Ни жена, ни дочь, конечно, не догадывались о задумке Германа Михайловича. Маргарита устала от домашних забот, занимаясьь воспитанием внучки, по-научному готовя её к школе, так как считалась педагогом по образованию, хотя ни одного дня не работала. Она в последние дни похудела от переживаний, перестала напоминать цветущую пышную розу, какой была совсем недавно. Ксения же после бегства мужа оказалась и вовсе предоставленной сама себе, и то ли весна подействовала, то ли захотелось хоть как-то навредить ему, за то, что бросил, не предупредил, поэтому в какой-то момент по-иному начала поглядывать на инженера-айтишника Максима… Он появился минувшей осенью, частенько заглядывал к ним в бухгалтерию, когда возникали проблемы с компьютерами, и никто почти не обращал на него внимания: среднего роста, худощавый как подросток, хотя ему было тридцать, ходил вечно в облезлых джинсах и мятой клетчатой рубахе, нахальный. Может, поэтому начал оказывать знаки внимания Ксении, когда от кого-то узнал, кто её отец, и с каждой днём всё настойчивее, но она запросто отшила, едва он в очередной раз попытался проводить.

‒ Максим, не старайся… За мной сейчас машина придёт… ‒ заносчиво сказала Ксения, подчёркивая свой не самый низкий статус, зная, что должен заехать Семён на БМВ.

Сообразительный, конечно, Максим, понял её высокомерие, но отшутился, мол, тогда не смею, задерживать, а сам помаленьку отдалился, не стал напоминать, что живёт в трёхкомнатной квартире с матерью, но, в какой-то момент, осмелев, всё-таки пригласил на чай, узнав, что её муж уехал в командировку. Ксения потом ругала себя, что проболталась сослуживицам, когда муж поехал в Набережные Челны получать машины для автобазы да задержался на несколько дней. Те, видимо, и шепнули Максиму: мол, не теряйся… И он не растерялся, а она воспользовалась приглашением и поехала в гости. Думала, что он возьмёт такси, а они долго ехали на метро, а потом на автобусе… Мать Максима их встретила, видимо, предупреждённая сыном, поужинала с ними, а потом ушла в свою комнату и более Ксения её не видела в тот вечер. У ней, действительно, была мысли остаться на ночь, даже предварительно наврала матери, что поедет навестить больную подругу, и попросила чем-нибудь занять дочку, но Виолка, будто нарочно, стала звонить каждые десять минут и ныть, что очень соскучилась и ждёт не дождётся любимую мамульку… После ужина, они собирались спать, но тут вновь позвонила Виола и Ксения развела руками:

‒ Извини, Макс, ничего сегодня не получится. Дочка плачет, домой зовёт… Не могу я так! ‒ и начала одеваться.

Он её понял и поднялся с дивана. Обычно обходительный, вдруг часто задышавший Максим оказался диким и не отёсанным. С неожиданным напором приказал:

‒ Раздевайся!

Не дожидаясь, когда она начнёт шевелиться, чуть ли не силой попытался стащить с неё одежду, что для Ксении было в новинку, но именно от этого она будто потеряла голову. Всё-таки стеснительно поглядывая на Максима, сама быстро разделась, побросав одежду на стул и мимо стула, и упала в его объятия, показавшимися сильными и крепким. Произошло то, что ожидалось и желалось, и они лежали и приходили в себя, счастливо поглядывая друг на друга, улыбаясь. Вскоре вздохнув, Ксения попыталась подняться, чтобы собираться домой, но Максим резко и зло вновь опрокинул её, она хотела что-то сказать, но он зажал ей рот поцелуем, и она ослабла, покорно сдалась, очень желая сдаться. Через полчаса она уже ехала от Максима на такси, и долго потом дома рассказывала о якобы болящей подруге, которой даже продуктов принести некому.

‒ У неё случаем не ковид? ‒ забеспокоилась Маргарита.

‒ Мам, я совсем, что ли, «ку-ку»?! Она на машине в аварию попала. Долго в больнице лежала, а теперь по квартире на костылях скачет.

Та встреча оказалась не единственной, и теперь, когда Семён вероломно бросил её, Ксения частенько навещала «больную» подругу, отчего Маргарита всё чаще спрашивала:

‒ Как выздоравливает она? Уж что-то засиделась дома?! ‒ и подозрительно посматривала на дочь, дожидаясь от неё откровений.

