О том, что у матери появился ухажёр, Генка узнал от дяди Федора. Тот следил за матерью со всею бдительностью. Простив ему долг, потребовал:

— Узнай от Сеньки, кто этот тип, и доложи детально! Мне это важно.

Генка кивнул, хотя знал, что от братца ничего не добьёшься. Может, из телефонных звонков что-то просочится... Стал приглядываться к матери. Ишь как засветилась вся! Про отца и думать забыла. Хотя на годовщину смерти его уж собирались. Не хватало ему, Генке, еще чужого мужика в своём доме терпеть. Он в доме хозяин. И никто ему не указ. Пусть попробует только переступить порог! А если всё-таки мать спутается с ним, пусть к нему и уматывает. А Сеньку в батрака превратить нужно. Он работать любит.

И эта мысль стала раскручиваться в голове с такой бешеной скоростью, что уже видел себя полным хозяином квартиры. Если бы ещё куда и Сеньку деть, то мог бы комнату сдавать и не работать. Пусть братец себе бабу с квартирой ищет. Короче, ситуация явно складывалась в его пользу.

И мужик стал появляться в их доме  всё чаще, несмотря на все Генкины хамские выходки в его адрес. Был он крепким, подтянутым, с модным ёжиком седоватых волос на голове. Чуть пониже Генки, но ничуть не уже в плечах. Генка сразу прикинул: силы равные. Но прав меньше. Кто он здесь? Мамашин любовник? И что с того? А он, Генка, родной сын, и здесь прописан.

Науськанный дядей Фёдором, Генка решил заявить о своих правах  жёстко и однозначно. Стрельнув в мать волчьим взглядом, изрёк:

— Не позволю больше хахалей в дом водить. На улице таскайтесь!

Мужик посмотрел на него испытующе. Затем спокойно, но твёрдо произнёс:

— Подбирай выражения! Еще раз нагрубишь матери, будешь иметь дело со мой!

Фу! Как омерзительно сопит в лицо. Хмырь! Ну, ничего. Дядя Федор подсказал, как найти на него управу. В следующий раз он, Генка, обзовёт мать и выбежит в коридор, где ведётся видеонаблюдение. Пусть там кулаками помахает. Тот, видно, предчувствуя что-то, долго к ним не заходил. И всё же однажды снова объявился. Увидев его в прихожей, Генка забрюзжал:

— Сколько раз говорить, чтобы мужиков своих в дом без моего разрешения не водила! — И оттолкнул мать плечом  со своего пути. Она отстранилась. Мужик рванулся к Генке. А он взял и выскочил в коридор, как и задумано было. Тот надавал ему по морде ладошкой. (Ишь, какой деликатный!). Тогда Генка отпихнул его к стене и закрыл голову руками. Мужик схватил его за шиворот. Только этого Генке и нужно было! Стал вопить, якобы от боли. Хорошо бы, чтобы соседи выскочили. Но в подъезде было тихо. Как назло, никого!

— Я не позволю тебе так разговаривать с матерью! Слышишь?!

— Кто ты такой?! Нашёлся тут! Ты здесь не прописан! Сейчас милицию вызову!

Надо бы его ещё чем-нибудь раззадорить.

— Закрой рот! А не то!..

Отлично! Угрозы пошли. Это хорошо! Ну, хоть бы кто мимо прошёл! Как вымерли все! Эх, куда же он?! Смерил взглядом и исчез в прихожей. Избиение младенца» не получилось. А жаль! Дядя Фёдор не одобрит.

Дядя Фёдор покорил Генку своей тупой мужицкой силой. Широкий лоб его прямо-таки давил на глаза. И те смотрели на мир с какой-то волчьей осторожностью. Зрачки его узких недобрых глаз всё время вращались, будто сканировали собеседника. Нос был длинным и неровным, как сверло, словно кто пытался его открутить, да потом передумал. Вместо губ у дяди Фёдора  была какая-то продолговатую щель, углы которой чуть приподнимались вверх, если дядя Фёдор был в хорошем расположении духа, или опускались вниз, если тот был, как говорится, “не в духах”. А ещё у дяди Федора почти не было шеи. Вернее, она, конечно же, была, но такая худая и короткая, что нарушала все пропорции его громоздкого телосложения.

