Охотники говорят, что глухари, когда токуют, поют так самозабвенно, что  ничего не слышат. Стоит глухарю закончить песню, слух обостряется так, что улавливает звук хрустнувшей ветки за сотни метров. Если опасности не предвидится, глухарь снова весь уходит в любовную песню, отключая слух. В такой момент к нему и подкрадывается человек с ружьём.

Генка токовал! Во время прогулки на лыжах ему удалось поцеловать Алёнку, как теперь называл он девушку. Случилось это в тот момент, когда она упала. Но не ушиблась, а, смеясь, лежала в снегу. Он залюбовался ею. А потом, скинув лыжи, завалился в снег рядом.

Лыжная прогулка запечатлелась в памяти какими-то клипами: то перед мысленным взором петляла меж деревьев лыжня, то вырисовывались сосны с белыми пуховыми платками на раскидистых ветвях, то дразнились торчащие из-под снега заиндевевшие метёлки тростника. И удивлялся собственному открытию: почему раньше никогда не обращал внимания на эту красоту? Природа существовала, как само собой разумеющееся. Сосны, как сосны, ёлки, как ёлки, а уж всякие там метёлки – и вообще не замечал. Растут себе и растут, лишь бы под ногами не мешались.  Откуда это теперь к нему пришло? Может быть, стал смотреть на мир Алёнкиными глазами? Это ведь она умоляла: «Ты только посмотри!..», «Ты только взгляни!..». Может, владеет какими колдовскими чарами? Почему ему всё время хочется слушаться её? Во всём! Такого с ним ещё никогда не бывало!

По пути домой держались за руки. Хотелось касаться друг друга хотя бы кончиками пальцев. А когда пили на кухне чай, прижимались друг к другу коленями. Потом, пока Мария Филипповна, навещала подругу, слушали музыку у Генки в комнате. И снова целовались и нежно гладили друг друга руками, как это делают незрячие люди, постигая незнакомые предметы. Но раздеть себя Алёнка не дала. Он не упорствовал. Всему своё время.

Неделя прошла в любовном упоенье. Рабочий день казался вечностью. Разбирая ноты, Генка напевал себе под нос песни, в которых пелось о любви. Как выяснилось, знал он их немало. Работницы ДК перемигивались. Но его это не задевало. Пусть тешатся. Женщины были значительно старше его. И относились к нему, как к сыну. А вечером во всю прыть нёсся домой. Алёнка успевала отработать домашние задания  на скрипке до его прихода. Ужинали вместе. Обычно он, Генка, приносил какие-нибудь полуфабрикаты. А после ужина шли за родниковой водой. Сразу за родником начинался ельник. Закопав пустые канистры в снег, они шли вглубь по тропинке до тех пор, пока город совсем не скрывался из виду. И, прислонившись к шершавому стволу ели, целовались, до одури, до опьянения, до дрожи в ногах. И падали в снег, и снова целовались. А потом, смеясь, отряхивали друг друга. Домой возвращаться не хотелось. При бабушке Алёнка заходить в его комнату стеснялась. Зато на кухне могли сидеть до полуночи. Счастливее времени в Генкиной жизни ещё не бывало. Напрочь забыл про дядю Фёдора и его планы. Но однажды позвонил Сенька. Звонок этот сразу отрезвил опьянённое любовью сознание, словно кто-то грубо потряс его за плечи, выводя из состояния блаженного сна.  

— Я глушитель достал. И с ямой договорился. Помоги поставить.

Когда загоняли машину в гараж, Генка внимательно осмотрел все углы. Всё на своих местах. Может, дядя Фёдор и не делал запасных ключей? Но, как ни успокаивал себя, страх за мать не проходил. И сон тот нет-нет, да и вставал перед глазами.

Поставив машину, пришли попить чаю. Мать обласкала его счастливым взглядом. Ещё бы! Трезвый. Господи! Много ли ей для радости надо!

Налила тарелку грибного супа, потом разогрела котлеты. Села за стол, подпёрла руками подбородок. И залюбовалась ими с Сенькой, переводя счастливый взгляд с одного на другого.

— Спасибо, мальчики. Завтра поеду на машине. После работы продуктов закуплю. И тебе, Геночка, привезу.

— Не надо. Я сам куплю.

И снова этот холод у пупка. И не до котлет уже. А когда Сенька вышел, Генка, как бы, между прочим, тихо предложил:

— Мам, а что, если нам замок на гараже поменять?

— Зачем? — удивилась она. — У папы отличный замок поставлен. Сеня его почистил и маслом смазал.

— Я слышал, много машин угоняют из гаражей. Давай второй поставим.

— Кому наша машина нужна? — отмахнулась она. — Угоняют новые. Котлеты-то чего не съел?

— Не хочу!

— Тогда компот пей.

И снова на него напала немота. Эх, ма! Наивная! Стал одеваться.

— Да, кстати, как у тебя с дядей Сашей? Ходит к тебе?

Она даже растерялась и залилась краской, как школьница.

— Нормально. Видимся. Что ты всё про него?..

