Открывая  замок квартиры, Генка услышал звуки скрипки. Значит, Лена дома, занимается. И в душе снова всё затряслось, словно смычком водили она не по струнам, а по Генкиному кровоточащему сердцу. На похмельный синдром эта боль не походила. Это было что-то новое, сладостно-горькое, трепетно-тревожное, отчаянно-умиротворенное. Словом, гремучая смесь, в которой трудно разобраться.

Лена, внучка его соседки, Марии Филипповны, перешла жить к бабушке из общежития месяц назад. Училась в консерватории, по классу скрипки. У них там, в студенческом общежитии, трубы разморозило. Целыми днями на скрипке играла, тренировалась. Сколько терпения  иметь надо?! И Генке это даже нравилось. А Гоша, третий их жилец, хоть и редко в этой квартире появлялся, демонстративно ватой уши затыкал и тихонько матерился. Генка это по его толстым губам видел, но ни Марию Филипповну, ни Лену, ни скрипку с ним не обсуждал. Не его дело! Зато на кухне теперь все время духами пахло. И в ванной был порядок.  Сначала на глаза девушке Генка старался не попадаться. Не в том состоянии был, чтобы знакомиться. Иногда краем глаза из прихожей видел её мельканье на кухне. Про себя отмечал: красивая. Конечно, можно бы и познакомиться. А что? Он парень видный, когда не пьёт. Ему многие девчонки глазки строят. Только свистни - набегут. Но ему такая, как мать, нужна. Лена чем-то на неё похожа. Нет, не внешне, и даже не манерами. Взгляды на жизнь у них одинаковые. Лена не пьёт, не курит. Одевается скромно. Но как познакомиться? И всё-таки знакомство состоялось. У Марии Филипповны в комнате пробки перегорели. Лена робко так к нему постучала: “Молодой человек, вы не поможете? У нас что-то со светом случилось”. И, пока он с проводкой возился,  в коридоре возле щитка рядом с ним отстояла. Он даже спиной её присутствие ощущал. Проводку, конечно, сделал. Ему, мужику, это — раз плюнуть. А она потом  пирог на тарелке принесла. Вкусный пирог, с брусникой. За чаем и познакомились. Про работу спросила. Сказал, что ищет. Ну что ж, правду и сказал. Работать нужно, а то чокнуться можно. С тех пор кровать каждый день заправлять стал. Мало ли зайдет. И пол в комнате намыл. И мусор на ночь каждый день выносить стал. А самое главное, — картину с обнажённой фурией на буйволе в контейнер выкинул.  Да ещё мазутом облил, чтобы никто больше в руки взять не соблазнился. Больше всего мучился с наколкой на предплечье. Три дня перед зеркалом отпотел, проклиная себя за дурость. Свел-таки! Только рука стала похожа на бревно. Так раздуло…

Вот только вчера сорвался. И всё из-за этого дяди Фёдора. Пропади он пропадом!

Ночью проснулся в липком поту. Сердце ныло так, словно в нём назревал гнойный нарыв. Хотелось стонать, мычать, биться головой об стену. А еще лучше умереть! Но не сейчас, потом, когда всё это кончится. Забылся только к утру. Весь следующий день снова бегал в поисках работы. Но нигде ничего определённого не обещали. Записывали фамилию, номер телефона. И каждый раз дежурная фраза: “Позвоним!”.

Вечером позвонил на мобильник  Сеньке.

— Чё там у матери  в машине с глушителем?

— Сгнил. Мне на той неделе обещали достать. А что тебе тачка нужна?

— Да надо там кое-что подкинуть. Скажи, как починишь, ладно?

— Хорошо, — заверил Сенька. — Работу-то нашёл?

— Ищу.

И снова бегал по объявлениям. Потом пошёл на рынок, носить коробки да ящики. На еду хватило. В конце рабочего дня мужики стали скидываться на бутылку. Но он отошел в сторону. В его адрес полетели едкие смешки:

— Ты что, «на рупь» дороже?

— Решил выйти на путь праведный!

— Не выделывайся!

— На иномарку копишь?

— А, может, закодировался?

