Естественно, что это стало одной из главных причин нашей последующей некоторой дистанции с Людмилой.

Саша произвел на меня поначалу впечатление надломленного человека, не лишенного мужских рыцарских порывов и внутреннего изящества. И только со временем это первое впечатление скорректировалось. Закончивший Биробиджанское художественное училище, а затем Харьковский театральный институт, он был, безусловно, человеком разносторонне-одаренным, что подтвердили его постановки в ТЮЗе и драмтеатре.

Лучшие его спектакли «Замечательная влюбленная» У. Шекспира, постановки по книгам В. Распутина, пьесам А. Вампилова и В. Гуркина надолго запоминались зрителям. До Иркутска он работал в разных театрах нашей огромной страны. Одно время стажировался в БДТ у самого Товстоногова, который выделял его среди других, и это сулило ему в будущем многое. Но во время жесткой советской цензуры, работая на Сахалине, прочел запрещенную книгу – «Собачье сердце» Михаила Булгакова. Доверчиво поделился с кем-то своим душевным потрясением, отдал эту книгу другому. На него донесли, исключили из партии «за недоверие», запретили постановки. В ту пору, похоже, он и запил, страдая от этого периодически уже до конца своего земного пути, который оборвался (уже без Людмилы, ранее его ушедшей) так нелепо.

Избалованный вниманием талантливых актрис, которые в любом театре зависят от главрежа, поначалу он довольно небрежно относился к «моей» Стрижуле, что, конечно же, возмущало меня, хотя с годами он смог и полюбить, и оценить по-настоящему верную спутницу своей непростой жизни. Это и понятно: с той жертвенностью, которая жила в ней, не полюбить ее было невозможно.

А как сама Стрижуля, наконец-то дождавшаяся с в о е г о мужчину, любила его!! Это было нечто! Ничего подобного я не видела в своем окружении. В одну из последних встреч на их даче в Култуке, провожая меня, она сказала: «Ты говоришь, что я выгляжу хорошо? Знаешь, я же давным-давно вся седая…»

Александр Валерьянович и его – годами вызревающая любовь к ней – достались ей нелегко. С самого начала их совместной жизни она отдавала ему всю себя без остатка и постоянно, упорно боролась за него. Только театр – по затрате ее душевных сил – мог соперничать с ним. Иногда мне казалось, глядя на нее, уже замужнюю, что все звезды, все планеты вращаются только вокруг ее «Сашеньки», который заменил ей всех и вся. Он был для нее и малым ребенком, и другом, и мужем, и режиссером, которого она, как дорогого ей человека, пронесла через всю остальную жизнь на своих плечах. И донесла-таки, с верой в него, до звания заслуженного деятеля искусств, до лучших его постановок по Вампилову и Распутину, в которых он в свою очередь, как талантливый режиссер, смог раскрыть на сцене все богатство и глубину ее артистической натуры, и ее редкий трагикомический дар. Этот союз благодатно сказался на их творчестве, лишний раз подтверждая ту истину, что браки совершаются на небесах.

Обвенчались они тихо, в храме Михаила Архангела, уже после того, как вместе прошли многие семейные испытания.

 В Иркутск Ищенко был приглашен на разовую постановку спектакля «Пора тополиного пуха». После премьеры он уезжал в Семипалатинск, куда был приглашен на должность главного режиссера. Вместе с ним уезжала в новую замужнюю жизнь и моя забубенная, несравненная «подруга юности беспечной».

Отрывать ее от сердца было больно, тяжело и страшно. Обнимаясь на железнодорожном вокзале и подбадривая друг друга, мы думали, что расстаемся, быть может, навсегда. Все было смутно и тревожно. Я оставалась одна с ребенком, без ее неизменной, жизнестойкой поддержки. Сложится ли ее семейная жизнь, там, вдали, тоже было непонятно…

Протяжно, сипловато просвистел паровоз, состав тяжело содрогнулся и, громыхая на стыках, пошел, уплывая в неизвестность, пока последний вагон не превратился в маленькую, тоскливую, черную точку. Теперь, на осиротевшем перроне можно было никого не стесняясь, вволю поплакать…

Ведь вслед за ним уплывала в неизвестность счастливая пора нашей закадычной дружбы и нашей беспечной юности, которая не повторится уже потом никогда в моей жизни.