Очнулась Надежда от леркиного голоса. Ярко светило солнце, как будто водопад апельсинового сока беспрепятственно вливался через стекла, разлетался на мельчайшие частицы и окрашивал стены, простыни, лица больных. Словно кто-то очень великодушный и добрый окрасил палату в теплый свет. Апельсиновый сок был всюду: в воздухе, на поломанных тумбочках, на оборванных халатах больных, на противных грушевидных плафонах. Почему-то тянуло на сказки. До жути, до обморока. Хотелось подальше, подальше от реальности, чтобы Дед Мороз увез Надежду в волшебную страну Апельсинию. Разлитое по всей палате солнце привносило ощущение новизны, радости и главное — жизни! От этого на душе у больной стало легко и покойно.

Лерка была в ударе. Во всяком случае, так показалось Надежде, попавшей на время в страну Апельсинию. Она не хотела вспоминать, чем закончилась бессонная ночь. Женщина пощупала правый бок — катетер стоял на месте. Кто и когда ставил его, больная помнила с трудом. Кажется, это был Денис Маркович, и дело происходило в перевязочной. Отчетливо она помнила только, как очнулась от нашатыря, который дала ей понюхать Шурочка.

— Ну что, будем жить?! — играя ямочками, спросила медсестра.

Глядя в эти распахнутые, доверчивые глаза, Надежда успокоилась и снова провалилась в нирвану.

Надежда пыталась связать воедино это солнечное утро и леркин голос. Такой необыкновенно ясный день она здесь встречала впервые; до этого небо все время было обложено плотным занавесом грязных туч. И поэтому связь между этими двумя явлениями явно существовала. Как будто это Лерка подарила ей водопад апельсинового сока. И действительно, от нее — от ее окна — идет водопад спасительной влаги. Они в эту ночь обе были по ту сторону жизни, и это еще больше привязывало Надежду к девочке.

По мере того как больная слушала Лерку, боль притуплялась. Ее голос казался подобием глотка свежего воздуха в душной камере преследовавшего сна. Надежда радовалась — вот что значит молодой организм: уже и в себя пришла после операции. Женщине было нестерпимо жаль, что девочку уже привезли. Она так хотела встретить больную в новой для нее жизни (пусть осужденная и не видела того из-за наркоза), но Лерку уже привезли.

В дверях появилась Лариска. Она смолила, как последний сапожник, и половину времени проводила в курилке, выглядывая через приоткрытую дверь за движением в коридоре. За подопечную она была спокойна: куда, мол, денется после операции, да еще исполосованная ножом и привязанная к капельнице.

— Ну, Вы вчера всех напугали! — обратилась она к Надежде. — А мы слышим, что-то валится. Глядь, а это Вы.

— Спасибо, что подобрали, а то и сейчас бы там лежала, — пошутила Надежда.

— Как себя чувствуете?

— Нормально. Буду жить, — Надежда почему-то захотела отвернуться к стенке, чтобы не видеть эту сытую гром-бабу, но надо было лежать на правом боку. Как она сейчас понимала эту обиженную жизнью девочку, с которой сроднилась болью.

— К Вам тут с утра Владимир Михайлович прибегал.

— Да что Вы? — удивлению Надежды не было конца. — Я думала, он до обеда будет дома высыпаться. Целую ночь ведь глаз не смыкал.

— Да что Вы! Он домой и не уходил. Немного подремал у себя в кабинете и вновь — на обход.

Лариска сменила голос, перейдя на низкие ноты.

— Вы, конечно, того... Могли бы и по статье за укрывательство пойти.

Надежда вопросительно посмотрела на стража порядка.

— А что, — методично продолжала охранница, — скажете, не прятали ее? Может, и не хотели, но вышло как раз именно так...

Надежда не желала спорить с военизированной особой. Разве таким понять арестантов, которых они и за людей-то не считают. Внимание больной привлекла аккуратно заправленная постель Ванессы Розальевны.

— А куда это наша новенькая подевалась? — поинтересовалась она.