Он кивнул. Это помогло. Больше не приставали. Купил хлеб, сыр, колбасу и двинул домой. Но деть себя было некуда. А потому охотно согласился помочь Марии Филипповне починить старый телевизор. В ремонт «хламину» не брали. Та попросила Генку телевизор в контейнер отнести. А он решил его разобрать. Вдруг починится? Хоть в технике не волок. Устроился на кухне. Разложил лампы, проводки, винтики. Осторожно ваткой, накрученной на спичку, стёр накопившуюся пыль. Покрутил отвёрткой и там, и тут, методом «тыка». Кинескоп не светился. Тогда решил снять панель и почистить контакты. И даже не понял, что произошло в следующий момент. Помнил только вспышку в глазах, сильный грохот. Очнулся на полу. Соседка, Мария Филипповна, что-то причитая, бегала вокруг.

— Гена! Геночка! Ты жив?!

Лицо горело огнём. Дотронулся до щёк руками — кровь! Кое-как встал, пошел в ванную, взглянул на себя в зеркало. Мать честная! Обгорел весь. Вот стыдобушка! Горе-мастер. Наработался. Куда теперь с такой рожей?! Людей пугать…

А вечером к нему в комнату постучала Лена:

— Гена! Вам полегче?

Открыл ей дверь.

— Да, ерунда!

Она нежно дотронулась до лица рукой. И от этого её прикосновения внутри у Генки все запело. Интересно, почувствовала ли это Лена?

— Говорила бабушке, чтобы выбросила эту рухлядь на помойку! Всё равно нечего смотреть, одна реклама. Может быть, Вам в больницу обратиться?

И так сочувственно в глаза заглянула, что у Генки голова кругом пошла. Маленькая, хрупкая, а какая-то сила от неё исходит. Ничего подобного с ним раньше не происходило.

— Да Вы, Лена, не беспокойтесь. На мне, как на собаке, всё заживает. Пройдёт!

Уж очень нравился ему этот разговор на “Вы”. Ни с одной девчонкой ещё так не разговаривал. Впрочем, не девчонки и были, а самки, у которых одно на уме — в постель затянуть.

Несколько дней отлёживался дома. Ел картошку с подсолнечным маслом. Так, без хлеба. Матери не звонил. Боялся расстраивать. Всё у него, не как у людей!

Когда синяки и болячки прошли, снова стал искать работу. И подфартило! Не думал, ни гадал. Предложили аккомпаниатором в один из пригородных ДК. Добираться, конечно, далековато. Но ничего. Не пешком. Автобус ходит. Радость выказывать боялся. Поделился только с матерью, да с Леной. У матери от счастья голос сел. Заплакала в трубку. Ещё бы! И Лена тоже, так и расцвела вся.

— Вот видите! Я Вам говорила! – радостно щебетала она. — Всё будет хорошо. Только нужно приложить усилия и верить в себя.

А он, Генка, смотрел на неё и думал: «С первой зарплаты розы ей куплю! Самые дорогие. Самые красивые.  А матери – духи «Поэма», её любимые. Вот чтобы ещё Сеньке придумать? Идея! Фонарик, который на лоб одевается. А что? И дёшево, и сердито. И удобно: не надо в руках держать». У дяди Фёдора такой видел.

Стоило вспомнить про дядю Фёдора, радужное настроение сразу испортилось. Сто лет бы про него не думать и не вспоминать! Послал Бог соседа! Мать как-то говорила, что все контакты с людьми даются человеку для испытания силы его духа и воли. Если человек не держит плохих людей в своём окружении, они за него и не цепляются. Мол, поддался дурному влиянию – твоя проблема. Легко сказать…

На другой день на работу пришёл раньше, почти на целый час. И целый день программы праздников разбирал. Все детские песни вспомнил. А вечером гуляли с Леной по улице. А когда Мария Филипповна легла  спать, сидели на кухне, глядя в глаза друг другу. Таких красивых глаз, как у Лены,  Генка ещё никогда не видел. Разве что у матери. Кстати, Лена почему-то попросила рассказать о семье. Генка озадачился. Сначала слова слетали с губ скупо, а потом, как что случилось, потоком потекли. И выходило, что не мать у него, а прямо-таки дева святая, и брат – этакий добрый молодец.

А Лена вдруг доверительно так произнесла:

— Человек раскрывает свой внутренний мир, когда рассказывает про другого. То, что любите мать и брата, – это, в первую очередь,  характеризует Вас. Причём с самой хорошей стороны.

Генка хмыкнул. Всё знает. Словно психолог какой. Слова девушки  разливались по душе сладким бальзамом. А что? Так. Да он и не врёт. Что ему мать плохого сделала? Ближе матери и брата у него, Генки, никого и нет.