Дяде Фёдору хотелось править миром. Это чувствовалось во всём: в медлительных медвежьих манерах, в хрипловатом голосе, властных интонациях. И уж если бренный мир выскальзывал из его крючковатых рук, то мужицкое гаражное братство притягивалось, как к большому магниту, из сильного поля которого, как ни крути, не вырвешься. Баб дядя Фёдор не любил, за людей не считал. И этого не скрывал. Он их использовал. Чем его привлекала мать, Генке было непонятно. Может быть, тем, что держалась она больно независимо. Её не возьмёшь на пустой трёп, не зацепишь хищным взглядом, пошлым юмором, не поймаешь в капкан навязчивой услугой. Генке даже нравилось наблюдать за их взаимоотношениями, которых, с одной стороны, вообще-то и не было, а с другой - всё-таки были. Не должна была она совсем не чувствовать повышенного к ней внимания. Или только делала  вид, что не замечает? Дядя Фёдор такого бабам не прощал.

Приближалась весна. Весну Генка ждал с нетерпением. Весной мать с Сенькой на все выходные уезжали на дачу. И жизнь для Генки превращалась в истинный рай. Нет, матери, конечно, он не боялся, но видеть её полные немой укоризны взгляды все же надоедало. Особенно по выходным. Без словесных стычек  не обходилось. И хоть он сходу отбивал все её упреки хамством, энергию на это тратить всё-таки приходилось. Поднималось раздражение, которое можно было залить только вином. И тут вдруг однажды вечером, как обухом по голове:

 — Мы будем снимать тебе, Гена, комнату. Нелегко это, но так будет лучше для всех!

Тут Генка призадумался. Палка о двух концах. С одной стороны – свой угол, куда он, конечно же, матери носа совать не позволит. С другой, — решила его отселить. А, значит, на пропитание нужно будет зарабатывать самому. Чем? Ящики грузить? Была нужда! Не бомж же он последний. Настрой у матери был твёрдым. Он видел это по её глазам, которые из светло-серых превратились в стальные. И уже не излучали света, словно их задёрнули плотной шторкой. Ощутив на себе этот взгляд, Генка начинал нервничать и раздражаться. Хотелось скорее куда-нибудь исчезнуть.  Вот и тогда. Не нашёлся, что ответить. И решил отпустить ситуацию. Пусть делает, что хочет.

 — А тот, что, в нашу квартиру метит? — желчно вырвалось у Генки. Ежу понятно, кого он имел в виду под этим местоимением «тот». Мать изменилась в лице.

— Ну, во-первых, не «тот», а Александр Васильевич. А во-вторых, у него своя квартира есть. С дочерью живет. Дочь больна, не ходит, в инвалидной коляске. Одна жить не может.

Генка промолчал. Надо будет дяде Фёдору сказать. За эту информацию он и трёх бутылок не пожалеет.

Вскоре мать повезла его смотреть будущее жильё. Генке комната понравилась. Не маленькая. Метров шестнадцать. Материн хахаль усердствовал. Отремонтировал ванную, прибил все полочки, установил все шкафчики. Мать набила все полки сухими продуктами: макаронами, крупой, консервами. Даже компьютер откуда-то приволокли. Старый, конечно, но интернет есть. Занавески, скатерти, покрывальца, рюшечки - это по материной части. Всё с дачи ему привезла. И полы намыла. Живи - не хочу! А внутри вновь  поднималось раздражение. Радуется, что легко от него отделалась. Думает, что он, Генка, её теперь доставать не будет. Думает, что у него руки коротки. Сияет вся. Таким голоском ангельским щебечет. Ну, пусть порадуется, пока он добрый. А там посмотрим...

Первое время мать ублажала его, как только могла. Привезла мешок картошки, бутыль подсолнечного масла, пакет лука. Генка смотрел на её подачки с усмешкой. Ишь, какая щедрая! А потом начнёт винтики закручивать. Уж он её, как облупленную, знает. Но до времени помалкивал. Материн ухажёр стал делать ему неплохие подарки. Купил приличную куртку с натуральным мехом, тёплые кроссовки. Потом притащил микроволновку. Словом, «сбагрили» и откупились. Сенька был на седьмом небе. Теперь Генкина комната всецело принадлежала ему. Мать в квартире стала срочно делать что-то наподобие евроремонта. Братан хвастался, что, мол, дядя Саша помогает. Потолки побелили. Обои переклеили, линолеум в кухне и прихожей сменили. Чтобы, значит, и духу там его, Генкиного, не было. Но замок не поменяли. Хоть это хорошо.