Ближе к финалу нашего пребывания в Приуральском, отношения с сельским руководством становились всё более натянутыми: за последнюю разгруженную баржу нам не заплатили, да и наряды на стройке закрывали очень неохотно. Мы поняли, что нас, как потом стало модно говорить, хотят «кинут на деньги». В отместку, в последнюю ночь, в туалет, который стоял во дворе сельсовета, мы высыпали несколько пачек дрожжей. К сожалению, что случилось потом, так и не узнали. Ибо больше никто из лиаповцев в Приуральское не ездил.

Но когда-то всему приходит конец. Подошло к концу и наше стройотрядовское лето. Отношения «молодожёнов» развивались бурно, по самому благоприятному сценарию, и они всерьёз обсуждали настоящую свадьбу, а расстояние, разделявшее Ленинград и Сыктывкар их совершенно не пугало.

Отъезд из села не запомнился совершенно. Выбирались оттуда снова по воде, на «Ракете». «Ригонда» отплыла днём раньше. Мы уж не надеялись их больше увидеть, но оказалось, что они дождались нас в Печоре.

После двухмесячной пахоты и «сухого закона» хотелось пива. Кто-то сообщил, что пивная бочка стоит в центре Печоры, в районе вокзала. Собственно, учитывая размеры города, далеко ходить не пришлось, и вооружённые двумя чайниками (надо же было во что-то набрать пиво), мы отправились на её поиски. Которые, естественно, увенчались успехом: жёлтая ёмкость на колёсах с надписью «Пиво» вскоре была обнаружена дозорным отрядом. Подступиться к ней оказалось не так просто: вокруг толпились не слишком дружелюбно настроенные люди, образовывавшие извилистую очередь. Сердиты они были и от того, что у нас совсем не было времени и желания встать в конец этой очереди, и от осознания печального факта, что многим из них пива просто не достанется, ибо бочка была уже далеко не полная. Нам удалось отчасти дипломатическими методами, отчасти совершенно недипломатическими, довольно быстро получить желанный продукт и с чувством исполненного долга вернуться в общагу, в которой нас разместили до следующего дня, до момента отъезда.

Каково же было наше разочарование, когда вожделенная жидкость на вкус оказалась чем-то ужасным, слабо газированным, с отвратительным горько-кислым вкусом. К тому же в ней почему-то плавали куски бумаги. А мы пригласили на прощальный банкет наших боевых подруг из «Ригонды». Однако это обстоятельство не помешало нам провести оставшееся время вместе, и, практически, до утра мы протанцевали, благо музыка своя имелась – у усилителя, как оказалось, сгорел один канал, но второй-то был цел!

 К этому моменту наши отношения с Леной зашли в тупик: я был недостаточно опытен в амурных делах, она, видимо, тоже. Мы тянулись друг к другу, но на серьёзный шаг первым никто так и не решился. И на прощальном вечере в Печоре я оказался в объятиях Аллы. Той самой, спасшей меня на дискотеке и, как оказалось, так и не выпустившей с тех пор меня из своего поля зрения. Мы танцевали, прижимаясь друг к другу, а потом долго целовались на лестничном пролёте. И я с упоением вдыхал запах её духов, разгорячённой кожи и влажных губ. Я словно мстил Лене за свою и её нерешительность. Точнее, за то, что она не дала мне повода приблизиться к себе, как Алла.

На следующий день наш поезд отправлялся раньше – уезжать всегда легче, чем оставаться. Девчонки украдкой смахивали слёзы, а когда поезд тронулся, откровенно разрыдались. Я чувствовал себя неуютно, но угрызения совести длились недолго, хотя о Лене вспоминал ещё не один месяц.

Стоял конец августа, тайга успела промокнуть от льющих уже неделю дождей. Поезд шёл мимо каких-то старых лесозаготовок, на которых с незапамятных времён остались ровные штабеля почерневших от времени брёвен и горы гнилых опилок.

«Вагонные споры последнее дело, когда больше нечего пить», – звучало из портативного кассетника в вагоне. Это было прямо про нас: впятером мы выпили пару бутылок водки, оставшихся ещё с разгрузки водочной баржи. Но этого нам показалось мало. К тому моменту, когда мы всё-таки раздобыли 3 бутылки «воркутинки» – так в простонародье называлась водка разлива Воркутинского ЛВЗ, которую мы приобрели втридорога у проводника (начинали сказываться нововведения антиалкогольной политики Горбачёва), «в живых» оставались только мы с Серёгой. Проводники всегда промышляли продажей спиртного. И наш не оказался исключением, и загнал нам это адское зелье по 15 рэ за бутылку. Злые языки утверждали, что «воркутинка» производилась из нефти. И вот нам представилась возможность узнать, так это или нет на самом деле.

На середине стола лежал на тарелке бутерброд с тушёнкой. А так как он был один, пили мы по очереди, дабы не выхватывать закуску из рук друг друга:

– Ик. Ваше здоровье!

– Не кусай бутерброд, просто нюхай его – водки ещё много, а закуски нет, – учил меня более опытный Серёга.

А потом в тамбуре, открыв на ходу дверь, мы, дымя сигаретами, провожали убегающий вдаль, чадящий разнокалиберными трубами, Череповец, наше общее трудовое лето и уходящую в прошлое эпоху Социализма. И колыхавшаяся где-то возле самого горла «воркутинка» была так же некачественна, как и наступившая пора «Перестройки» – эпоха полного разрушения того строя, образа жизни, при котором мы родились, росли, мужали и всего, во что верили и чего ждали от жизни. Что отдали позже сами, за лживые обещания и лицемерные лозунги, совершенно не сознавая пагубности последствий.

Наступала новая эра…