— Дак соседка моя не может из общих тарелок исть. Она и ушла отпущенная. Че ж, у людей дела. Новый Год скоро. Эт мне идти некуда. Вота и лежу, — спокойно зевнула Клавка.

«Счастливая, Клавка! Она маялась только со своей болью, чужая была не для нее», — подумала Надежда.

По мере того как Надежда отходила от тяжелой ночи, впечатление о хорошем самочувствии Лерки рассеивалось. Почувствовав это, больная, придерживая катетер, заваливающейся походкой подошла к кровати осужденной. На лице Лерки не было ни кровинки. Казалось, девочка-подросток через силу выдавливала слова, чтобы как-то взбодрить себя и не выглядеть страдающей в глазах ненавистной охранницы. Ее расплывшаяся улыбка была сродни нарисованной гримасе шута: безысходная грусть таилась под ней.

— …люблю кататься на цепочках, — осужденная перевела дыхание. — Вот выйду, сяду на цепочки и… полечу… Ну, что вы на меня так смотрите? — девушка отвернулась к окну, казалось, что она глотает слезы. — А еще я люблю мороженое в вафельных стаканчиках… как на Арбате… Вафли не такие… а хрустящие... А еще…

В палату заглянула буфетчица Зойка. Казалось, само имя — звонкое и легкое — молодило эту уже совсем немолодую женщину, но она так не считала и пыталась выглядеть младше своих лет с помощью косметики. Зойка сверкнула вызывающими ярко-синими тенями. Щеки, как всегда, горели свекольным румянцем.

— Обедать бум? — с юмором поинтересовалась Зойка. — Сколько вас тут осталось?

— Я первая, — отпарировала Лерка, пытаясь приподняться, и тут же упала на подушку.

— А что, уже обед? — удивилась Надежда.

— Для кого обед, а для Вас, стало быть, завтрак. Всего трое. Этой девушке, — показала Зойка на Лерку, — есть нельзя, а остальные все на обед. Сами!

— Как нельзя?! — возмутилась Лерка.

— Ты после операции. А операционникам только на второй день кашу можно.

— Гм, тогда мне харчишки на стол складывайте, чтобы паек не пропадал, — вполне серьезно попросила арестантка.

— Ты что сюда отъедаться прибыла? Паек пожалуйте нам. Мы при исполнении.

— А харя не треснет? — резко выпалила Лерка.

— Не переживай, зашьют. Тебе же зашили.

Лерка была не в силах тягаться с этой бабой, полной кипучей энергии. Она отвернулась к окну, что-то бурча себе под нос. Зойка скрылась за дверью. По прощальному сверканию ее ярко-голубых теней можно было безошибочно понять, что обед охраннице она даст только после особого распоряжения Плетнева.

***

В палату вошла Светлана Викторовна. Она, как всегда, была подтянута и собрана. Капитанша обратилась к подчиненной, как будто то, что она говорила, никак не касалось осужденной.

— Я сейчас договорилась с доктором. Он скоро придет, посмотрит, а там и собираться будем.

— Ура!!! — Лариска, как девочка, запрыгала так, что ее гимнастерка чуть не лопнула на груди.

— Как собираться??? — опешила Лерка. — Так ведь это... швы надо снять. Снимают ведь на пятый день.

— А для чего у нас врачи? Операцию не делают, а рану обработать — пожалуйте!

— Так ведь это не рана, Светлана Викторовна, — жалобно обратилась к охраннице по имени-отчеству осужденная. — Это швы!

— Да выдернут твои нитки, выдернут. Не переживай! Ну ты сама подумай, кто возле тебя все это время будет плясать? У нас на Новый год самая работа. Двойной конвой и так далее. Того и гляди, чтоб не сбежали, не передрались. Сама знаешь…

— Так что радуйся — дом родной ждет! — многозначительно произнесла Лариска.

