Александр ждал Наташу у Института природных ресурсов. В те дни, когда она была не на машине, он отвозил её до дому. Иногда выезжали куда-нибудь за город, чтобы спокойно поговорить обо всём, сидя в машине. Ни в кафе, ни в рестораны Наташа ходить не любила. Какая может быть сокровенность в разговоре на фоне этой сумасбродной музыки. И опять же, кругом, даже если и незнакомые, но всё равно любопытные взгляды. Влюбленных не так уж много. Однажды в выходные, гуляя по городу, смеха ради, решили посчитать. И результат был плачевным. Нашлось всего восемь трогательно нежных пар, глаза которых светились настоящей любовью. И это в диапазоне от  восемнадцати до семидесяти. У остальных во взглядах - одна суета.

Наташа вышла, как всегда, одна. По привычке осторожно оглянулась на окна своего кабинета. И только тогда улыбнулась ему.

Долго не раздумывая, решили поехать в лес. Однажды, гуляя по какой-то низинке, обнаружили родник. Не поверили своим глазам. Вода прозрачной струйкой вытекала из каменистой расщелины, образуя под собой светлую лужицу. На дне лужицы лежали цветные камушки. С тех пор стали приезжать на прогулку именно сюда, куда, как смеялись меж собой, ещё "не ступала нога человека". Все близлежащие к городу родники были просто атакованы людьми. Очереди выстраивались такие, что ждать в машине приходилось часами. За чистой водой приезжали на машинах,  на велосипедах, на мотоциклах. Везли воду и на санках, и на тележках. Набирали во фляги,  в бутылки,  в канистры. Однажды промелькнуло в голове: "Как во время войны!". Что называется, дожили!

Родник не замерзал даже в большие морозы. Журчал себе, как ни в чём не бывало. Правда, пробираться к нему по снегу было нелегко. Тропинку пробивал он, часто-часто переступая ногами. И крепко держал Наташу за руку, чтобы не упала в сугроб. А по сердцу разливалась радость. С женой вот так гулять по лесу не приходилось. Марина была тяжёлая на подъём. Вытащить её из дома на природу было нелегко. Раньше весь с головой уходил в дачные дела. Но дачу продали, как только заболела дочь, Танюшка. Тогда стал уходить в лес, один. За грибами, за ягодами, за чагой, за капами. Лес снимал с него весь груз назойливых проблем. Недавно заметил, что энергетически очиститься можно тремя способами: сходить в лес, в церковь или в баню. Находиться  дома в выходные было для него настоящей пыткой. Особенно подавлял телевизор. Он чувствовал его воздействие, даже находясь в соседней комнате. Если бы не новости, какие положено знать в его статусе, без сожаления отнёс бы вредный ящик к мусорному контейнеру. Вычитал в одной из книг, которые давала ему Наташа, что телевидение - это самый мощный вампир нынешней эпохи. И полностью был согласен с этим.

Пока набирал воду в канистры, Наташа стояла, прижавшись спиной к осинке. Осина вытягивает из человека негативную энергию. Улыбнулся. Знал, что потом перейдёт к берёзе, потому что та наполняет человека жизненной силой, особенно перед началом сокодвижения. Смотрел на Наташу и любовался. Макушки деревьев, обласканные её взглядом, слегка качались от умиления. А его душа таяла от нежности. Последние годы семейной жизни все его чувства потускнели, и куда-то запропастилась радость. Особенно после того, как заболела Танюшка. Жену, как подкосили. И с каждым днём, словно сорванная былинка, она чахла на глазах. И он, как ни бился, ничего не мог с этим поделать. Никакие разговоры не помогали. Марина уходила в себя, заворачивалась в свою душевную боль, как в саван. Когда пробовал шутить, чтобы вызвать её улыбку, она сердилась. Всякое проявление радости казалось ей крамольным. С появлением в его жизни Наташи вернулась заблудившаяся радость. Вернулась не одна, с какой-то светлой надеждой. В этой хрупкой женщине жила родственная ему душа. И краски жизни снова заиграли во всей своей красе. Как-то поехал порыбачить на лесное озёрко. Сначала внимательно смотрел на поплавок, и надёргал несколько серебристых плотвушек. А потом глаз не мог оторвать от закатного солнца. Стало не до рыбы. Вспомнились прочитанные где-то стихи: "Тихо плавится солнце медное и сочится в ущелье горное..." Не мог представить этой картинки раньше. А теперь вдруг увидел воочию. Только не южный горный пейзаж, а их лесной, северный. Размытое, без четких очертаний, солнце не садилось, а действительно сочилось в пустующие воронки между торчащих еловых верхушек. Редкие снежинки парили в воздухе на каких-то невидимых парашютиках. Ни ветерка, ни звука. А когда бордовый закат поблек, над озером появилась позёмка, словно кто с небес усиленно всасывал в себя пушистый снег. С южной стороны образовалась призрачная взлетная полоса, которая так и манила подняться над верхушками елей и пробежаться по темнеющему небосводу. Вот она "неописуемая красота природы"! Всегда считал эту фразу банальной. А теперь задумался. Правда, как словами описать красоту обрамленной сосульками крыши, покрытой инеем заледенелой ветки берёзы? Красоту сверкающих в свете машинных фар хрустальных бликов сухого тростника в морозную ночь?!

