В конце первого месяца пребывания в Приуральском пришла баржа с мукой. Это сулило неплохой заработок. Правда, и поработать предстояло ударно: на 200 тонн муки нас, способных и согласных таскать тяжести, набралось 20 человек. Итого, по 10 тонн на нос – это я вам скажу, не бумажки подписывать.

День выгрузки выдался пасмурный, точнее, сырой, дождливый, ветреный. Температура не поднималась выше 12 – 13 градусов. И безостановочно моросил мелкий дождик.

На палубе, из-за того, что она намокла, было довольно скользко, а мучная пыль, сыпавшаяся с мешков и оседавшая на неё, превращаясь в жидкое тесто, делала из палубы подобие катка. Люк в трюм находился, примерно, посередине судна. Никаких подъёмных механизмов предусмотрено не было. Автокран по причине неисправности не смог приехать на разгрузку. Осмотревшись и оценив ситуацию, поняли, что разгружать придётся, исключительно, вручную.

До того момента я был уверен, что все сыпучие продукты – крупы, сахар, мука – имеют оптовую расфасовку 50 кг. Как же я ошибался. Оказалось, что помимо пятидесятикилограммовых мешков, бывают ещё и семидесяти пятикилограммовые.

Как всегда, к барже подтянули понтон, на который загнали грузовик. Мы соорудили в трюме подобие лестницы из мешков, по которым нужно было вскарабкиваться наверх, подходить с мешком к грузовику, а там его уже снимали с плеч и укладывали в кузов те, кто находились снаружи. Внизу, в трюме, так же двое укладывали мешок с мукой на плечи того, кто вытаскивал муку наверх. Периодически, мы менялись местами. Кто покрепче, брали на спину самостоятельно «пятидесятки», но с более тяжёлыми, семидесяти пятикилограммовыми, мешками такой номер не проходил.

Мучная пыль вилась в воздухе, оседая на одежде, коже рук, лицах, волосах, если они выбивались из-под подшлемников, на дно трюма, палубу. А сверху осевшую пыль смачивал нудный, непрекращающийся дождь.

Ходить становилось тяжелее – разбухшая под ногами от воды и превратившаяся в слой теста, мука сильно ограничивала скорость передвижения. Кроме того, одежда стала словно деревянная, пропитавшись мучной пылью, промокнув, высохнув от разгорячённых тел, покрывшись вновь и вновь промокнув, и опять высохнув. Мы шутили, называя друг друга пельменями. Разумными пельменями гуманоидного типа. Хотя из разумного в нас оставалась единственная на всех мысль: «Дожить бы до конца смены».

За свои восемь часов мы ополовинили трюм. Не было сил не то, что идти, но даже стоять. Ни о какой растопке бани не могло быть и речи. Наши девушки - повариха, врач, комсорг и профорг, естественно, не участвовавшие в разгрузке, взвалили на себя крайне нелёгкую обязанность по приведению нас в порядок: прогрели кухню, накипятили воды и в восемь рук соскабливали с нас закаменевшие мучные корки. Самый маленький член отряда – всё тот же ди-джей Вадик, которого по причине его тщедушия на баржу так же не взяли, оставив «на хозяйстве» – в это время отгонял и бил комаров, пытавшихся присосаться к нашим спинам. И когда куда-нибудь под лопатку впивался жадный комариный хобот, чего не заметил Вадик, на кухне раздавался гневный крик:

– Эй, ПВО-шник, ты чего зеваешь?!

Тут же следовал смачный шлепок. А вскоре всё повторялось.

На следующий день нам объявили выходной. Ещё бы: всё тело болело, ходить было просто невозможно. Зато души грела мысль, что отрядовский «общак» пополнился аж на 1600 рублей: за тонну муки платили 8 целко́вых.

Третья баржа, с бакалеей, не принесла нам ни копейки. К моменту её прибытия мы уже довольно сильно изголодались и соскучились по печенью, конфетам и прочим сладостям. Хотя к этому времени и начали активно промышлять в тайге, собирая ягоды и грибы. А на огородах селян уже подрастал картофель. Это было самое желанное и самое запретное из тамошних лакомств.

В отряде нашёлся один спец, родом из сельской местности, который заходил на картофельный огород, запускал руки в борозду и потихоньку выбирал клубни из-под куста, благо почва там песчаная, мягкая. Издалека это было похоже на то, что картофельный куст просто колышется от ветра.

Что же касается третьей баржи, это опять был двухсоттонник, под самый верх, забитый крупами, компотами, печеньем, конфетами – всем тем, по чему мы так истосковались за эти полтора месяца жизни в Приуральском.

Работники сельпо, естественно, понимали, что удержаться от соблазна мы вряд ли сможем, поэтому сразу обозначили допустимые пределы «усушки, утряски и боя». В этот раз мы не делились на две бригады, работали все, кто изъявили желание. В этот раз всё было как-то и тяжелее, и легче – одновременно. Лично я проработал 18 часов подряд. И не один я столько продержался, мы бились до последнего, хоть были и те, кто сломались раньше. И их никто за это не винил – у всех разный предел возможностей. К концу работы все были настолько измотаны, что почти ничего не соображали, а кто-то даже уснул прямо на сельповском складе. В этот раз денег мы не заработали ни копейки – буквально всё, что «утряслось, усохло или разбилось» списали на нас, хотя к этому очень серьёзно приложили руки работники Сельпо. Не могу сказать, что мы явились образчиками святости – отнюдь: мы были достаточно грамотны, чтобы посчитать, сколько чего можно «разбить, утрясти и усушить», при этом, сделав это аккуратно. Нас подвели неопытность в человеческих взаимоотношениях и излишняя доверчивость. Мы не тащили втихаря, а просто спрашивали у сельповских, можно ли взять то-то и то-то. Они кивали, брали на карандаш, а потом приумножали. И записывали на наш счёт. Так что всё «разбитое и усушенное» мы оплатили своим трудом. Зато практически на всё оставшееся в Приуральском время обеспечили себя вкусностями: печеньем, болгарскими компотами, кабачковой икрой и даже конфетами. Я и не помню всего, что было в недрах той «бакалейной баржи».