Эти слова подстрелили Лерку на лету. Она натянула одеяло до самого подбородка, как будто защищаясь от этой недоброй вести, сжалась и, казалось, утонула в этой огромной белой кровати. Энергия жизни, еще теплившаяся в измученном теле, словно иссякла. Уже было не узнать ту Лерку, которая только что собиралась в планах на Арбат и даже на саму Луну. Известие о скорой выписке обрушилось на нее внезапно и совершенно сбило ее планы на счастливый Новый год, встреченный на свободе.

Пауза затянулась, и в нависшей густой тишине почувствовалось приближение грома и молнии. Но этого не случилось. Лерка заговорила каким-то чужим голосом, словно выходящим из подземелья.

— Позовите врача! Мне плохо...

Лариска гоготнула, как базарная баба.

— Врача! Врача! Мне плохо! — вступив в роль бибабо, передразнила больную охранница. — Знаю тебя — сейчас наркоту начнешь требовать. Плохо ей, видите ли. Сама хотела этого, так что терпи. А то чуть что — коли их.

Лерка ничего не ответила. Она только накрыла лицо одеялом. Надежда молча вышла за врачом.

***

На сегодня были отменены запланированные операции, но они все-таки были. У Карповича из первой палаты открылось кровотечение; прибывшему ночью подполковнику надо было срочно удалять желчный; Ледковскому стало хуже, и решили делать повторную. И это, не считая «гнойных» больных, которых перед новогодним перерывом надо было тщательно обработать. Отделение опять бурлило, выходило из берегов. Владимир Михайлович после бессонной ночи вновь взялся за скальпель. Многие из дежуривших ночью врачей были в отгуле. Отсыпался после тяжелой смены и куратор третьей палаты Денис Маркович, поэтому к Лерке пришел Олег Витальевич.

Олег Витальевич раньше работал в отделении оперирующим хирургом, даже защитил диссертацию, но со временем от побочного действия наркоза сердце стало подводить, и он ушел в поликлинику. Когда случались наплывы, его приглашали на помощь. Развивающийся артроз не отличал его особой живостью, но высокий профессионализм ставил хирурга в один ряд с лучшими врачами отделения.

— Доктор, скажите, а как насчет выписки? — не дождавшись окончания осмотра, спросила Светлана Викторовна.

— Не думаю. Нет.

— Хорошо, а может быть, нам взять ее по подписке? На свой страх и риск, как говорится. Я же не могу здесь бесконечно держать конвой. Сейчас нам перед праздниками каждый человек дорог, — не отступала старшая по званию.

— По подписке детей из лагеря берут. Мамаша нашлась!.. — злобно пробурчала Лерка.

— О чем Вы говорите?! Я смотрел карту больной. У нее тяжелый случай. Так что торопиться не будем.

Напористость капитана дала осечку.

— К себе привезете, а дальше что? Может быть, ей повторную операцию придется делать или переливание крови? Никаких подписок. Даже слушать не хочу. Я и так иду вам навстречу. По-хорошему, вашу подопечную надо держать в реанимации.

— А обезболивающее можно? — жалобно попросила Лерка. — О-о-очень болит…

— Ага, сделайте ей, доктор, полную задницу, — не выдержала Лариска.

— Это само собой разумеется. Как положено, — не обращал внимание на язвительность охранницы Олег Витальевич, выдавая свое излюбленное «как положено».

Дверь за Олегом Витальевичем закрылась.

— Я остаюсь! — срывающимся голоском произнесла Лерка. — Вот вам! — и она показала блюстителям порядка два сухоньких кулачка.

— Да по нашей героине и не скажешь, что она перенесла тяжелую операцию, — заметила Светлана Викторовна. — Скребкова! Твое счастье, что у тебя была о-о-о-чень тяжелая операция. Но по возвращении на зону, слышишь, на зо-ну, — грозно добавила она, — мы поговорим о твоем поведении.

— А мне все равно… Мне жить тошно…

Лерка сказала это так грустно и обреченно, что у всех присутствующих не хватило духу ей ответить, даже, к удивлению, той же Лариске.

— Воды, — глухим голосом попросила больная.

