На другой день Чернопуту позвонил Семибратов. Слышать этого толстяка и обжору Герман не хотел, но любопытство оказалось сильнее, и моментально созрел план разговора с недавним недоброжелателем.

‒ Герман Михайлович, рад, очень рад приветствовать вас и поздравить с прекрасным начинанием! Каюсь, я был не прав, когда уж слишком резко отзывался в ваш адрес… Все нервы расшатал, чтобы удержать в узде организацию.  Некоторые прежние расхождения во взглядах мной устранены, и нам ничего не мешает вновь быть любезными друг другу, как в недавние времена… ‒ вкрадчиво говорил Семибратов.

‒ А я ничего и не помню такого… Как говорится, кто старое…

‒ Вот именно, вот именно… Поэтому очень хотелось бы поучаствовать в конкурсе. Ведь важно участие, а не победа, я так понимаю?

‒ Да и победа не помешает, тем более подкреплённая кругленькой суммой. Правда, сам конкурсом не занимаюсь, а ведёт его известный тебе Подберёзов. Посылай ему на электронную почту, указанную в объявлениях, а я, так уж и быть, если ты не злопамятный и с понятием, замолвлю за тебя словечко.

‒ Спасибо, дорогой человек! Я всегда знал, что ты настоящий. Злопамятные ‒ это слабаки. А ты ‒ сила, воин!

‒ Ну, перестань… Не об этом сейчас речь. Надо думать, как прославить наших писателей, чтобы о них знала вся страна, весь мир!

‒ У нас уже есть такой ‒ лучший поэт Азии!

‒ Ага, лучший поэт Азии и пустынных окрестностей… Не будем об этом, мы не из тех, кто любит бросаться высокими словами. Свяжись с Подберёзовым. Он всем пример подал: уже внёс деньги в фонд, но и ты не теряйся!

‒ И сколько же нужно внести?

‒ Пол-лимона внесёшь и будешь на коне!

‒ Не, такой подход не годится. Никакая мне тогда премия не нужна!

‒ Смотри сам, неволить не могу…

‒ Ладно, ты меня тоже извини… ‒ и положил трубку.

Не успел Герман подумать: «Вот скупердяй», как раздался звонок от Семибратова, и он негромко и через силу промолвил:

‒ Ладно, согласен… Пару сотен как-нибудь завезу…

‒ Вот это другой разговор! ‒ не показывая радости, по-деловому похвалил Герман Михайлович.    

Разговор с Семибратовым рано или поздно должен был состояться. Это Чернопут точно знал, учитывая его характер, всегда держащего нос по ветру, не упускавшего и малейшей возможности поживиться. Это и хорошо, что позвонил и тем самым настроил на иронично-шутливый лад. Весёлые и каверзные мысли заполнили душу Германа, когда он возвращался в Жаворонки, где в этот пятничный день должна собраться семья по случаю его юбилея. Это не шутка ‒ 50 лет!

Официальный юбилей будет завтра, и будет его отмечать Герман с женой в кругу деловых людей, а пока они поужинают всей семьёй, а перед ужином Герман поозорует с пятилетней внучкой Виолой, побегает «лошадкой», катая её на спине, попрыгает вокруг пальмы зайчиком, и все будут улыбаться им и хлопать в ладоши: и жена Маргарита, и дочка Ксения да и зять, выпив водочки, перестанет хмуриться и разговорится, а то в последнее время он сделался каким-то другим: прежде обычный мужиком был, а теперь постоянно о чём-то думает. Спросит Герман: «О чём это ты?» ‒ ответит не сразу и туманно, даже скривится: «Не о чем мне думать». Но когда зять притащил домой военную форму с погонами, стало известно, что связался с казаками. Дочь промолчала, будто давно всё знала, а Маргарита вцепилась:

‒ Ну, и зачем тебе всё это? За справу, как у них говорят, денег отвалил немеряно, а мы не такие уж богачи, чтобы ими разбрасываться.

‒ Я, между прочим, и сам работаю… ‒ вспылил зять, и у неё не нашлось слов возразить ему.

А как-то Маргарита услышала, как Семён просил денег у Германа для своей организации. Маргарита в это время случайно оказалась за дверью комнаты, где зять говорил с мужем, и чуть не рухнула, услышав сумму: миллион! Она не утерпела, влетела в комнату, пригрозила мужу:

‒ Если отвалишь такие деньжищи на всяких ряженых, то оба катитесь из дома!

В тот раз Герман замял разговор, сказав жене, что и не собирается никому помогать ‒ ради чего? Но сам на другой день по-тихому отдал зятю сто тысяч и предупредил:

‒ Более не подходи ко мне с такими вопросами! И вообще зря ты с ними связался!

‒ Ну, почему же? Они за Россию бьются, за её процветание!

‒ Мы все за неё бьёмся, только каждый по-своему. У них свой уклад, своя философия, во многом благодаря им Россия прирастала Сибирью и Дальним Востоком ‒ это так, но, с другой стороны, у них явно прослеживается своя особинка: волю они любят, ради неё готовы на многое. Царь в своё время дал им её, освободил от крепостничества, но, как известно, бесплатный сыр только в мышеловке. Так и с казаками: царь им волю, а они за него обязались жизни класть. Почему Троцкий устроил крестовый поход на них после революции?! Да потому, что они демонстрации разгоняли, маёвки, а рабочих нагайками секли.

