущее компании, отношения в семье и, конечно же, конкурсом. Как надоело думать о нём, как надоели неиссякаемые претенденты в писатели, вступающие в разные союзы, кто за деньги, кто по знакомству, у кого знакомств особенных не имеется ‒ за ведро клюквы. Был такой случай, причём при нём, когда он заехал к Семибратову забрать газету со своим рассказом, а к тому приехал мужик из провинции, привёз изданную в местной типографии тоненькую книжку и клюкву. Книжка ‒ повод для вступления в союз, а ягоды ‒ в подарок. Причем, по своей душевной простоте соискатель выдал хозяина кабинета:

‒ Вот, Тимофей Ильич, как и договаривались, клюква доставлена. Полное ведро, правда, немного утряслась по дороге… ‒ Гость попытался снять для наглядности марлевую обвязку с обливного ведра, но Семибратов остановил:

‒ Верю, верю ‒ сегодня же передам по назначению… ‒ скороговоркой сказал он и стеснительно глянул на Чернопута. Тот, чтобы не смущать его, поднялся со стула, сказал, глазами давая понять, что прекрасно понял ситуацию:

‒ Спасибо за публикацию, Тимофей Ильич!

Вспомнив этот эпизод, Герман вдруг повеселел, забыл, где находится: «Скоро ты не так завертишься, когда твои двести «рублей» уплывут в неизвестном направлении!» И вот литературная тема вновь затмила всё остальное, и у Чернопута вдруг мелькнула мысль: «А нужен ли конкурс? Что я с ним голову-то себе морочу?» Но подумав вполне разумно о своём положении, Герман вспомнил, с чего начинались хлопоты: «Но ведь я хотел ославить их, у меня была жажда мести и осмеяния графоманов, стремящимися к славе, хотя ничем не заслуживших её, поэтому пускающиеся на все ухищрения ради прославления себя любимых! А ведь их прошла череда даже за короткое время со дня объявления конкурса. И как же делалось противно на душе от их подобострастных завываний, готовности расшибиться в лепёшку, лишь бы добиться престижного звания, повышающего, как им виделось, статус в литературном сообществе. О читателях они даже и не думали в такие моменты, словно сочиняли опусы лишь для нужных людей. Один липкий гадёныш даже заявил, что откажется от призовых, потому что для него важнее признание и любовь народа! Так и отчебучил! Как же человек может опуститься, как же оскотиниться?! И главное, не замечает этого, считая, что всё вокруг покупается и продаётся!»

Отвернувшись к стене и делая вид, что спит, Герман Михайлович, много думал на эту тему, и она всё более захватывала. В мыслях всё лихо получалось, ведь рано или поздно выяснится, что находился он в больнице не с инфарктом, а по причине психического, пусть и лёгкого расстройства, вызванного, как выяснил лечащий врач, нервозностью на производстве, в быту, да и вообще в мире, учитывая ситуацию на Украине, куда добровольно отправился его зять, наплевав на семью. А это значит, что он никого не уважает, никто ему не нужен. В этой совокупности разве не кроется повод для чрезмерного нервного напряжения и, как следствие, госпитализация. Впрочем, Герман понимал и чувствовал, что долго он здесь не задержится, если стал спать без сновидений, нормально ел, в том числе и передаваемые женой вкусняшки. В начале второй недели, когда его перевели в санаторное отделение, ему разрешили выйти к ней, недолго погулять на территории больницы. Хотя май выдался холодным, но она попала на погожий день ‒ тихий и солнечный, и они прекрасно поговорили, особенно радовался Герман внучке. Уж такой милой и послушной она показалась в этот день, какой никогда не видел её. Но как бы ни радовался он родным душам, всё-таки серьёзные мысли не покидали. Зная, что в скором времени его выпишут, потому что развитие дистонии у него купировали, он решил, что пора пересмотреть свою жизнь, оставить все хлопоты в прошлом, а теперь воспользоваться тем, что он оказался в клинике, а если уж это случилось, то необходимо запастись справкой о своей болезни, и пожить остаток жизни для себя. А что? Разве плохо, смотреть на всех свысока, в душе посмеиваясь над ними. Тогда и о конкурсе можно забыть, а когда придёт время подводить итоги, подводить их будет некому, так как он формально будет не готов к подобной процедуре из-за состояния здоровья. И какой спрос с больного человека, и как взять с него деньги, о коих он и понятия не имеет… Поэтому всё рассчитав, всё взвесив, он сказал Маргарите перед уходом:

‒ В следующий раз принеси пятьсот тысяч… Нужно кое-кого отблагодарить.

‒ И есть за что? Сумма-то крупная?! ‒ засомневалась жена.

‒ Есть, есть ‒ ответственно говорю. Не затягивай с этим делом.

Чтобы она не сомневалась, он рассказал ей об особом плане, по которому его будущее решится легко и просто. Он попросит своего врача всё устроить так, чтобы признать его невменяемым, пусть даже придётся потомиться месяц-другой в клинике, получить справку о болезни, и потом выйти на свободу со спокойной совестью и прихлопнуть конкурс, расстаться со своей фирмой и жить в своё удовольствие. Герман знал, что её рано или поздно фирму «отожмут», и к этому есть все предпосылки, ибо ему уже не раз намекали, чтобы он время не тянул и ни на что не надеялся, и не упускал возможности, пока есть влиятельная корпорация, готовая купить его бизнес, но купить-то за гроши. Вот в чём засада!

А если пошли намёки, то и до наезда недалеко: знаем, проходили!