— А почему к спиртному пристрастились? Бабуля сказала, что раньше такое с Вами частенько случалось.

Генку даже в пот бросило. И краской залился весь. Что тут скажешь? А промолчать – ещё хуже.

— Цели в жизни не было. От матери с братом как-то отдалился. И —  пошло всё наперекосяк. Только Вы, Лена, не думайте, что у меня силы воли нет. Я, если на что решусь… короче: — меня не остановишь. В рот больше этой гадости не возьму. Верите?

— Верю! – Да ещё погладила его руку. У Генки аж глаза затуманились. Никогда ещё такой девчонки не встречал! С питьём, конечно, завязывать надо. А то уж страхи по ночам начались. Так и до психушки не далеко.

— А от  матери почему отдалились?

Генка тяжело вздохнул. Кто его знает, почему. Раньше как-то об этом и не задумывался. Отошёл — и отошёл. А мысли устремились  в раннее детство. Как ему нравилось, когда мать его ласкала! И как сердился на отца, когда тот ложился в постель к матери, выпроваживал его в детскую кроватку. А вот после тех ночных полётов над горящим театром ласк матери почему-то стал стесняться. И когда она входила в его комнату пожелать ему доброй ночи, нарочно закрывал глаза и отворачивал напряжённое лицо к стенке. Она легонько касалась его плеча и выходила. А Генку распирала досада. Почему не развернула к себе? Почему не поцеловала в голову, как раньше? Почему не погладила по спине? Тело начинало бунтовать, просить этих ласк. В душе разгоралось недоброе чувство к маленькому брату, которому доставалось теперь всё её внимание. Душа  изнывала от ревности так, что хотелось убежать из дому и нестись, куда глаза глядят. И чтобы мать бежала за ним, плакала, звала его и, догнав, обнимала, целовала, говорила ласковые слова, все те, какими осыпала она его в детстве. Но на улице было темно и страшно. К тому же, скорее всего, искать его пошёл бы отец, да ещё с ремнём в руках. А с отцом шутки были плохи.

Но ведь не будешь рассказывать девушке про весь этот бред. А потому пожал плечами.

— Переходный возраст. Стал стесняться её ласк. Замкнулся в себе. Дальше – хуже. В общем-то, обычная история. Если будет у Вас сын, вспомните это. — Улыбнулся. —  Не будем о грустном. Давайте в выходной на лыжах сходим куда-нибудь?

— С удовольствием. А куда?

— На лыжную трассу.

— Только у меня лыж нет.

— Ерунда. Я у брата возьму. Двое носков наденете, ботинки впору будут.

Она улыбнулась. Генка смущённо отвёл глаза в сторону. Совсем как девчонка! Как в ней всё это сочетается? То рядом с  ней школьником себя чувствуешь, то вдруг так и хочется, как маленькую, на руки поднять. Хоть бы эти трубы в общежитие всю зиму чинили! Да и вообще, зачем ей за общежитие платить? Разве у родной бабули жить хуже? А про водку-то Мария Филипповна ей всё же рассказала. Впрочем, шила в мешке не утаишь. После пьянки из его комнаты в прихожую таким ядовитым  духом тянет. Никаким освежителем воздуха не унять. Мать об этом ему неоднократно говорила. Ладно! Слово дал. И слово своё сдержит. Только бы  дядя Фёдор не соблазнял!..

Вспомнил рассказ матери, как дед, отец её, курить бросил. Сенька тогда ещё только родился. Принесли его домой из больницы, ножки обмывать стали. Выпив рюмку, дед по привычке закурил. А отец резко ему так: «Пап! В доме маленький ребёнок. Кури на улице». Дед крякнул, затушил горящую папиросу прямо в кулаке, в мусорное ведро бросил. И, в упор глядя на зятя, решительно изрёк: «А я вообще больше курить не буду!». Сказал, как отрубил. Никто после этого его с папиросой во рту не видел. А ведь мать говорила, курил тридцать лет. Вот это сила воли! Чем он, Генка, слабее деда?

А Лене он, Генка, всё-таки нравится. Она ни с кем из парней не дружит. Если б встречалась с кем, надоедали бы звонками, толкались бы под окнами. И как она на него смотрит! Прямо-таки ласкает взглядом. И от этого её взгляда всё тело обволакивает негой, и душа начинает млеть. Точь-в-точь как в детстве, когда прижимался к мягкой маминой груди, и они затаив дыхание слушали, как ангелы поют.