‒ Но и Родину защищали!

‒ Царя они защищали, участвуя в войнах, а хоть одно сражение самостоятельно выиграли? Всё в складчину, всё с кем-то. Конечно, не отнять их служение царю, но из-за этого гонения на себя навлекли. Доныне плачутся, что, мол, раскулачивали их нещадно! А что, разве крестьянам, а по-казачьи «мужикам», меньше досталось. Просто «мужики» терпеливые, и обиды особо не помнят. Так что всё сложно…

Семён промолчал, лишь подумал: «Тебя самого давно раскулачивать нужно!»    

Недавняя семейная стычка мало-помалу Германом забылась, да и не тот день сегодня, чтобы вспоминать негатив. Вот и теперь, когда застолье успокоилось, шумную Виолку ‒ белую и пушистую, похожую на деда, родители отправили спать, вскоре и сами ушли отдыхать, а Маргарита, убрав со стола и перемыв посуду, не забыла укорить мужа, сказав в тысячный, наверное, раз, что давно пора завести горничную, на что Герман ответил в тысячу первый, что рано им показывать себя сильно обеспеченными людьми.

‒ Не показываешь ‒ спокойнее спишь! ‒ дорогая моя жёнушка.

‒ Ладно, это можно понять и согласиться, а зачем занимал осенью у двоюродного брата тысячу долларов? Что хотел этим показать?

‒ Что хотел, то и показал всей родне, которая, чуть чего, сразу с поклоном: «Герман Михайлович, помогите, одолжите…» И одалживал, и часто не получал возврата. А теперь несколько месяцев никто ничего не просит. А кто и попросит, то легко могу сказать, что сам в долг живу. Временно, но в долг. И напомню о брате, у которого занимал тысячу и пока не отдал.

Маргарита неопределённо покачала головой и отправилась в душ. Понежившись и освежившись, пошла к мужу; наклонившись к ночной лампе, тот читал финансовую газету и отложил её, увидев жену. Когда она улеглась рядом, обнял и вздохнул:

‒ Эх, Рита-Маргарита, роза ты моя благоухающая, неужели я дожил до таких лет?! Даже не верится! Будто вчера бегал по улицам родного села, и вот ‒ будьте любезны: полтинник!

‒ Самый зенит для мужчины. Ты многого добился, завтра все известные люди города будут поздравлять! Разве плохо?!

‒ Наоборот ‒ радостно и почётно! Именно на таких вечерах и сближаются, обрастают знакомствами, налаживают связи. К тому же многих привлекло создание фонда. Вдруг появились те, о ком ранее я и не слыхивал. В том числе из глубинки. Приезжают, просят принять, а после любезного разговора соглашаются стать меценатами. Понять их, конечно, можно. У всех есть родственники, всем хочется отметить либо отпрыска, либо племянника, а то и очень талантливую особу со стороны, чаще всего приближённую коллегу по работе.

‒ Это всегда так… Но ты помни, что у тебя семья. На всех халявщиков благоденствия не хватит.

Соглашаясь, он обнял Риту, поцеловал, прижался к ней и разговор оборвался сам собой.

Если накануне Чернопут был расслабленным, улыбчивым, то наутро сделался энергичным, зарядился крепким настроением, подчёркнуто праздничным. Связался с рестораном, уточнил, всё ли готово, сказал, если появятся вопросы, чтобы звонили незамедлительно. Потом напомнил нескольким гостям, чьё внимание ценил особенно, что без их присутствия торжество не имеет смысла. Когда же он с Ритой начал собираться, зная, что вскоре придёт машина, закапризничала внучка.

‒ Я тоже на ёлку хочу! ‒ плаксиво ныла Виолка. ‒ К Деду Морозу!

‒ Какой Дед Мороз?! Новый год давно прошёл…

‒ Всё равно хочу!

Еле-еле уговорила Ксения дочку, пообещав катание на снегоходе, и тем самым дав возможность родителям спокойно отправиться на свою, как она считала, тусовку. То, что она у них особенная, Ксения поняла года три назад, когда её с мужем взяли с собой, а с Виолкой осталась приехавшая из провинции в гости свекровь. Ксения всего ожидала от собрания, но только не такой нудятины: скучные речи, пузатые мужики, тощие дамы и раздражавшие официанты, стоящие за спиной. Особенно один старался, наливавший и наливавший мужу. Сперва она толкала его коленом, а потом зло зашептала: «Он так и будет наливать тебе, пока под стол не свалишься… Поимей совесть!» И он «поимел» ‒ отправился в курительную комнату, а через десять минут звонит: «Я уже в такси, возвращаюсь домой!» Она ничего не ответила, лишь про себя подумала: «Свинья!» Дня два не разговаривала, но всё-таки смирилась: ну не гнать же его в общагу! Вообще вопросы к мужу всё более накапливались, особенно, когда он становился невыносимым, и Ксения не понимала, как могла втюриться в этого деревенского вахлака по имени Семён?! Жуть, а не имя! А вот втюрилась на первом курсе, а теперь и сама была не рада. Ладно бы в десантника-спецназовца, а то в мотострелка!

Поэтому с памятного похода в ресторан она перестала обременять родителей и всякий раз оставалась дома: сама занималась дочуркой, муж торчал у компьютера, редко пропуская  футбольные трансляции, или пропадал у казаков.