Надежда протиснулась между охранницами. Она хотела приподнять голову Лерки, но та была очень горячей и непослушной. Тонкие струйки воды стекали по шее арестантки. Пришлось следовать испытанному ранее способу — давать воду через ватную палочку. Надежда вспоминала себя после операции, как она хотела пить, и ничего не получалось. Чтобы утолить жажду, ей приходилось вот так же сосать этот противный ватный тампон. Благо тогда она лежала в реанимации и рядом было достаточно медсестер.

— Фу, какая гадость! — ответствовала Лерка, но продолжала сосать ватную палочку. — Это только мне так или всем?

— Все через это прошли. Все. Так что терпи!..

Насытившись немного водой, больная закрыла глаза и отключилась.

***

Больничные легенды — это особый вид устного народного творчества, справедливо именуемого фольклором. Они передаются от выписывающегося к вновь поступающему, и даже новичок уже знает, чего следует ждать от того или иного медработника: кого можно взять жалостью, с кем нужно держать ухо востро, а кого достаточно просто чем-либо подмаслить или припугнуть (бывает и такое). Еще не зная медицинского работника, у больного складывается стереотип, который лишь редко меняется при личном контакте. Больничные легенды схожи со школьными, имеют неотъемлемые прозвища и клички с тем лишь различием, что их творцы не глупые мальчики и девочки, а больные тети и дяди, что для героев легенд — хрен редьки не слаще. Герои легенд, будь то врачи или медсестры, забывают о жизненной потребности людей в легендах. Они даже не догадываются, что их жизнь, в том числе и личная, под строгим наблюдением людей, справедливо называемых больными. Казалось, если больной, то что с него взять? Еле ходит, шатается. Ан нет… Вот уже и легенда — неотъемлемая часть истории — пошла за пределы больничных стен, уже вовсю гуляет по городу, делая кому-то славу, а кому-то принося бесславие.

Выздоровление во многом зависит от назначений врача, однако день в больнице все-таки проходит под знаком медсестры. О медсестрах не меньше, чем о врачах, ходят легенды, и они будут живы, покуда стоят больничные стены. Если лечащий врач каждый день один и тот же, то медсестры появляются раз в четыре дня. Подумайте! Только один или два раза в неделю! Прихода любимой медсестры иногда ждут с бόльшим нетерпением, чем врача. В этот день все по-другому: и уколы не такие болючие, и еда вкуснее, и день покороче. У каждого больного своя любимая медсестра. Но если случалось такое, что была нелюбимая, то не любили ее всем отделением.

Сегодня дежурила Татьяна Андреевна. Несмотря на свой солидный возраст и огромный опыт работы, она обладала такой нелюбовью к своему делу, к надоедливым больным, что приходилось только удивляться, как она до сих пор еще работает. Ее боялись все больные отделения. Ходили слухи о ее «тяжелой» руке, о том, что после уколов, сделанных этой грубой женщиной, возникают воспалительные процессы, иногда даже прибегают к хирургическому вмешательству.

Но боялись Андреевну не только больные. Каким-то невероятным образом она знала, какой «скелет» хранится в шкафу практически каждого медика, и могла в любой момент припомнить это. Спорить о чем-то, перечить ей было только себе во вред. Всегда официальная и такая правильная, Андреевна не могла и представить, что другие способны обладать иным видением решения определенной проблемы. «Разговор по душам» в общении с ней коренным образом отсутствовал. Говорили, что если попасться ей на язык, то можно вылететь из отделения. Сама Татьяна Андреевна, к большому удивлению всех, умело могла выйти сухой из любой конфликтной ситуации. Сказывался все-таки большой опыт… Возможно, поэтому или просто из-за острой нехватки кадров она преспокойно отработала в отделении всю жизнь.

Причину вздорного характера медсестры видели в несложившейся личной жизни — оба мужа погибли: один от вина, а второй под колесами автомобиля. Она говорила, что во всем виновата свекровь от первого брака, которая была колдуньей и заговорила ее. Многие из тех, кто когда-то жалел Андреевну, через некоторое время начинали утверждать, что она, мол, сама довела своих мужей до погибели. Одним словом, женщина-вамп.