— Вообще-то, он хороший дядька. Я зря на него тянул. Привет передавай! Ну, я пошёл? — Оглянулся, но взгляд спрятал куда-то под резиновый коврик: — Ты помолись за меня! Ладно?

Чувствовал, что крестит его спину. А под коленями снова противная дрожь. Да что же это такое?!

Пришёл домой, завалился на постель поверх покрывала, не в силах раздеться. Взглянул на икону Богородицы, что мать повесила в углу комнаты. Хоть бы молитву какую знать, что ли! Господи! Помоги ты мне! Отведи беду!

Бывает в природе тревожное затишье, перед грозой, перед бурей. На какой-то миг замолкает всё живое: ни щебетанья птиц, ни шелеста листвы, ни гула ветра. Словно сама природа, затаив дыхание, ждёт Божьей милости в минуту серьёзных испытаний. И они грядут, медленно, угрожающе, неотвратимо…

Генка каждый день теперь после работы, как верный пёс на службу, бегал к гаражам. На глаза матери и Сеньки не показывался. Уезжал к себе только после того, как мать, поставив машину в гараж, заходила в подъезд. Покидал караульное место не сразу. Ждал, когда загорится  в кухне свет и мать задёрнет на окне штору. Только тогда, зажатая в клещи тревоги, Генкина душа, наконец, расправлялась. Дышать становилось легче. И всё ещё деревянные ноги несли к троллейбусной остановке. Лена, конечно, замечала его беспокойство. И как-то даже осторожно спросила, всё ли в порядке дома? Он долго молчал, не зная, что ответить. Обманывать Лену не хотелось. Казалось, что она, как и мать, одним своим взглядом, как рентгеном, могла просвечивать все потаённые мысли.

— Знаешь, Лен, ты пока меня не спрашивай ни о чём, ладно?  Я потом тебе всё объясню. И не держи в голове плохого. Я после работы к матери, домой, хожу. Что-то нездоровится ей...

Девушка как-то неуверенно кивнула. И больше вопросов не задавала. Бывают же такие понятливые…

В пятницу вечером Генка пришёл на своё сторожевое место раньше обычного. Сердце подсказывало, что сегодня должно что-то произойти. И предчувствие не обмануло. Из-за кустов было отчётливо видно, что снег у ворот гаража изрядно примят. Почувствовал ползущий по спине холодок страха и понял: внутри засада. Но мать, конечно, не обратит на следы никакого внимания. Ей и в голову не придёт! Сердце в груди забилось так гулко, что казалось, стук этот слышит вся Вселенная. Что делать-то?! Вызвать милицию? А вдруг это посторонние следы? Время уж прошло много. Скорее всего, на испуг брали, с этими ключами.  Пока решал, что делать, дверь гаража осветилась ярким светом фар. Мать! Одна! Хлопнула передняя дверка. Она, как всегда,  быстро вышла из машины. Генка что есть сил рванул к гаражу. "Мам! Стой! Не открывай!" Не слышит, что ли?! Вот уже повернула ключ, и замок  упал в снег. И тогда Генка, легонько оттолкнув мать в сторону,  как на амбразуру, спиной налег на ворота гаража. "Беги!!! Мамка! Беги!" И в тот же миг почувствовал сильный удар железной скобы в спину и острую боль под правым ребром. В голове мелькнуло: "Нож или шило?!" Мать оторопело отпрянула назад и, в ужасе прикрыв рукой рот, ошеломлённо смотрела на выбегающих из гаража парней. "Звони в милицию!" — бледными губами прошептал Генка, медленно оседая в истоптанный снег. Слышал удаляющийся топот ног, крик выскочивших из дома соседей.  Где-то в толпе мелькнул волчий взгляд дяди Фёдора. «Гад!!!» — пронеслось в голове.  А мать, склонившись над ним, старательно зажимала рану рукой и дрожащим голосом шептала: "Геночка! Сыночка! За что они тебя?!!" Почувствовал на своем лице прикосновения ее мокрых от слез губ. Захлестнуло волной давно забытой нежности. И, кажется, даже боль немного отпустила. С трудом открыл глаза и хрипло прошептал: «Не плачь, мам! Теперь все будет хорошо! Ты только прости меня, ма!...»  И стал проваливаться в какое-то небытие. С усилием разомкнул смыкающиеся веки и увидел над собой порхающих бабочек, необыкновенно больших размеров... «А бабочки-то откуда здесь взялись?» - мелькнуло в угасающем сознании. И тут же пронзило: не бабочки, ангелы! А это что за женщина? Серьёзная, белокурая. Нет, не иконописный образ, живая и реальная, возраста матери. Похожа на иностранку. Он её раньше никогда не видел. Пронзительный взгляд её серых глаз оттесняет в сторону закутанную в чёрный плащ особу, что была на картине обнажённой. И всё это на фоне звездного неба, которое медленно кружилось над головой, стягиваясь в зыбкую точку. А Вселенную всё ещё сотрясали слова: "Ты прости меня, ма!..", "Ты прости меня, ма!..", "Ты прости меня, ма!.."