Лионелла его ждала, приготовив обед, прогрев виллу и заполнив холодильник продуктами не на два-три дня, как просил он, а, настырно запасла на неделю, зная, что оставшаяся еда достанется ей. Подав Герману его любимый суп из мидий, служанка присела в сторонке, чего никогда он не любил и всегда шпынял её за это неприкрытое подглядывание, шедшее то ли от любопытства, то ли от глупости, хотя и не ожидал какого-то интеллекта в её поведении. Она его устраивала в главном: не задавала лишних вопросов, была исполнительной и не болтливой с соседями, никогда не затевала откровенных разговоров в его отсутствие, хотя в округе знали, что владелец виллы ‒ русский, но совсем не богач, если платит служанке всего-то сотню в месяц, как говорила она им. Даже иной раз посмеивались: «Ну, и нашла себе скупердяя?!» ‒ «Скупердяй не скупердяй, а сотню евро на набережной мне никто не оставит, а помочь внучке есть с чего!» Никогда Лионелла не открывала истинного заработка, как научил её Герман, хотя очень хотелось похвалиться пятьюстами евро перед родственниками, будто деньги сыпались на неё с неба, но лишь благодарила деву Марию, пославшую такого соседа.

Выпив белого вина, вкусив свежих устриц и не доев суп, Чернопут принял душ, прошёл в спальню, отделанную в бирюзовых тонах, и рухнул на мягкий матрас. Какое-то время он лежал, закрыв глаза, будто настраиваясь на иное восприятие действительности, и убеждал себя, что просто обязан на время забыть, где он и что с ним. Уже засыпая, вспомнил о Маргарите, позвонил ей, чтобы успокоить, но долго не разговаривал:

‒ Я на месте, с домом всё в порядке… Сегодня буду отсыпаться, а завтра займусь делами… Всё…

Следующее утро он начал со звонка нотариусу, с которым имел дело при покупке виллы. Герман очень боялся быть обманутым и был готов на хорошее вознаграждение нотариусу, потому что кого-то ещё, кому мог довериться, в городе не имелось. Волнуясь, он активировал подзабытый номер, моля Бога, чтобы он оказался действующим, и не сразу услышал голос в трубке по-испански: «Алло, алло ‒ говорите, сеньор!» Как мог, Герман сообщил, кто он, несколько раз повторив слово «сделка», и его поняли, ответили на ломаном испано-русском, уточнив адрес: «После полудня могу принять сеньора!» ‒ «До встречи!» ‒ по-русски сказал Чернопут, ругнув себя за недальновидность и лень, не позволившую выучить за последние два-три года хотя бы несколько ходовых испанских слов.

По известному адресу на визитке он выехал заранее, боясь опоздать, разминуться и сорвать все планы. По пути решил, что будет торговаться лишь для вида, если придётся сделать большую уступку, он сделает, ибо затягивать время ему не с руки ‒ не тот случай в его положении. Герман не знал, сколько времени потребует оформление купли-продажи, помнится, он трижды летал, чтобы оформить сделку, а теперь у него нет на такие поездки ни сил, ни времени. Нужно сделать быстро, пусть и за две трети стоимости, а то и за половину. А то западники введут зверские санкции, как они это делают в последние годы, запретят всё, что можно, и тогда конец всему ‒ ложись и помирай. А чтобы успеть, и сделка не сорвалась, надо поступить просто: оформить генеральную доверенность с правом продажи, деньги сразу положить на счёт, и пусть потом, что хотят, то и делают с его «избушкой».

Нотариус, внешне похожий на Чернопута, такой же невысокий и подвижный, только моложе лет на десять и с чёрными смоляными волосами, сразу понял, что желает сеньор из России и написал на бумаге процент от цены, который он может получить за виллу. Герман увидел цифру «60» и почувствовал, что вспотел.

‒ Это же грабёж?!

‒ Плата за скорость…

‒ Тогда хотя бы… ‒ и написал цифру «65».

Нотариус сделал вид страшно обиженного человека и, поколебавшись, положительно махнул рукой, спросил о сумме, какую хотел бы получить сеньор.