Вот и сегодня, чтобы сделать укол Лерке, Татьяна Андреевна даже не попробовала ее разбудить. Она повернула ее на бок и ширнула острую иглу. Больная с плачем взвизгнула, а после разразилась протяжным горьким воем. Так скулят битые собаки, когда на громкий рык у них уже не остается сил.

— Фу-ты, нечистая! — перекрестилась Клавка.

Надежда возмутилась, но медсестра только махнула рукой и, понимая свою промашку, гоготнула:

— Вы знаете, почему коров током убивают? Не знаете?.. Вот то-то… — довольная знанием дела, отреагировала на плач Татьяна Андреевна. — Чтоб в них не успел выработаться этот... Фермент такой есть. Как его… Вот голова — садовый веник.

Никто не мог понять, причем тут коровы, тем более которых убивают. Где связь? Но спорить с медсестрой не стали, желая поскорее освободиться от ее неприятного общества.

— Тихо, тихо, Лерочка, — поглаживала пострадавшую Надежда.

— Сама корова! — полетели вслед Андреевне слова Семеновны, после того как та закрыла дверь. — Хорошо, что еще иголку в заднице не оставила. А то был случай до меня. Рубанула мужику — половина иголки так и осталась торчать.

— И что с мужиком? — удивилась Лариска, далекая от больничных легенд.

— Что? Резали. До сих пор лежит. Ну, этот... Прокопыч из второй.

— Да что вы?! — неожиданно воскликнула Лариска, и Надежда начала сомневаться в ее бесчувственности.

После того как плачущая Лерка уснула, за анализом крови пришла дежурившая пенсионерка Павловна. Она долго сквозь толстые линзы очков изучала вены подопечной, пытаясь отыскать нужную. Сделав разбуженной Лерке трясущимися руками два неудачных прокола, она обратилась к известному мастеру по венам Фабержацкой, которая работала в гнойной половине отделения. После бессонной ночи та после обеда вышла на работу — зарплата требовала.     Фабержацкая была, как одноименное произведение искусства — яйцо Фаберже. Такая же гладкая, блестящая и гламурная, как будто с обложки новомодного журнала. Ругая про себя беспомощную пенсионерку, она, быстро изучив пунктирные вены Лерки, сделала удачный прокол с первого раза. Все это время Лерка не проронила ни слова, молча претерпевая экзекуцию над собой, как будто то, что делали с немощным телом, совершенно ее не касалось.

После ухода дневного медперсонала Лариска расслабилась и, облокотившись на спинку кровати осужденной, захрапела. Сказывалась бессонная ночь. Охранница выдавала такие сладкозвучные рулады, что в палату то и дело заглядывала испуганная медсестра. По глазам Татьяны Андреевны можно было понять, что это где-нибудь да «выстрелит», если не сейчас, то время спустя.

Лерка от такого шумного соседства проснулась, и ей уже было не до сна. Она сквозь боль пыталась передразнить стража порядка, корчила смешные рожицы, и Надежда давала волю смеху, чтобы хоть как-то подбодрить больную.

Несмотря на то что улыбка Лерки была вымученная, а голос временами дрожал, Надежда успокаивала себя мыслью, что больная поправится, и тогда радость будет настоящей и улыбка тоже настоящей. Женщина пыталась отогнать от себя плохие мысли, которые то и дело приходили к ней. Как хорошо: вот она — Лерка — жива и невредима. Перенесла сложную операцию, отошла от наркоза и борется за жизнь. Дай Бог, обойдется без осложнений. На душе у Надежды становилось тепло и уютно. Так бывало на работе, когда в их тесной лаборатории при литейном цехе все вместе собирались на праздники, пили за ферриты, перлиты, ледебуриты и т.д.

— А что ты ждешь от Нового года? — неожиданно вдруг спросила Лерка.

— Я?! — Надежде не хотелось открывать свои заветные желания. — Мне много чего хотелось...

— Гм, много... И ты веришь, что все исполнится?!

— А как же без веры?

— Наивная... — сказала, как отрезала, Лерка. — Ну верь, верь...