— Сашь, что у тебя по земельным вопросам нового? — прерывая его радужные раздумья, поинтересовалась Наташа. Он сделал кислое лицо.

— Знаешь, меня это заведёт с полуоборота. Слишком больная тема. И буду распаляться от собственного бессилия. Тебе это надо?

— А вдруг я чем-то могу помочь? — не отступала она.

— Нет, ты не встревай в это дело. У тебя своих забот хватает. Да и не безопасно это. Моей дочери по телефону уже не раз угрожали. Одно спасает: на улицу не выходит.

— Сашь, ну, пожалуйста! Я хочу быть в курсе твоих дел! Вот ты говорил, что много воюете? Против чего?

— Против распродажи исконно родных земель чужим людям. Против продажи сельскохозяйственных угодий под промышленные разработки. Земля, Наташ, должна кормить. Это её главное назначение. Нельзя позволять набивать карманы временщикам, которые губят природный ландшафт. Ведь чтобы восстановить плодородие одного квадратного метра земли требуются сотни лет, а у нас земли сельскохозяйственного пользования отдаются под карьеры для добычи щебёнки. Чужаки скупают лучшие наши земли - бывшие пастбища, сенокосные угодья, прибрежные полосы - за бесценок. И устаивают на этих землях гостевые дома, отели, бордели, мотели. — Чувствовал, что понесло, но уже было не остановиться. — И началось всё с девяностых, когда стали ликвидировать совхозы. Совхозникам ведь не платили заработную плату. В качестве компенсации было решено разделить землю сельхозпользования на паи. В один пай входило несколько гектаров земли. Каждый работник совхоза получал такой пай. И эти паи порой скупались за бутылку!

Он вздохнул, махнул рукой.

— Нет, зря ты завела эту тему.

— Сашь, я вот не пойму… Что ж теперь и отели нельзя строить? И щебенку добывать?

— Почему нельзя?! Можно! Только контроль должен быть за землепользованием, понимаешь? Этим должно заниматься правительство!

— А как называется ваша неправительственная организация?

— Так и называется — "Родная земля".

Он помолчал, пытаясь успокоиться, снова настроиться на ту благодатную волну, когда вспоминались красоты природы. Но раздражение уже пустило свои корни.

— И не безалаберность это! Во всем  сквозит злой умысел: уничтожить традиции русского народа. Очень скоро человек разучится шить лодки, плести сети, добывать смолу, делать весла, снасти… Словом, отойдёт от природы. А ведь в этом наша погибель!

Видел, как внимательно она его слушает. И опять не удержался от сравнения. Марина не любила, когда он начинал говорить о своих общественных делах. Считала это его прихотью, пунктиком, с которым приходится мириться.

— Человек, Наташ, часть природы. А он её уже не чувствует, не замечает! Нам навязывается чуждый образ жизни! Уничтожается русский менталитет! И уничтожение это происходит очень легко, одним необдуманным или, наоборот, “хорошо обдуманным” законом, чьей-то властной подписью.

— Но ведь без законов тоже нельзя, — тихо произнесла она. И даже брови задумчиво сошлись на переносице.

— Законы нужны! Только разумные, согласись! Это кто же такое придумал: не пускать простого человека ловить рыбу, ходить на охоту? Государство разными способами выколачивает деньги из кошелька простого человека, лишая его последней возможности кормиться от природы.

— Ну, нельзя же предъявлять такие обвинения голословно!

— Голословно?! Да у меня знаешь сколько фактов.

— Ну, например?