Чернопут примерно знал стоимость подобного жилья и то, что сам покупал виллу за миллион евро, поэтому твёрдо вывел сумму «650». Нотариус зачеркнул её и написал «630», сказал «сорри»… И Герман сдался, спросил:

‒ Когда будет сделка?

‒ Завтра утром приеду с риэлтором, он осмотрит виллу, ознакомится с документами, потом оформим доверенность на его имя и тогда поедем в банк, где переведём деньги на счёт сеньора… ‒ нотариус говорил торопливо, путая испанские слова с русским, но понятливо. Поэтому договорились, что завтра утром Герман будет ждать гостей, тогда и решат всё окончательно.

Утром, после осмотра виллы и беглого изучения документов, они поехали в нотариальную контору, из неё с риэлтором в банк, где у Чернопута ранее был открыт счёт, и только после того, как деньги перевели, он подписал генеральную доверенность. Его приглашали отметить сделку, но он отказался, сказав, что завтра, когда передаст перед отъездом виллу и ключи от неё, можно это позволить. А сегодня никак.

Вернувшись к себе, Герман попил сока и упал в одежде на кровать, лежал, наверное, полчаса, прежде чем расшевелился. Есть не хотелось. Вспомнил о тайнике и решил достать его и сразу отвезти в банк, потому что завтра с ним некогда будет таскаться. Он взял в технической комнате лопату и вышел участок, где под одним из персиков хранилась пластмассовая капсула с деньгами, припрятанная на чёрный день, если вдруг случится какая-нибудь заваруха. А чтобы уж совсем не остаться нищебродом, Герман и заложил под молодой персик, посаженный собственноручно, пластмассовую капсулу с деньгами. Поэтому и не разрешал Лионелле ничего делать на участке, единственное, что можно было, ‒ это использовать газонокосилку и поливать: не разводить цветников, не окапывать деревья.

И вот теперь Чернопут, признаваясь самому себе, даже был рад, что пришло время достать заначку, чтобы спать более или менее спокойно. А то уж сколько раз в последние месяцы просыпался в липком поту, и никак не мог остыть и успокоиться, когда приходил жуткий сон о полной потери накоплений. Причины были разными, но разве ему от этого легче?! Нет, нет и нет. Поэтому и металась его душа. Она и сейчас заметалась, когда он копнул лопатой… Холодная мысль кольнула в этот момент: «Вот копну, а здесь пусто!» Но нет, лопата упёрлась во что что-то плотное, и вскоре он увидел тёмно-коричневый футляр, обмотанный скотчем. На душе потеплело. Начал далее окапывать дерево, незаметно косясь по сторонам, а потом, никого не обнаружив, подхватил футляр и пошёл в виллу, где деньги переложил в двойной пластиковый пакет.

Вышел к вызванному такси и поехал в Барселону. Остановился в стороне от банка, а потом скользнул в сверкающие стеклом двери. В рамке за дверью его узнали, но всё равно попросили предъявить паспорт, карточку банка и выложить содержимое карманов на стол. Герман выложил телефон, ключи, пошуршал пакетами, сказал «мани», на что охранники попросили открыть его… Убедившись в ценностях, ему улыбнулись как своему и указали рукой – мол, проходите. Предъявив банковскую карту, он заполнил платёжку, дождался, когда пересчитают деньги, и под улыбчивые взгляды вышел из банка. Домой вернулся никаким. Ничего не соображая, рухнул на кровать и долго не мог уснуть, а проснулся задолго до рассвета. Позвонила жена, тревожно спросила намёком, потому что они договорились не говорить ничего лишнего по телефону, лишь о состоянии виллы:

‒ Как ты там?

‒ Всё нормально… Крышу проверил, не течёт. Завтра или послезавтра буду дома…

Сказать-то сказал, но душу точила мысль: а правильно ли сделал, может сразу надо было перевести все средства в Москву и на этом успокоиться. Но ведь спокойствия до конца не будет, хотя и говорили в стране об амнистии капиталов. Но зачастую говорят одно, а делают по-иному, да и инфляцию никто не отменял. В общем, и так плохо, и так нехорошо. Но как бы ни было, а теперь живи и ломай голову, терзай оставшиеся нервы.