На вторые сутки, кое-как оклемавшись, он позвонил жене, зная, что она на работе. Думал, обрадуется, услышав его, но нежности в голосе не ощутил. Прежде Ксения всегда откликалась живо и радостно, а сейчас, услышав его голос, показалась совсем убитой, будто разговор с мужем в тягость. От этой тревожной новости подумалось, что она завела в его отсутствие кого-то, и теперь муж её совсем не радовал, тем более что Семён по сути бросил и, понятно, ожидать от жены в таком случае счастливого придыхания в голосе не приходилось. Так что какой-то жгучей обиды на её равнодушие не было, и когда она сказала, что отец находится в клинике, ничего не изменилось в его душе, хотя он пока не знал причину госпитализации тестя. Осторожно спросил об этом, но Ксения, сказав, что у отца что-то с нервами, спросила совсем об ином:

‒ Ты-то где?

‒ В госпитале, в Ростове…

‒ Ой, что с тобой? Давно лежишь?

‒ Несколько дней с ранением в голень, много крови потерял, слабость есть…

‒ Как же ты так?

‒ Когда стреляют, бывает и хуже… Это уж кому как повезёт…

Жена вдруг переменила голос:

‒ Надо было раньше думать. А то герой выискался. Сбежал из дома, и где он, что с ним ‒ гадай жена… И когда теперь домой?

‒ Недели две-три проторчу здесь. Врач говорит, что какой-то нерв разбит, от этого нога малоподвижная. Ещё одну операцию будут делать: искать нерв и сшивать его. Так что выздоровление обещают, но не скорое. Надо будет потом реабилитацию проходить: прогревания, массаж и всё такое… Что молчишь?

‒ Думаю, ‒ не сразу отозвалась жена. ‒ Может, к тебе приехать, навестить?

‒ Не тот случай… Скоро сам появлюсь…

Ксения, спросив Семёна о приезде к нему, спросила, скорее, по инерции, потому что не хотела ехать, окончательно охладев к мужу после его бегства. В последнее время она и не думала о нём, некогда думать из-за Максима, если жила у него третью неделю, неожиданно для себя проникнувшись нестерпимой любовью и оставив дочку на попечение матери, приезжая их навестить в выходной, и то на полдня. И теперь, услышав о скором возвращении мужа, она не знала, как теперь быть, что ему говорить, когда он вернётся. А если говорить всерьёз, то только не сейчас, когда это выглядело бы подло и по-предательски мерзко, потому что не всякую правду можно сказать больному человеку. Да и ни к чему это, если есть какое-то время, чтобы собраться с мыслями, всё обдумать и рассказать мужу, чтобы не выглядеть шлюхой в его глазах. И когда так подумала, то и голос изменился, сделался таким, каким был всегда:

‒ Приезжай скорей, будем с Виолкой ждать!

‒ Долго ждать не придётся, целую тебя, а ты поцелуй за меня дочурку! Очень соскучился по всем!

‒ Тогда до встречи!

Поговорив, Семён откинулся на подушке, почувствовав, как вспотел от слабости, но на душе всё равно было нестерпимо радостно. Почему-то подумалось, что его поездка на Донбасс действительна выглядела авантюрой, хотя он всей душой хотел помочь сражавшимся с одурманенными фашистами, взявшимися будто ниоткуда, и где? На Украине! На той самой, о которой не слышал какого-то негатива, за исключением их Майдана в 14-м году. Но тогда он был совсем молодым, особенно не вникал в события в Киеве ‒ мало ли происходит по всему миру забастовок, митингов и прочих заварушек. И только, когда пошёл кровавый замес на Донбассе, только тогда что-то шевельнулось в его душе, но опять же быстро сошло на нет, потому что конфликт выглядел локальным, казалось, вот-вот прекратиться… А потом к нему привыкли, вяло тлеющему, будто он был всегда. И только перед минувшим Новым годом напоминание о нём прозвучало особенно грозно, потому что оно теперь затрагивало и Россию. А это уж был особый случай, и стало понятно, что все перемены впереди.

Через несколько дней Ксения поехала домой навестить дочку, ей об отце ничего пока говорить не стала, чтобы не выслушивать вопросы, на которые сама пока не знала ответов. Матери же, конечно же, рассказала. Маргарита, услышав о зяте, воскликнула, укорила дочь:

‒ А то сбежал, сбежал?! Вот и нашёлся ‒ сам позвонил, о дочке спрашивал. Радуйся!

‒ Не знаю, мам, что делать…

‒ Из-за Максима?

‒ Из-за него… Прикипела к нему, будто заново родилась. Он мне сперва казался недотёпой, а потом поняла его душу и пропиталась его энергией.

‒ Как это понять?

‒ Счастлива, мам, я с ним. По-женски счастлива!

‒ У него, наверное, медовый месяц с тобой?! Покувыркается-покувыркается и охладеет. У мужиков бывает так. Надоедает одна, за другой тащатся!

‒ Вот об этом ничего не могу сказать, а то, что есть, меня устраивает.

‒ «Устраивает» её! Ты хотя бы думаешь, что говоришь-то? А Виолке совсем забыла, телячий задор навалился?!

‒ Если всё сложится, её к себе возьмём.

‒ Ой, как далеко заглядываешь-то? Какие планы грандиозные!

‒ Ладно, мам, разберусь. А ты, если не хочешь помочь, так и скажи. Тогда Виолку в садик отдам, на пятидневку, как вы меня когда-то отдавали!

Маргарита вздохнула, и Ксения поняла, что мать согласилась с ней, хотя куда ей деваться. Получалось, что она одержала победу над ней, но такая победа совсем не радовала. Не хотела она неприятного разговора, не хотела оправдываться, а тем более перед матерью. «Ведь ей ничего не стоит понять дочь, ну, загулявшую, называй меня как хочешь, но ведь мною движет обида. Как бы ты поступила, если бы отец уехал на войну, не объяснившись, тайно, отделавшись лишь запиской! Это что, нормально? А ведь я живой человек, у меня собственная гордость имеется. И может, судьбой определено поступать именно так, как я поступаю!» ‒ думала Ксения, когда установилось напряжённое молчание. И чтобы освободиться от гнетущей неловкости, она спросила:

‒ Как дела у отца?

‒ Кто мне чего говорит… «Проводится лечение…» ‒ вот и весь сказ! Если было что-то серьёзное, то, думаю, обязательно бы сказали.

‒ Не факт!

‒ Даже если это и так, что я могу сделать?! Не буду же я медикам указывать.

О Германе Михайловиче, его болезни они теперь говорили спокойно, как и о Максиме, и Ксения поняла, что мать согласилась с ней, приняла её сторону, поэтому и в разговоре пропал оттенок раздражённости, непримиримости. Они вновь стали мамой и дочкой в лучшем понимании этого определения, и Ксения, когда уезжала, обняла её:

‒ Люблю тебя, мам!