‒ Ей ещё две операции делали, ‒ отговорилась Ксения.

Но когда и Герман Михайлович заинтересовался частыми отлучками дочери, иногда даже не ночевавшей, то Маргарита в один из вечеров навязчиво пристала к дочери, та стала уклоняться от откровений, но мать настояла:

‒ Вертись не вертись, а рассказать всё равно придётся. Чужая я тебе или нет?

И Ксения созналась во всём:

‒ А что мне делать, если Семён за месяц лишь раз позвонил?!

‒ Но ведь позвонил же! Значит, живой, радуйся!

‒ Радуюсь, но на душе всё равно неспокойно и от одиночества с ума схожу.

‒ А ты как думала… В войну жёны мужей годами ждали, а на чужих постелях не валялись… Эх, доча, доча… Прекращай. Гадко это всё и скверно. Хорошо ещё, что отец не знает.

‒ Мне, что, ещё и ему, что ли, доложить? Ему до нас и дела нет! Словно мы не существуем. Даже с внучкой перестал играть. Сам по себе живёт.

‒ В общем, я тебе своё слово сказала. А далее сама думай, не маленькая.

Ксения не знала, рассказала ли мать отцу о её похождениях, но заметила, что он перестал вообще замечать её. Как, впрочем, и других, а с матерью по-прежнему спали в разных комнатах. 

Она не могла знать, что творилось на душе у отца, потому что родители не посвящали её в свои финансовые дела. Да она особенно и не любопытничала, знала только, что дом в Барселоне отец продал, а деньги… И в неё будто кто-то стрельнул: деньги, где деньги?! Ведь с началом специальной военной операции на Украине все активы в Европе либо заморозили, либо конфисковали… Вот отчего отец сам не свой ходит. Поневоле задумаешься и озаботишься. А у него это, видимо, дальше пошло: о чём ни спросишь ‒ либо молчит, либо отвечает невпопад. А как-то расплакался, разрыдался, да так, что пришлось вызывать «скорую»… Какого-то особенного расстройства здоровья врач не обнаружила, сделала ему успокаивающий укол и посоветовала, не отрываясь от авторучки:

‒ Завтра обратитесь к участковому врачу и подумайте о поездке в санаторий, но сперва надо полечиться в клинике нервных заболеваний. Усталость накопилась у вашего мужа, и быстро от неё не избавиться. На её фоне обострилась вегетососудистая дистония. Лучшее избавление от неё ‒ покой и отдых, а для этого есть лекарства, за две-три недели они значительно улучшат его состояние. Думаю, он может позволить себе качественное лечение. Я сейчас выпишу рекомендацию, а врач окончательно оформит направление.

‒ К психиатру? 

‒ Зачем же сразу так резко? Я же сказала: участковый терапевт подскажет, что необходимо делать.

Врач и жена разговаривали в прихожей, и через приоткрытую дверь Герман Михайлович слышал их разговор, и, засыпая, подумал: «Не дождётесь!»

Маргарита не стала тормошить мужа, а утром мягко напомнила о вчерашнем визите врача, посоветовавшего лечить дистонию. И поторопила:

‒ Так что собирайся, дружок, надо тебе заняться здоровьем.

‒ Почему ты разговариваешь со мной таким тоном?! Ехидным и издевательским. Поеду я только на работу, и никуда более!

‒ Обо всём подумал?

‒ Обо всём, обо всём!

‒ Тогда, как хочешь, так и живи…

Но Герман Михайлович и на работу не поехал, устроив квартирный бунт. Начал бросаться обувью в жену и плеваться в водителя, пришедшего на подмогу… А потом выхватил из-под подушки нож и пригрозил:

‒ Кто приблизится, жалеть не стану… 

 От него отшатнулись, а он, продолжая грозить, сел около кровати и неожиданно уснул, повалился на ковёр, безвольно раскрыв рот. Привели его в чувства врач и два санитара, вызванные Маргаритой, и почти сонного, повезли в психиатрию. Герман Михайлович в машине крутил головой, оглядывая санитаров, и, указав на потолок «скорой», над крышей которой пела сирена, попросил, будто они за кем-то гнались:

‒ Не упустите их!..