Надежда не придала этому особого значения: ребенок устал, перенервничал. Попробуй переживи, что выпало на ее долю. Она с радостью делала все, о чем ее просила эта незнакомая девочка, ставшая близкой, родной: поправляла подушку, одеяло, давала воду через ватную палочку. Единственное, что она не могла сделать, – это дать ей еды, которую она так просила. Надежде не верилось, что уже не ей помогают, а она кому-то оказывает помощь, кто-то другой нуждается в ее поддержке. Она уже не чувствовала своей боли, а была всецело поглощена болью другого человека, страдала, сочувствовала, думала, как избавить его от мук.

Она вспомнила, как во время похода они вместе с Пашкой хлопотали у костра, как так же, отдавая чуточку себя для других, она получала огромное удовольствие. Река Черемош очень быстра, извилиста, имеет много порогов и быстрин. Но категория сложности не такая высокая, поэтому сюда можно привозить обкатанных новичков, таких как они, чтобы в дальнейшем был шанс на участие в более сложных и рискованных походах. На Черемоше можно с ветерком прокатиться на быстрине, отдохнуть в заводи, покрутиться в пенной «бочке» и попасть в улово. Одно, что нельзя здесь делать, — это расслабляться.

Сюда за опытом, да и просто отдохнуть приезжали туристы не только из разных дружественных республик, но и из других стран, особенно соседских европейских: Польши, Румынии, Чехословакии. «Природные достояния земли принадлежат всему миру», — так любил говорить неутомимый Николаич.

Дойдя до порога Дедов локоть, группа остановилась, и туристы поочередно начали вновь и вновь сплавляться по реке. Катамаран крутило, как щепку, не говоря уже о байдарках, которые иногда исчезали под гребнем волны и, казалось, больше не покажутся. После переворота Надежда панически боялась порогов, тем более такого бурного и непредсказуемого, как этот. Но на капитанское место сел сам Николаич, и Надежда успокоилась и разулыбалась на все тридцать шесть. Их «Таймень» то подбрасывало вверх, то кидало вниз в какую-то пропасть, но вновь, как непотопляемая рыба, лодка была на плаву.

Ночь решено было провести на острове, который располагался сразу после основного порога, за крутым поворотом реки. Палатки поставили со стороны течения. Надежда спала всю ночь с чувством, что эта гремящая дорога воды и камней проходит по ней. На следующий день группа не могла тронуться из-за дождя, который длился практически целый день. И надо так случиться, что в этот день назначили дежурным по кухне экипаж Надежды. Она и не знала об этом и приступила к работе, когда костер, несмотря на дождь, вовсю дымился. Возле костра крутился Пашка, которого назначили помощником к ее капитану Петровичу. Мужчины, заботясь о даме, велели Надежде ступать в палатку, но она ни в какую не соглашалась.

Несмотря на неутихающий дождь, это было прекрасное время! Струйки дождя текли по лицу, и уже не понять, не разобрать, что это совсем не дождь, а слезы счастья, которые не надо скрывать. После обеда дождь перешел в ливень, потом ненадолго затих, а к вечеру опять припустил. Так они втроем целый день боролись за огонь, кашеварили, как могли, и благополучно отдежурили, помогая друг другу, подбадривая шутками и анекдотами.

В перерывах между готовкой они собирались в большой палатке, и гитара пускалась по кругу. Капли воды не переставали тарахтеть по брезенту, а внутри палатки было тепло от людских сердец и от жарких песен.

Позже, когда Надежда, как «Таймень», носилась по инстанциям, чтобы спасти сына, потом — чтобы вылечить себя, она вспоминала тот день у Дедова локтя. Сколько тогда радиации вылилось на их голову! Даже представить страшно... Она пыталась вырваться из этого рокового кольца, предназначенного судьбой, но, как остров, к которому они причалили, оставалась окруженная водой-бедой. По возвращении из похода Надежда смотрела телевизор и уже знала об опасности, которую таят радиоактивные осадки. Но даже тогда не придавала должного значения роковому слову «радиация», разрушившему не одну жизнь.