— Один из московских "толстосумов" выкупил остров в нашем озере, где стоит церковь Преподобных Петра и Павла, что находится под охраной ЮНЕСКО. Там живут коренные жители, живут так, как жили их предки тысячелетия назад: плавают на лодках, перевозят сено на плотах, ловят рыбу. И эти жители стали мешать новому хозяину. Его "опричники" заявили местным жителям: "Уходите с острова по добру, по здорову!». Те возроптали, мол, здесь жили наши предки. Здесь стоят наши дома”. На что последовал хладнокровный ответ: "Дома ваши нам не нужны. Перевозите их, куда хотите!  Теперь это наша земля!". Скажи, Наташа, — приблизил он своё лицо к её лицу. — Куда перевозить свои дома старикам? Где купить другую землю? Кто даст ответ? — и перевёл взгляд вверх, на заснеженные макушки сосен, словно в них и затерялись долгожданные ответы.  — Никого это не интересует!

— Надо звонить во все колокола!

— Звонили! А что толку?!

Она потрясённо молчала. Он погладил её по руке.

— Прости! Наговорил страстей.

— Ничего. Мне полезно.

— Озёра колючей проволокой огородили. Ни воды испить, ни искупаться. Кругом вышки, сторожевые собаки. Частную территорию охраняют. А ведь закон есть о санитарных зонах. За сто метров до озера никаких построек быть не должно. И проезды к озеру должны существовать. Их нет! Случись пожар – пожарного рукава не кинуть.

Некоторое время он молчал, стараясь успокоиться, погасить раздражение. А перед глазами, один за другим, возникали вопиющие факты, описанные в жалобах местных жителей. В мирной, северной республике не кипели страсти, потому и притягивала она вожделенные взгляды столичных бизнесменов, уставших от суеты и палёных запахов денежного раздора. У них прямо слюни текли на каждый лакомый кусок земли.

— Знаешь, сколько у меня этих жалоб накопилось? Одна хлеще другой. И люди не скрывают своих имён. Одна женщина-врач написала, что её отца третировали повадившиеся в их места москвичи. У деда дом был. Большой, добротный. А, впрочем, и не совсем старый дед ещё. Семьдесят два года. Жить бы ему да жить, рыбку ловить, картошку сажать, грибы собирать. Но облюбовали дом "денежные мешки". "Продай, дед, дом!". А он в ответ, мол, вы что, сынки?! В этом доме родились и я, и мой отец. Дом этот моим дедом построен был. Тогда и пригрозили: "Продай, дед! Не то спалим. И будет: ни тебе, ни мне!". Деда от страха парализовало. Ты это представляешь? Двух месяцев в городе у дочери не отжил, на тот свет ушёл. Волчьи у них законы!

— Пугают только, — неуверенно прошептала Наташа.

— Да нет, милая, если б только пугали…

Он снова вздохнул, потёр виски кулаками. От неприятного разговора этого начался  спазм в сосудах. Повернул её к себе спиной, обнял за плечи, прижался виском к виску.

— Ой, Наташ! Искусительница ты моя! Во всех отношениях… Хорошо бы, конечно, сильным профессиональным словом проблему эту заявить, так сказать, "вовсёуслышанье"! Подключу журналистов. Есть знакомые! — Снова развернул лицом к себе. Поправил своенравную чёлку, что спадала на глаза, поцеловал в уголки губ. - Обещай мне не затрагивать больше этой темы! Меня от неё колотить начинает.

Всю обратную дорогу молчали. Отъехав от её дома, остановил у обочины машину, опёрся обеими руками на руль и долго сидел так, не шевелясь, тупо созерцая всё то, что двигалось перед глазами: машины, люди, птицы, редкие собаки... Как ему легко и как тяжело с ней! Чувствуешь себя обнажённым. Когда не скрыть ни одной родинки, ни одного прыщика, ни одной царапины или какого иного изъяна на беспомощно голом теле. И понимаешь, что это навсегда. И стыдно только первые минуты, а потом привыкаешь к своей наготе, и свободное тело уже не терпит никакого облачения. А всё-таки чудачка она у меня! Не звонит второй раз туда, где не подняли трубку. Не старается доказывать что-то тому, кто её не слышит. Никогда не купит (даже очень нужную ей!) вещь у человека с недобрым взглядом. Не сядет пить чай в доме людей, к которым не питает расположения. Если задуматься, это правильно. Пребывая в вечной суете, не обращаем внимания на этакие мелкие детали, не слушаем свою интуицию и ломимся в закрытые ворота, разбивая лбы. Как-то Наташа обмолвилась, что хотела бы побеседовать с его дочерью. На что он неуверенно пожал плечами. Зная ревностный характер Танюшки, не мог пообещать что-то, не поговорив с ней. И разговор всё откладывал, подыскивая подходящий момент. Наташа больше об этом и не заикалась.